иях. В этом смысле Веэс был созвучен советскому диссидентству, отправной точкой которого явились хрущевские разоблачения: воспользовавшись ими как прикрытием, оно пошло дальше, ставя под вопрос самые основы коммунизма. Кочетов со своей точки зрения имел все основания отрицать свободу критики, сознавая, что она несовместима с системой, которой он служит, и обвинял ее в том, что она разлагает цельность советской идеологии, особенно среди молодых поколений. Отсюда его антиантисталинизм, присущий не только лично ему, но и всему постхрущевскому аппарату власти, прекрасно отдававшему себе отчет, какие последствия невольно, но закономерно начинало порождать разоблачение «культа личности» Сталина. Все это составляло невысказанный подтекст все более обострявшегося конфликта Веэса с Кочетовым, так что тот в конце воскликнул: «Почему же ваш Тольятти ничего такого не говорил, когда бывал в Москве, а во всем соглашался с нами?». В этом Кочетов был прав, и Веэсу ничего не оставалось, как уклончиво ответить: «Я говорю за себя», и таким образом обнаружить, что не аргументация у него слаба - слаба позиция. Поединок закончился: Кочетов вышел из него еще большим сталинистом, чем был раньше, уверенный в том, что перед ним враг, а Веэс - еще большим «антисталинистом», отдающим себе отчет в необычности своей линии поведения, но и уверенным, что его тактика оказалась верной и эффективной, если такой персонаж, как Кочетов, приехал, чтобы дискутировать с ним (и другие советские без устали нападали на Веэса).
На следующий день антагонисты холодно и вежливо расстались, и, казалось, история этим закончилась. Что это было не так, подтвердила в 1969 году публикация в Москве романа Кочетова «Чего же ты хочешь?» - вопрос, обращенный к Веэсу (и ему подобным). Веэс под именем Бенито Спады - протагонист романа - «отрицательный герой», ревизионист, антисоветчик, лжекоммунист и, естественно, в канонах соцреализма, изменник в услужении у американского империализма. Жена Веэса Клара тоже представлена в романе под именем Леры, «положительная героиня», осознавшая в конце, какую грубую ошибку или грех совершила, выйдя замуж за подлого ревизиониста и покинув лучезарную советскую родину.
Этот роман вызвал международный скандал, но в Италии шуму он наделал, конечно, больше. А в Советском Союзе этот пасквиль вызвал реакцию, обратную той, которую ожидал Кочетов: не негодованье, а смех писателей, утративших всякую почтительность, если они когда-либо в прошлом и испытывали это чувство к идеологическим динозаврам вроде Кочетова, и пустивших в ход пародии на этого столпа неосталинизма. Кочетов был уверен, что сослужил достойную похвалы службу, встав на защиту политики партии, но в верхах не оценили такой услуги, ввиду того, что роман повсеместно вызвал скандал, и постарались дело замять, предав роман забвению. Кочетов вел себя малодостойным образом: сначала он отрицал знакомство с Веэсом, потом, когда был уличен во лжи, заявил, что Веэс и антисоветские ревизионисты публикуют в Италии только литературу «оттепели» и что такой роман, как «Чего же ты хочешь?» никогда не дойдет до здорового итальянского читателя. Но в 1973 году роман Кочетова вышел в итальянском издании с едким предисловием Веэса, который озаботился переслать один экземпляр этого издания автору.
В конце 80-х годов, когда Веэс снова стал въездным, во время своего пребывания в Новгороде, прогуливаясь вечером по окраине города, он оказался на довольно унылой площади, в центре которой возвышался памятник. Подойдя к нему, Веэс увидел, что это памятник уроженцу Новгорода Всеволоду Кочетову. Установлен он был еще во времена соцреализма, и вполне заслуженно, потому что Кочетов его классик. Веэс не удержался от удовольствия сфотографироваться на фоне этого монумента. Фотографировала, конечно, Клара-Лера.
Начиная с 1968 года советское консульство отказывало Веэсу в визе в Советский Союз, ничем этого не мотивируя, произвольно нарушая все цивилизованные нормы. Но в 1977 году произошло необыкновенное. В том году в Москве проходила первая Международная книжная ярмарка, которой в СССР придавали большое значение в надежде расширить позиции советской культуры в мире. Пригласили на ярмарку и издательство Эйнауди. Джулио Эйнауди приглашение принял, и в ту небольшую группу, которая должна была сопровождать его в Москву, входил, разумеется, и Веэс: но визы получили все, кроме него. Визу для нечестивца запросили отдельно, и снова из советского посольства ответили отказом. Как говорилось выше, у Веэса подобное уже однажды случилось, когда группа итальянских интеллектуалов-коммунистов спокойно отправилась в СССР без Веэса, которому отказали в визе. С Джулио Эйнауди все вышло по-другому: он заявил, что если Веэсу не дадут визу, то издательство от участия в Книжной ярмарке откажется и сам он тоже не приедет в Москву. Скандал получился поистине грандиозный: не только итальянская, но и иностранная пресса писала об этом «инциденте», был даже сделан парламентский запрос. Советские были вне себя, их посольство не знало, что делать, и в конце концов им пришлось пойти на попятную, в том числе и по совету представителей итальянской компартии, которые вовсе не возмутились произволом по отношению к Веэсу, но испытывали замешательство от беспрецедентности ситуации. Поездка была триумфальной: друзья радовались позору «врагов», то есть кремлевских бюрократов, потерявших всякое чувство меры и поставивших себя в смешное положение. Для Веэса короткое пребывание в Москве после почти десятилетнего отсутствия было наполнено разными эпизодами, в том числе и курьезными. Так, на ярмарке один человек подверг Веэса самому настоящему допросу по поводу «Истории марксизма», как одного из ее редакторов. Эта «История марксизма» была чем угодно, только не «антикоммунистической» (присутствие в составе редакции Эрика Хобсбаума39 являлось верной тому гарантией), но в ней наметились определенные критические подходы, которые никак не могли вызвать энтузиазма кремлевских идеологов. Эта «История марксизма» была переведена на русский язык, издана малым тиражом и предназначалась для внутриаппаратного пользования, как по тогдашнему обыкновению поступали в отношении «неразрешенных» иностранных книг, которых все-таки нельзя было полностью игнорировать. Главы, написанные Веэсом подвергали пристрастной критике, и впоследствии, когда в 1978 году он написал для последнего тома статью «Марксизм и постмарксизм», она вызвала резко отрицательную реакцию того же Хобсбаума, с которым по этому поводу Веэс вступил в публичную полемику. В то время как Джулио Эйнауди в дружеских тонах выразил свое удивление Веэсу: как могло случиться, что один из авторов и редакторов «Истории марксизма» пришел к таким критическим взглядам на сам марксизм? На этот вопрос Веэс только и ответил, что ему самому критика марксизма в его статье кажется довольно умеренной. Но и сегодня он считает, что эта давняя его статья сохраняет значение и что более тридцати лет назад он опередил свое время. Недавно эта глава была переиздана.
В этот приезд Веэс восстановил отношения со старыми друзьями и знакомыми, многие из которых стали диссидентами или ненавистными режиму. Но на обратном пути на таможне Веэса не досматривали. Очевидно, опасались нового скандала. Похожая ситуация повторилась два года спустя, на второй Международной книжной ярмарке: новый отказ в визе, новый скандал в прессе, но короткий и более приглушенный - наученные прежним опытом советские власти гораздо быстрее сдали позиции. Но с этой поездкой связано событие, формально поставившее точку на целом периоде жизни. Когда итальянская пресса писала о новом советском произволе по отношению к Веэсу (его часто интервьюировали по этому поводу), он получил странный звонок: звонил ему представитель крыла компартии, позже получившее название «улучшенцев»40 , учившийся с Веэсом в Москве во времена его аспирантуры. Он по всей очевидности говорил от имени ИКП, а также советской стороны, рекомендуя Веэсу вести себя благоразумно: визу он получит, если в Москве у него не будет «недозволенных» встреч с диссидентами. Предложение, идущее от такого человека, настолько поразило Веэса, что его первая реакция была: это невозможно, как он может не встречаться с друзьями - свободными людьми? Ответ был мгновенным и без экивоков: об этом «они» сами подумают. Самому Веэсу трудно объяснить, что происходило в этот момент у него в голове: тон и суть звонка Икса (назовем так его телефонного собеседника) совершенно сбили его с толку. Он понимал только, что это глупый и недостойный шантаж, и понимал, что вправе обмануть шантажиста. Если ему собираются физически воспрепятствовать встречам с определенными людьми, то с этим ему уже ничего не поделать. Но в тот же самый момент Веэс понял (что давно уже должен был понять), что оставаться в компартии, даже формально и маргинально, как в последние годы, было бы абсурдно и аморально. Таким образом, Веэс обрел и формальную свободу, хотя и до этого он всегда вел себя свободно, но кончилось тяжкое бремя двусмысленности.
Поездка в Москву была более безрадостной, чем предыдущая, тем более что эйфория первой «победы» (1977-го) уже не могла повториться, а главное, Москва показалась ему серой и унылой, а встречи с друзьями-диссидентами, которые, разумеется, состоялись (а некоторые прямо на публике, на территории ярмарки) не радовали его: на всех лежала убийственная печать застоя. На таможне все прошло гладко, без какого-либо контроля материалов, которые Веэс вез в багаже.
Но советская бдительность не притупилась, и в 1986 году, когда ситуация немного изменилась в связи с так называемой перестройкой, Веэсу снова отказали в визе, поскольку он не поддался шантажу, продемонстрировав тем самым свою «ненадежность». Веэс должен был поехать в Москву как член делегации итальянских историков на встречу-симпозиум с советскими коллегами в Академии наук СССР. Сценарий тот же: визы получили все, кроме Веэса. На этот раз орешком не по зубам (уже шатающимся) оказался для советских глава итальянской делегации Франко Вентури. Какие дураки из советского посольства могли помыслить, что такой человек как Вентури уступит самодурству? Противоборство длилось почти год, потом советские снова сдались, и делегация отправилась в Москву в полном составе. На симпозиуме Веэс прочитал «еретический» с советской точки зрения доклад о Максиме Горьком, но для него самым интересным в Москве была атмосфера ожидания перем