На сайте www. podvig-naroda. ru я нашел наградной лист, по которому вы были награждены орденом Отечественной войны II степени: «Во время наступления полка в горно-лесистой местности с 16-го по 24 декабря, тов. Кузьмичев показал себя отважным и мужественным артиллеристом-самоходчиком.
Преследуя на своей самоходной установке отступающего противника, вместе со своим расчетом смело шел вперед, уничтожая огневые точки и живую силу противника.
20 декабря 1944 г. при наступлении на деревню Велжа, он, ворвавшись в населенный пункт, огнем установки разбил орудие противника. Заметив укрывшийся в траншее расчет разбитого орудия, несмотря, на то, что сам был ранен в руку, взял гранату и пошел в траншею. Бросил гранату, и расчет орудия в количестве 6 человек сдался в плен сержанту Кузьмичеву».
Ну, эти штабные мастера писать. А на самом деле всё было немного не так. Там в Венгрии мы наступали с танками, пока в одном месте немец нас не остановил. Сильный огонь, пришлось остановиться. Наконец бой утих, осмотрелись, а мы-то оказывается, без прикрытия остались.
Пехоты совсем мало. Моторы заглушили, стало почти тихо, и вдруг из кукурузы позади нас, метров сто всего, на нас бегут немцы…
Кричу механику: «Заводи!» Он разворачивает вправо, а двигатель уже остыл, холодный механизм поворачивается плохо, и его задергало. Я нагнулся к нему: «Давай быстрее, немцы рядом!» Все-таки развернулись и в упор отбили их…
Только вроде успокоились, но я же пехотинец в душе. Думаю — немец сейчас опять атакует, а у нас никакого прикрытия. Начал гонять панораму — смотрю, что-то похожее на пулемет. Пригляделся получше, точно — пулемет стоит. Панорама приближает, но не так хорошо как бинокль. Но биноклей даже у офицеров не было. Тогда я решил сходить к этому пулемету. Подползаю, а там раз — блиндаж. Но повезло, что немцы в нём сидели и даже наблюдателя не оставили.
Я обратно вернулся, тут как раз офицеры собрались. Я к ним: «Там немцы! Метров двести всего. Надо их быстро гранатами забросать, пока они не очухались!» А кому идти? Сам я не могу, меня накануне ранило в руку. Вышел по малой нужде за машину, тут разрыв снаряда и осколок раз мне по ладони. Ранение вроде легкое, но фактически я остался с одной рукой. Офицеров вроде как не пошлешь. Был, правда, с нами один мехвод, Хропенчук что ли, со сгоревшей машины комбата. Он вроде как запасной и получается, что ему идти. А он так испугался, что подбородок прямо задрожал… Ладно, говорю: «Сам пойду!» Тем более я уже там был. — «Только дайте мне гранату!», ведь я одной рукой даже не мог её взвести. Мой комбат Школяр дал мне гранату, чеку вынули, и по пахоте я опять пополз туда.
Подобрался незаметно и р-р-раз, бросил её в блиндаж. И вот представь, только когда бросил, понял, что у меня из оружия совсем ничего нет. У меня сразу мысль — вот сейчас кто-то выйдет и мне конец… А рядом же в окопчике стоял пулемет, и пока граната не взорвалась, я кинулся к нему. Но эти несколько секунд мне показались о-о-о-чень долгими: «Что ж она не взрывается?» Наконец раздался взрыв. Потом дымок осел и из блиндажа выходят шестеро с поднятыми руками.
Привёл я их, но мы ведь сами в полуокружении, без пехоты, кто ими будет заниматься? Ну, в самом деле, зачем? Офицеры решили: «Зачем они нам нужны? Давай их постреляем к еб… матери…» Отвели немцев в сторонку: «Идите туда!» Но у комполка пистолет, у ротного пистолет, автомата или пулемета ни у кого нет. Пух, пух, у одного заело, у другого кончились патроны, и трое убежали в сторону пехоты. Ате всё это видели и опять их взяли в плен. Вот так всё и получилось. А вечером я ужинал с командиром полка, и он мне говорит: «Мы тебя представим к «Красному Знамени!» Вот только фамилию его не помню.
Судя по наградному — Шурыгин.
Наверное, не помню. Как-то мы с комбатом пришли к нему, а у меня подмётка оторвалась, прямо шлёпала, невозможно ходить. И как-то после боя я увидел на убитом немце хорошие сапоги, снял, но у них ведь голенища широкие, а внизу узкие. Два раза пытался, но так и не полезли.
А тут пришли, я и не просил, он сам увидел, позвал старшину: «Сапоги принеси!» Тот приносит, он свои снимает, отдаёт мне, а эти новые одел сам. Но я не обиделся. Командир есть командир. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть наградной лист, по которому командир 1666-го САП майор Шурыгин Петр Кондратьевич 1914 г. р. был награжден орденом «Красного Знамени»: «С 20-го по 28.11.44 1666-й САП наступал совместно с 8-й стрелковой дивизией в направлении н.п. Великий Рат — Чепель.
В районе жд станции Рат установки полка обогнали свою пехоту и первыми ворвались в н.п. Су рты, Вел. Селеменцы, На рад и Клячаны, тем самым обеспечив продвижение дивизии 15 километров за один день боя.
За три дня боев полком подбито и сожжено: танков и СУ — 6, бронетранспортеров — 1, орудий — 7, минометов — 6, пулеметов — 8, НП — 2, машин —16, повозок — 8, жд вагонов — 5, уничтожено 140 солдат и офицеров противника, а взято в плен — 230.
9-го и 10-го декабря полк наступал совместно с 24-й стрелковой дивизией. В результате умелого и решительного руководства майора Шурыгина 1-я и 2-я батареи ворвались в н.п. Чалока, а 3-я и 4-я батареи ворвались в траншеи противника и захватили 8 пленных из 204-го и 207-го пехотных полков.
За два дня боев полком разбито: орудий — 6, минометных батарей — 1, огневых точек — 21, блиндажей — 3, НП — 2, уничтожено до 100 солдат и офицеров противника».
За эти бои семь солдат и офицеров 1666-го САП были награждены орденами «Красного Знамени». — Прим. Н.Ч.)
А разве с убитых Вы не боялись что-то брать? Говорят, это очень плохая примета.
Не боялся. У нас убитых всегда обыскивали насчет пожрать и каких-то мелочей: сигареты, зажигалки.
В наградном листе Вы, кстати, упомянуты как заряжающий.
Я всё время был командиром орудия в нашем экипаже, но как раз в тот момент произошла какая-то перетасовка и с одной машины нам дали очень опытного наводчика по фамилии, если не ошибаюсь, Телятников.
А меня перевели в заряжающие. Тут новое ранение, и меня отправили в госпиталь.
Где-то с месяц лечился, а потом попал на пересыльный пункт в Кошице. А там как раз шёл набор на учебу на командиров танков. Главное условие — иметь семь классов. Сколько-то человек вызвалось, я подумал и тоже решился.
На комиссии первый выходит из кабинета, все к нему: «Что спрашивают?» — «Чему равна площадь круга?» Я не знаю, помнил сам или нет, но кто-то там сказал пи эр квадрат, и я услышал. В общем, захожу, туда-сюда, рассказал о себе, где воевал, как здоровье, потом спрашивают: «Чему равна площадь круга?» Ответил. «Правильно!» Вот так меня взяли и на этом моя война кончилась.
Приехали в Оренбург где-то в апреле 45-го, и проучились там до мая 46-го. А потом все училища стали переводить на мирный цикл, и его расформировали. Нам предложили: «Можно ехать в Саратов, Сызрань или в Челябинск, нотам техническое». И я выбрал Челябинск.
Приехали, а училище тоже переводят на мирные рельсы и нас зачисляют на 1-й курс. Тут мы сорок человек взбунтовались и дали телеграмму в Москву. Пришел ответ: «Отправить всех в Омск!» Туда приехали и нас влили… в 1-й курс. В общем, окончили училище только в 48-м.
День Победы как встретили?
Мы уже в Оренбурге были, и конечно, ждали со дня на день. Часов в пять утра дневальный как закричит: «Ребята, конец войне!» Этот день сразу объявили нерабочим, и мы пошли в баню. А у нас во взводе был такой Саблин — очень крепкий парень, рябой. И когда мы проходили мимо пивного ларька, он вдруг говорит: «Ребята, спорим, я не отходя двенадцать кружек пива выпью?» Ударили по рукам, если он выпьет, мы заплатим, а нет, он нам поставит по кружке. Начал пить, но все тише, тише, а ведь условие — не отрываться. Двенадцатую пил уже еле-еле, и когда меньше половины оставалось, как его рванет…
А Вам на фронте «наркомовские» часто выдавали?
В пехоте зимой, по-моему, каждый день выдавали. Я считаю, сто граммов для взрослого мужика это безвредно. Тем более в таких условиях. А вот в самоходчиках у нас, по-моему, и не выдавали. Но есть же такие ушлые мужики, которых не удержать, и они, конечно, сами добывали. Помню, в каком-то месте нашли целую бочку, так все так затарились, что пока офицеры хватились, к вечеру весь полк был пьяный. Если бы немцы в этот момент атаковали, весь полк бы перебили начисто. Так офицеры ходили и расстреливали эти полные канистры.
На фронте у Вас какое было ощущение, что погибнете или останетесь живым?
Как-то не думал об этом. В бой идешь, конечно, опасаешься, что убьют. Но в целом об этом не думал.
Говорят, в самом пекле передовой, многие впервые задумывались о Боге.
Врать не буду, я о Боге не думал. И чтобы кто-то молился, тоже не видел. А вот трусов видел.
Перед самой Курской битвой у нас хотели создать ещё одну роту автоматчиков. Людей набрали, но почему-то это дело не завершили, и этих солдат влили в нашу роту. И ко мне в отделение поступил некто Штейман. Постарше меня года на два, натри, фактически молодой совсем, но какой-то очень неопрятный такой. У нас все ложку носили за голенищем, а он как ручку, в нагрудном кармане, поэтому у него на груди гимнастерка прямо лоснилась.
И вот в одном бою, когда немцы сильно напирали, я его послал проверить — не обходят ли нас с фланга. Минут пятнадцать прошло — нет его. Что делать, пошел сам. Смотрю, а он в ямке лежит. Увидел меня, руки поднял и прямо заверещал: «Товарищ командир, я буду честно воевать!» Ведь знал, собака, что я его с чистой совестью мог р-р-р-рык из автомата…
Для многих ветеранов тема «евреи на передовой» очень болезненна.
За все время на фронте, я видел всего двух евреев. Может и больше, но мы же не знаем, кто есть кто. Первый — вот этот Штейман. А второй — мой командир батареи Шкляр. Но если тот был трус, то капитан был вот какой мужик!