Если во время наступления машина где-то остановилась, то тут же организовывали баню. За секунду топили. В распоряжении у нас всегда была и тушенка, и выпить, так что с местными жителями договаривались о помывке быстро. Мыло всегда имеется. Причем не только положенное по штату, но и какой-то порошок, от которого все волосы облазят как побритые. Ничего не остается.
Пленных немцев довелось видеть?
Недобитых — да. После артподготовки в наступлении вылезают оставшиеся. Они уже не бойцы. Сидящие на броне ребята с автоматами их вылавливали, и одновременно выискивали фаустников. Но чтобы кого-то мимо вели — не замечал.
Как защищали самоходки перед боем?
На передовой мы всегда старались выбрать возвышенность, чтобы хорошо осматривать пространство. При этом первым делом весь экипаж зарывал ИСУ-152 по гусеницы в землю. Тогда нам сам черт не страшен. Бывало и такое, что стреляли с закрытых позиций навесным огнем.
Трофеи собирали?
Нет. Однажды Славка приказал механику-водителю выехать на обрыв метров на пять-шесть, а дальше лежат какие-то снаряды. Опасно двигаться к ним. Я выскочил, подошел. Видно, кто-то из миномета стрелял и оставил кучку мин. Хватаю их, а впереди дом без крыши и рядом большая яма. В нее кидаю, а они на что-то падают мягкое. Не стал смотреть — там или мертвецы лежали, или глинистая почва. Штук десять покидал. Убрал на тот случай, если мы случайно при развороте гусеницами заденем. А трупы обыскивать я не стал. Ни в тот раз, ни в последующие. Душа не лежала к такому делу.
В самаркандском госпитале. Все три товарища без ног. Александр Федорович Панкин крайний справа, г. Самарканд, 1945 год.
Что было самым страшным на войне?
Когда приходишь на передовую. Состояние апатии и покорности судьбе овладевает каждым.
Как вас встречало мирное население?
Как обычно. С радостью.
Женщины у Вас в полку служили?
Я этого вопроса сильно не касался, но их на передовой не видел. У самоходчиков чересчур тяжелое занятие, чтобы там женщины служили.
С особым отделом сталкивались?
Никогда. Если бы я к ним попал, то сегодня с вами не разговаривал бы.
Немецкие листовки видели?
А как же. Когда я ее в первый раз поднял с земли, то подумал: «Ловкие сволочи!» На рисунке было изображено еврееподобное лицо Сталина. Морщинистое и страшненькое. Надписи я особенно не помню, но понимал издевку. Закинул в сторону. Больше не интересовался.
После того, как меня ранило, Славка принял решение уйти с позиции. За это ему досталось от комбата, как он мне после рассказывал. Я еще командиру при встрече в полевом госпитале пожаловался, что даже гвардейского значка не осталось. Он свой с груди снял и отдал мне. Но в госпитале все забрали. А жалко. Лежал я в Витебске. В госпиталь мне приносили сигареты местные жители. С недели две там находился.
Когда девочка в госпитале стаскивала с культи бинт, то он из-за крови присох. Дергает, мне страшно больно. А она боится сильнее дергать. Так что пришлось самому со всей силы, превозмогая боль, сдернуть. Из Витебска нас, тяжелораненых, безруких и безногих, загрузили в эвакопоезд. Были среди нас и раненые — «чайники», как мы их называли: полностью без рук и ног. На носилках лежали танкисты с обожженными лицами: глаза вытекли, и кушать не может. Едем. Где-то между Брестом и Брянском на полустанке остановились. Какая-то женщина бежит рядом с вагонами. И говорит: «Ну что это за война? У людей то руки нет, то ноги». А я в окошко выглядываю и говорю: «Бабушка, нам радоваться надо. Вот те, у кого головы нет — те остались на передовой».
Привезли в Москву. Оттуда за полторы тысячи километров. Оказался в Узбекистане, в Самарканде. Месяца два или три лежал. Здесь я начал оживать. Первые полтора месяца жить не хотел. Казалось, что незачем. Немцы оторвали снарядом ногу по колено, а свои ее два раза отпиливали и отрезали во время ампутации. Гангрена. В Самарканде лечила врач Анна Петровна (имя-отчество как у моей мамы). Пожилая. Она меня выделила среди остальных и внимательно относилась. По двенадцать операций в день делала. Говорит мне как-то: «Саша, давай я сделаю тебе операцию. На косточке у тебя трещина, будешь всю жизнь от свищей страдать». Согласился на операцию и не жалею. Трудовой стаж 54 с половиной года. Освоил протез в Самарканде. Здесь меня комиссовали, дали сопровождающего. В марте 1945 года вернулся домой. День Победы провел на кровати. Не хотел радости. Без ноги.
Дальше придумал: у меня одна нога, а у коня-то четыре. Сначала на лошадь еле заползал, а потом освоился. В Крым переехал в 1945 году. Как получилось? Иду в клуб в Золотом. Все знают, что я маюсь без работы. Наша соседка, Валя Шульгина показала газету: в Ялте есть техникум специальных культур, там почти без экзаменов участников войны принимают. Взял адрес, рассказал маминому брату, он мне помог деньгами. Тот шил тапочки из брезентовых и резиновых угольных лент.
Я же приспособился делать тапочки с блестяшками и бабочками. За каждый день три пары сдавал. Продавал по три рубля. Дал дядя мне в дорогу 120 рублей. Отучился я в ялтинском техникуме. Жил в общежитии. Впервые попробовал инжир. Даже кушал дельфинье мясо. Потом неделю маялся животом. Голодные то были годы. В 1948 году окончил техникум. Попал в число «пятипроцентников». В 1951 году пошел в Крымский институт специальных культур. Окончил его с красным дипломом в 1956 году.
Александр Федорович Панкин, Крым, 1970-е годы.
Гоняли меня по всему Крыму. Поднимал села. 25 лет отработал на руководящих постах, из них 10 лет главным агрономом. Как-то забежал в контору, в комнату, где сидел главный экономист, молодой парень. Лет 22–23 ему, не больше. Мне сорок. О войне что-то разговор зашел, и он мне в лицо заявляет: «Ну ладно, Сталину война была нужна. И Гитлеру тоже, а вы-то, простые люди, чего туда полезли?» Он мне такое говорит. Не стеснялся. Я об этом задумался. Вот в чем дело — я действительно полез. Так нас воспитывали.
Семенов Александр Иванович
Я родился 21 июня 1922 года в деревне Хиновино, сейчас ее нет — сожжена немцами. Это — бывший Оредежский район, Ленинградской области.
Мои родители были крестьяне, работали на земле. Семья была большая — детей семеро. Я по счету — четвертый.
Родители работали в колхозе?
Сначала не было ни колхозов, ни совхозов. А потом — в совхозе.
Как Вы учились?
Начальную школу, четырехклассную, я кончал в деревне Подхиновье. А затем ходил в деревню Пристань, за семь километров от нас. Там была неполная средняя школа — семилетка.
А какие у Вас, деревенского парня с образованием семь классов, были перспективы? Кем Вы себя видели в будущем? Трактористом?
Как Вам сказать. Наверное, не было серьезной перспективы. Тракторов тогда еще не было. Появились они только в сороковом году. До этого пахали на лошадях.
После школы я работал заведующим избой-читальней в деревне Хрепёлка, где находился сельсовет. А это три километра от нашей.
Вы стали заведующим избы-читальни по комсомольскому набору?
Приехал инструктор районо, вызвал меня, поговорил. Я согласился. Мы ставили постановки, организовывали тематические вечера. Небольшая библиотека была. Приходили читать. Кино, танцульки. В общем, массовиком-затейником работал.
Тридцать девятый год, предвоенные конфликты: Испания, Халхин-Гол, Финляндия. Об этом информация какая-то была?
Была, конечно. И радио слушали, и газеты читали. Афинская под боком была… Но, конечно, в то время не было такой подробной информации, как сейчас.
Когда Финская война началась, появились сложности с обеспечением продуктами, товарами?
Не чувствовалось. Не такая уж большая война была… Ленинградский военный округ воевал в основном.
А когда война с Финляндией кончилась, появилось ли предчувствие, что в будущем будут еще большие неприятности?
Да, чувствовалось. Например, я исполнял одновременно и обязанности секретаря сельского совета, и в это время стали всякие учетные карточки проверять, и так далее. Чувствовалось, что-то назревает.
Разговоры были, что, если немец нападет, мы его погоним?
Да, разговоры типа — «мы победим», все время были. И что война будет не на нашей территории. Нападения ожидали, но скорее ко времени, когда немцы с Британией разберутся…
Семенов Александр Иванович.
Как Вы узнали, что началась война?
У нас в деревне был церковный праздник, назывался — «Печорская» в честь иконы. Народу полно. Молодежи много, танцевали… И тут по радио объявление о войне.
В советское время говорили, что повалили поголовно все добровольцами в военкомат, а сейчас говорят, что этого вообще не было. Ну, а в вашем сельсовете?
Чтобы «добровольцы повалили» такого конечно, не было. Воевать народ особо не рвался. Конечно, Родину надо и готовы были защищать, были и добровольцы. Но организация призыва все же — «по повестке». Я и сам получил повестку уже тринадцатого июля. И четырнадцатого июля уже был на сборном пункте в деревне Вяжище. И потом по старой Новгородской дороге пешком до Новгорода. Это сто с лишним километров. Там нас посадили на баржи и плыли мы по Волге до Горького, сейчас — Нижний Новгород. Направили нас в Гороховецкие лагеря. Пришли «покупатели». У кого из призывников среднее образование, того в училище. У кого неполное, как у меня — то в полковую школу. Я в артиллерийскую школу попал, которая была непосредственно в Горьком, в «Красных казармах». Проучился я месяц, и стала меня трепать малярия — высокая температура периодически. Я с температурой тридцать восемь и четыре в санчасти лежал, и вдруг меня выписывают — оказывается всю школу направляют в Москву. В вагоне так плохо мне было, что ребята подумали, что я до Москвы не доеду, но оклемался. Выгрузили нас в Москве, в баню направили, помыли, обмундировали…