А до этого Вы были не обмундированы?
Был, а как же, еще в школе. А тут все новое выдали. На второй день отправляют на вокзал и железной дорогой до Малоярославца.
Это когда было?
Где-то в августе. От Малоярославца километров двадцать мы шли пешком, точнее — бегом. На привалах нас разбили по взводам, по ротам. Вышли на подготовленную оборону. Там уже и окопы были, и доты.
А оружие Вам выдали? Или еще без оружия были?
Оружие получали в Москве. Трехлинейные винтовки, пулеметы, гранаты. Давали не каждому — на поле боя найдете себе…
Называлось наше подразделение — 203-й артиллерийско-пулеметный батальон. Пока совершали марш, налетели немецкие самолеты, и разбили кухню и штаб. Поэтому, когда заняли оборону, горячего питания не было, выдавали сухари да сахар. Правда, в лесу, не так далеко, стояла кухня танкистов. Мы ходили туда, просили…
Пришлось повоевать. Немец пытался здесь прорваться, но не прорвался. Затем он организовал наступление по двум параллельным дорогам, и мы оказались в окружении.
Август, сентябрь, октябрь, это время, когда Красная армия быстро отступала. Не возникало ощущение, что вот еще чуть-чуть и все пропало?
Лично у меня — нет. Вот сюжет: когда выходили с окружения, то только лесом и только ночью, а днем отдыхали. Костры разводить не разрешалось, питания никакого. На полях кочерыжки от капусты, срезали и грызли. У командира батальона была лошадь. Решили ее зарезать чтоб с голоду не мучилась. Так от нее только мокрое место осталось, разобрали все… И я помню, прошу того, кто похитрее, и побольше набрал:
— Дай кишочку.
Дал он кусок, я об шинель ее потер, и… В другое-то время и смотреть бы не стал, а тут так вкусно было…
Надо переходить поляну рядом с немцами. Одна партия прошла нормально, втихую, вторая прошла, и открыла огонь по немцам. Наконец наша — третья. Я шел неспешно. Убьют так убьют, а бежать и кланяться я уже не мог от истощения. Посреди поляны стоял стог сена. Я до него дошел, и решил отдохнуть за ним, а тут красноармеец, судя по акценту — украинец, говорит:
— Давай останемся? Все равно Москву скоро возьмут.
Я говорю:
— Ты как хочешь, а я пошел.
Не знаю, какая у него судьба. А я выжил.
Вы шли большими группами или разбились?
Сначала шли одной большой группой, полковник вел нас. Потом стали дробиться на группы поменьше, — думали, что будет легче выходить.
Был еще такой эпизод. Только мы вошли в лес, как один солдат пустил ракету и заорал во всю глотку. Его схватили. Утром построили нас всех, и его, как изменника Родины, расстреляли.
Выходили с оружием или без?
Кто как. В основном — с оружием. Я нес тело пулемета. Все плечо было стерто до крови. Потом приказали уничтожить тяжелое вооружение — пулеметы, их затворы… Но винтовки сохраняли.
Как начался выход из окружения? Вот, вы узнали, что немцы вас окружили. А дальше: пришел приказ или народ просто побежал?
Я был связным у командира батальона. Начальство знало про окружение. Меня послали, передать нашим пулеметчикам в ДЗОТе, чтобы они отступали. Я где ползком, где перебежками, добрался, передал им приказ, а сам вернулся назад. Не знаю, вышли они, не вышли. По-моему, остались.
Где и когда вы вышли из окружения?
Это было, по-моему, конец сентября. Вел нас старший лейтенант, фамилию не помню. Выходили мы две недели. Деревню, где мы вышли, не помню. Вышли, нашли сарай с соломой, там переночевали.
Утром лейтенант нашел председателя колхоза, накормить надо было людей, тот дал теленка или барана, не помню. Сварили…
А сколько человек вас было? 15, 20?
Больше.
И вот еще: шли мы в лесу по проселочной дороге, остановились. Разведка пошла вперед. А у меня размоталась обмотка. Я в сторону отошел, чтобы перемотать… Только к ботинку нагнулся… И уснул! Сколько я спал, не знаю. Просыпаюсь, уже темно. Жуть такая. Один. Смотрю, еще один недалеко подымается. Уже веселей. Думаем, куда идти? Слышим разговор сбоку и сзади. Русская речь. Пошли на нее. Вышли, а там наши решили в скирде переночевать. И мы тоже натаскали соломы, и заснули. Утром мы вышли к городу Подольск, это сорок километров от Москвы. Там уже были заградотряды.
И как? Вас проверяли?
Проверяли.
А как проверяли? Отправили в специальный лагерь?
Нет. Просто проверили документы, забрали оружие и послали в Подольск на сборный пункт. Никого из тех, с кем я вышел из окружения, я потом не встречал, наверно, раскидали по разным подразделениям.
На сборном пункте меня назначили работать на кухне, и я с голодухи сала наелся. А на второй день тревога, и пешком на передовую. Я штаны не застегивал, шел со слезами на глазах. Думаю, отстану, решат, что не хочу воевать, что изменник Родины. Каждые пятнадцать минут сворачивал… «Дело» сделаю на обочине, и бегом своих догоняю.
Глупый был. Надо было просто сказать командирам, там были и повозки… Может быть, посадили бы на повозку…
Заняли оборону километрах в двадцати от Подольска, наверное.
Вырыли окопы, землянки, обогреваться ночью можно было.
А окопы как рыли? Ячейками индивидуальными, или как положено?
Полного профиля, траншею делали сходами сообщения. В траншее ячейки были.
Двадцатого ноября я поморозил пальцы ног. Я находился в боевом охранении, а морозы наступили большие. Ботинки тоненькие. Я и не почувствовал, как поморозил пальцы. Когда меня сменили, зашел в землянку, старшина принес мне валенки, чтобы переобуть обувь, я разулся. Смотрю — а у меня пальцы, большой и маленький, черные.
Так у Вас были не сапоги, а ботинки с обмотками?
С обмотками. А сверху только шинель, на голове шапка.
А каски носили или пренебрегали ими?
Я — то носил, то — в мешке хранил.
Немцы пишут в мемуарах: «Нам морозно, нам плохо. А эти русские мороза не чувствуют…»
Мороз мешал и нам, конечно. И наши мерзли, и проблемы у наших от мороза тоже были. И немцы не одни такие сирые, что только им мороз мешал…
Направили меня в медсанбат, а оттуда в Москву. Там помыли в бане, в эшелон, и в Башкирию, город Ишимбай.
Там в госпиталь школу переоборудовали. Я ходячий был. Ходячие обедали, завтракали, ужинали в коридоре. Там столы общие были. Закончится обед, я иду и смотрю по столам, может, кто оставил какую-нибудь корку хлеба. Потихоньку ее в карман, и в туалет, а там грызу. Я забыл, что такое сытость. У меня было очень плохое состояние, я был очень худой. Я уже думал, что у меня туберкулез. У нас в деревне туберкулезный больной был, очень худой… Но когда врач меня осмотрел, он сказал, что у меня просто истощение.
Вас стали подкармливать?
Нет. У нас норма была для всех одна. А для меня этого мало было.
Вот Вы отморозили пальцы. А разговоров не было, что хотели дезертировать с фронта?
Нет.
НКВДэшник не прибегал?
Не было. Кстати, я и сам в сорок втором году был завербованным НКВД, вроде как шпион. Он меня вызвал. Это было уже перед отправкой на фронт, в сорок втором году. Воронежский фронт. Мы в лесу в Трамбовле были. Он меня вызвал и говорит:
— Если есть «такие» настроения, у людей, то, если что, просим сообщать.
Но я ничего ему не говорил. Не было у нас «таких» настроений. Ну, может самострелы и были, кто-то не хотел воевать…
По выздоровлении Вас на комиссию направили?
Нет. Отправили в дивизию, которая формировалась в Бугуруслане. Но с госпиталя сначала меня направили в школу связи…
А в звании Вы в каком были?
Рядовой… Месяца три, наверное, учился на начальника радиостанции. Азбука Морзе, радиостанции. По окончании присвоили звание сержанта, и направили в 206-ю стрелковую дивизию, в 661-й артполк. Начальником радиостанции «6-ПК».
В полку, в батальоне, в батарее, в дивизионе, в каком подразделении?
В дивизионе. Нас быстро сформировали. Личный состав — в основном, не русские были, а кавказцы, узбеки, киргизы, казахи. А славян мало было.
А проблем это не вызывало?
Были случаи. Я помню, рядом с нами медицинский пункт полка был. Навстречу женщине-медику, старшему лейтенанту, один идете передовой, на винтовку опирается, вроде как раненый. Она говорит:
— Что у тебя? Где ранен? Снимай штаны.
Он снял, у него ничего нет. Она по морде ему как даст:
— Иди на передовую.
У меня командир отделения был — зам. командира взвода, узбек. Замечательный парень, воевал отлично…
Мы разговаривали с ветераном, он говорил: «Пришло пополнение — узбеки, по-русски вообще не говорили…». Такое у вас было?
Было и такое. Тем, кто русский язык не знал, им тяжело было. И их никто не учил. Сами учились.
А чем ваш дивизион был вооружен?
Сто двадцати двух миллиметровые гаубицы.
А чем их буксировали?
Сначала конная тяга, а потом — американский «Студебеккер».
А ваша рация на чем была?
На плечах, два человека. Один радиостанцию РЗБК несет, второй — батареи.
Радиостанцию у меня разбило осколком. Мина разорвалась и в рацию осколок попал. Но никто из людей не пострадал. Рация такая была, что если за гору уйдешь, то ни хрена не слышно. Но если преград не было, то на большое расстояние связь держали.
После формирования в Бугуруслане, куда Вас направили?
На Воронежский фронт. Непосредственно под Воронеж. Я стал командиром отделения связи. Туда мы попали в мае-июне сорок второго. Когда немец наступал на Воронеж, и половину Воронежа захватил.
Вы сразу в бои попали или еще как-то готовились?
Артиллерия стояла не на передовой, а где-то за три-четыре километра. И когда я стал командиром отделения проводной связи, я от артиллерии к пехоте давал связь, командиру стрелкового полка в командный пункт. Вот был случай. Немец бомбил переправу. Командир стрелкового полка был на другой стороне речки в Воронеже, а мы стояли в деревне Масловка, на этом берегу. Перебили провод. Один человек идет оттуда, я — отсюда. И разрыв оказался как раз на переправе. Она насыпная — камни, щебень и так далее. А по верху вода шла. Соединили провод, связь наладили.