Сквозь тонкие подошвы туфель Вера ощущала колкую россыпь хрустящих под ногами камней. По обе стороны дороги росли невысокие деревца. Там, где дорога, обрываясь, переваливала за холм, виднелась полоска пронзительно светлого неба.
— Это ничего, — продолжала Арпик, — ведь это рядом. Вы и в этом доме, и у нас жить будете. Только при таком условии отпускаем вас.
«Что это значит? — подумал Павел. — Почему нужно ходить умываться в другой дом?»
— Здесь разве с водой плохо? — спросил он.
— С водой неплохо. Только там, где вы будете жить, нет воды.
«Все это странно, — думал Голицын, несколько уязвленный. — С одной стороны, извиняться, что машина, на которой нас повезут, не слишком новая, с другой — поселить в доме, где нет воды. Лучше бы помогли устроиться в гостинице. По крайней мере, там вода есть».
Они вошли во двор такого же одноэтажного дома, только более поздней постройки. Земля под фруктовыми деревьями была усыпана мелкими высохшими лепестками. На открытой площадке плотными короткими рядами рос виноград: из причудливо изогнутых, ссохшихся его стеблей вылезали острые, влажно свернутые, чуть красноватые листья.
Женщины пошептались о чем-то и тихо ушли за дом, оставив Павла одного. Со стороны гор подул резкий, холодный ветер. Поежившись, Павел застегнул пиджак на все пуговицы и засунул руки в карманы. Тоска владела им, одиноко стоящим посреди голого сада на чужой земле, с которой ничто не связывало, кроме имени Ашота Анушьянца. О нем он слышал кое-что от отца.
Когда было получено приглашение от Мкртчана, Павел испытал нечто подобное тому, что испытывает ребенок в преддверии темной комнаты — желание войти в нее, чтобы зажечь свет и убедиться, что там никто не прячется.
«Отец правильно сделал, что не поехал. И мне не следовало».
Женщины возвращались, оживленно беседуя.
— А как же зимой? — спрашивала свою новую знакомую Вера, кивая в сторону виноградника.
— Вера-джан, у нас зимой не то что у вас. У него корни глубоко-о в земле сидят, а в земле тепло.
— Ты что, Павлик, замерз?
Отсюда была видна изгородь дома, откуда они пришли и где им предстояло жить. По дороге брел старик, устремив перед собой неподвижный взгляд. Он двигался медленно и равномерно, точно не живой человек, а заводная игрушка. Вдруг старик остановился, словно кончился его завод, и Павел увидел, как, с видимым трудом нагнувшись, он заботливо ощупал камень в изгороди, поправляя или проверяя, насколько хорошо тот закреплен. Сделав дело, старик выпрямился, оглядел дом за оградой и продолжал печальный свой путь.
«Так вот в чьем доме мы будем жить, — подумал Павел. — В доме без воды. Бедного старика, видимо, переселили куда-нибудь на время приезда д о р о г и х г о с т е й».
— Это наш дедушка, — сказала Арпик. — Он очень старенький.
— Ваш дедушка?
— Да, наш родственник. Дедушка двоюродного брата сводной сестры Гургена.
Дедушка двоюродного брата сводной сестры. Павел попытался разобраться в сложной родословной, но начал путаться и оставил нелепую затею. «Если дедушка двоюродного брата сестры мужа — родственник, то я, можно сказать, ближайший родственник Ашота Анушьянца. Сын сына родного брата», — прикинул он.
Дед на дороге понравился Павлу. Во-первых, он не встречал его как родственника знаменитого Анушьянца, и, следовательно, Павел ничем не был обязан ему, во-вторых, старик оказался как-никак лицом пострадавшим: лишился на время своего жилья.
— Я вам плащ принесу, — предложила обеспокоенная Арпик.
— Ничего, уже согрелся.
— Верно, сейчас тепло. Это только с непривычки может показаться, что холодно. Вы подождите меня, я сейчас.
— Она учительница, — сказала Вера, как только Арпик вошла в дом. — А муж — директор здешней библиотеки. По его инициативе начали собирать материалы о твоем деде, об Ашоте Анушьянце. И музей, и памятник — это все он. Оказывается, дед твой был еще и поэтом. Гурген считает целью своей жизни написать книгу о нем и опубликовать его стихи. Он считает Анушьянца очень крупным поэтом, о котором мало кто знает.
На пороге дома показалась Арпик с постельным бельем в руках.
— Вы ведь с голоду умираете, — спохватилась она. — Гурген мне голову за вас оторвет. Пойдемте скорее.
— Эй! Скоро вы там?
Шуберт Степанян шел им навстречу.
— Слушайте, сколько можно, а? Мы есть хотим. Там все готово.
— Идем, — сказала Арпик.
— Как доехали? — спросил Степанян. — Как вам у нас нравится?
Павел с недоверием посмотрел на него.
— Здесь очень красиво, — сказала Вера.
— Вас еще никто не спрашивал, нравится ли вам Армения?
— Нет.
— Хорошо. Значит, я первый.
«Комедиант», — подумал Павел.
— А как вы находите нашего товарища Мкртчана?
Арпик пихнула Шуберта в бок.
— Милый, заботливый человек.
— Да, — сказал Шуберт, — да, товарищи. Так будет лучше…
Его лицо сделалось вдруг важным и чуть рассеянным. При всем различии внешностей сходство с тов. Мкртчаном было поразительным.
Вера и Арпик смеялись.
— Очень настойчивый человек, — продолжал Шуберт, снова став самим собой. — Пробивной, да? Для села горы может свернуть. На первое место в районе скоро выйдем. Памятник, музей — все это он добился. Пробил, да? Я правильно говорю по-русски?
— Правильно, — улыбнулась Вера.
— Зачем говоришь: только он? — рассердилась Арпик. — Многие. Ты тоже. Он тоже, — обратилась она к гостям. — Концерты устраивал, а деньги, которые собрали, пошли на строительство памятника. Шубик у нас замечательный артист. Он кого хотите изобразить может.
— Да, — сказал Шуберт тихим, почти женским голосом. Рост его словно бы уменьшился до роста Арпик. Глаза смотрели на гостей нежно и преданно, уголки губ приподнялись, образовав подобие ангельской улыбки. — Все мы очень любим и ценим нашего дорогого Шубика.
Они вернулись в первый дом, ярко теперь освещенный. Комната оказалась больше, чем показалось сначала Вере. Кроме тех, кто встречал их на аэродроме, здесь собралось много незнакомых мужчин.
— А вот и гости наши дорогие, — сказал тов. Мкртчан. Все вокруг разом затихли, насторожились, обернулись в их сторону.
Фигуры приезжих на какое-то едва уловимое мгновение сосредоточили на себе множество взглядов — жадных, открытых и пристальных, точно те, кому они принадлежали, спешили утолить долго мучившую их жажду. Словно люди, собравшиеся на маленьком островке земли, напрягали все силы, чтобы вернуть некогда утраченную надежду и узнать в пришельцах своих собратьев, многие годы пропадавших без вести, — отважных путешественников, в чье возвращение они уже не смели верить.
— Вы нас извините, — обратился тов. Мкртчан к Голицыным. — Извините, что побеспокоили вас в день приезда. Вы устали, конечно, и хотите отдохнуть.
— Тигран Рафаилович, — сказал один из присутствующих, по виду человек городской, — за столом лучше речи произносить, а?
Держался он независимо, свободно и по-хозяйски, из чего можно было заключить, что говорящий являет собой начальство более высокое, чем тов. Мкртчан.
— Правильно, товарищи, — согласился Тигран Рафаилович. — Ованес Степанович абсолютно прав. Хочу лишь добавить от себя лично, что мы не будем слишком утомлять гостей и только немного поужинаем вместе с ними.
Все сели за стол, вдоль которого бесшумно и почти незаметно двигалось несколько женщин, всецело поглощенных поисками свободного пространства для еще одной тарелки или еще одного кувшина с вином. Женщины входили в комнату, покидали ее и существовали словно независимо от остальных.
Почти напротив Павел заметил деда, который поправлял камень в изгороди. Несмотря на все то, что он слышал о кавказском гостеприимстве, Павел не мог принять столь открытое и явное выражение любви со стороны незнакомых людей и не готов был отказаться от мысли, что за всем этим кроется некий тайный, пусть даже совсем непонятный ему пока подвох или умысел. С одной стороны, чувства этих людей были на поверхности, с другой — истинные причины их поведения ускользали от него в неведомую глубину. Он не мог вполне доверять им.
«Тем более, — думал Павел, — что этот мой новоиспеченный родственник. Моцарт или Шуберт — бог знает какое странное у него имя, — понравился Вере». Случайно зародившееся подозрение теперь жило в нем, находя все новые подтверждения в склоненной к его жене курчавой голове Шуберта, в ее вдруг залившемся краской лице, в предупреждающих ее желания движениях рук, в блеске глаз, выдававших радостное возбуждение.
Тем временем тов. Мкртчан произносил тост. Он говорил, что приезд дорогих гостей — большая честь для села, для всех, кто собрался сегодня. Среди присутствующих, говорил тов. Мкртчан, товарищи из Еревана и из района, все, кому дорога память о славном сыне армянского народа Ашоте Анушьянце.
Вера наклонилась к Павлу, спросила шепотом:
— Павлуша, что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?
Остальные делали вид, что не замечают его угрюмо-сосредоточенного взгляда или относят к легкому недомоганию, которое лучше и быстрее всяких лекарств излечат чистый воздух и жаркое солнце.
Когда тов. Мкртчан допил свой бокал, начали по очереди подниматься из-за стола другие. Они говорили о том же, только всякий раз иными словами, чокались с гостями, пили вино и садились на свои места, что напоминало игру в города или эстафету, передаваемую каждым из говорящих своему соседу. Это был все еще один тост, конец которого совпадал с замыканием круга.
Тема была задана, и каждый облекал ее в свою форму. Но, пожалуй, все делалось не только ради слов, а для поддержания объединяющего людей огня, которому не давали погаснуть. Когда наступила очередь старика, он медленно поднялся и на мгновение застыл на фоне висевшего на стене ковра. Его руки, все еще крепкие, но уже костенеющие от старости, продолжали покоиться на скатерти, а пальцы чуть двигались, будто подбирая мелодию на каком-то невидимом музыкальном инструменте. Потом он заговорил тихо и хрипло, ни к кому не обращаясь, внимательно глядя прямо перед собой. Некоторые из мужчин потупились, другие, подобно Павлу, внимательно следили за говорящим. Из всего сказанного по-армянски Павел понял одну лишь фамилию, которая так часто повторялась за этим столом. Старик посмотрел на гостя, поднял стаканчик и выпил вино.