Нечего сказать, хорош же спиритизм, который не допускает мысли, что дух способен на большое физическое усилие!
Я взглянул на бедную Аугусту: каково ей после того, как она выслушала объяснение в любви, адресованное ее сестре? Она сильно покраснела, но смотрела на меня с благосклонной улыбкой. Только сейчас решилась она дать мне понять, что слышала мое признание.
– Я никому не скажу! – сказала она шепотом.
Это мне очень понравилось.
– Спасибо, – пробормотал я, пожимая ее руку, не очень маленькую, но прекрасной формы. Я решил сделаться ее добрым другом; раньше это было совершенно невозможно, потому что я не умею дружить с некрасивыми людьми. Но теперь – теперь я даже находил приятной эту талию, которая, как я выяснил в момент объятия, оказалась гораздо тоньше, чем я думал. И лицо у нее тоже было вполне приемлемое: его портил только глаз, который смотрел не туда, куда следовало. Но раньше я, безусловно, преувеличивал этот недостаток, распространяя эту неправильность ее лица и на фигуру. Тем временем было приказано принести лимонад для Гуидо. Подходя к нему, я столкнулся с синьорой Мальфенти, которая как раз выбиралась из окружавшей его толпы. Я спросил, весело смеясь:
– Что, понадобилось подкрепляющее?
Синьора Мальфенти презрительно поджала губы.
– А еще мужчина! – громко произнесла она.
И тут я уже совсем поверил, что эта моя победа над Гуидо будет иметь решающее значение. Ведь не могла же Ада думать иначе, чем ее мать! Моя победа сразу же привела к результату, которого не мог не добиться такой мужчина, как я! Вся моя досада на Гуидо мигом прошла, и мне захотелось избавить его от лишних страданий. Мир был бы куда добрее, если бы все люди были похожи на меня!
Я сел рядом с ним и, не глядя на других, сказал:
– Я должен попросить у вас прощения, синьор Гуидо. Я позволил себе глупую шутку. Это я заставил стол сказать, что им движет дух, носящий ваше имя. Я бы ни за что этого не сделал, если б знал, что так звали вашего деда.
Мгновенно прояснившееся лицо Гуидо ясно сказало о том, как важны для него были эти мои слова. Но он не пожелал в этом признаться и сказал:
– Дамы слишком добры. Я совершенно не нуждаюсь в утешениях. Вся эта история не имеет ни малейшего значения. Я благодарен вам за вашу откровенность, но я и так уже догадался, что под париком моего деда прячется кто-то из присутствующих!
Довольный, он засмеялся и добавил:
– А знаете, вы очень сильны! Мне следовало бы догадаться, что стол двигали вы – единственный, кроме меня, мужчина в этом обществе!
Да, тут я действительно доказал, что я сильнее его, но очень скоро мне пришлось убедиться в том, что на самом деле я был много его слабее. Ада, до сих пор бросавшая на меня враждебные взгляды, вдруг с пылающими щеками перешла в наступление:
– Вам должно быть стыдно, что вы позволили себе подобную шутку.
У меня перехватило дыхание. Запинаясь, я сказал:
– Мне просто хотелось посмеяться! Я был уверен, что никто из нас не принимает всерьез всю эту историю со столиком!
Но было уже поздно нападать на Гуидо, а кроме того, если б у меня был более тонкий слух, я бы понял, что из борьбы с ним мне уже никогда не выйти победителем. Гнев Ады был весьма многозначителен! Как мог я не понять, что она уже полностью принадлежала ему! Но я застрял на мысли, что он ее не стоит, что не такого мужчину искала она своим серьезным взглядом. Разве она не слышала, что сказала синьора Мальфенти?
Все стали на мою сторону, что еще более ухудшило мое положение. У тети Розины заколыхалось от смеха все ее толстое тело, и она в восторге воскликнула:
– Ну разве не прелесть, а?
Мне было неприятно, что Гуидо держался со мной вполне дружелюбно. Видимо, ему было важно только одно: что дурные новости, о которых сообщил ему столик, исходили не от духа. Он сказал:
– Держу пари, что сначала вы сдвинули стол нечаянно. Первый раз вы качнули его, сами того не желая, и только потом стали делать это со злым умыслом. Так что, несмотря ни на что, во всем этом можно усмотреть некий смысл. Но только до того момента, покуда вы не решили использовать свое вдохновение во зло!
Ада обернулась и посмотрела на меня с любопытством. Эта ее готовность простить меня только потому, что меня простил Гуидо, свидетельствовала об ее исключительной ему преданности. Но я не дал ей меня простить.
– Да ничего подобного! – сказал я решительно. – Просто духи все не появлялись и не появлялись, я устал ждать и решил немного поразвлечься, выступив в их роли.
Ада повернулась ко мне спиной и пожала плечами так, что у меня осталось полное впечатление, будто мне дали пощечину. Даже завитки на ее затылке, казалось, выражали негодование.
Как всегда, вместо того чтобы смотреть и слушать, я был полностью поглощен своими мыслями. Меня удручало то, что Ада так ужасно себя компрометирует. Это терзало меня так же, как если бы я обнаружил, что мне изменяет любимая женщина. Несмотря на все проявления ее любви к Гуидо, она все-таки еще могла стать моей, но я чувствовал, что никогда не прощу ей сегодняшнего ее поведения. Наверное, у меня слишком медленно работает голова и мысли не поспевают за событиями, которые развиваются, не дожидаясь, покуда из моей памяти изгладятся впечатления, оставленные ранее случившимися событиями. Так что я вынужден был продолжать идти тем самым путем, который предначертало мне принятое накануне решение. Просто какое-то слепое упрямство! Мало того – я пожелал еще более укрепиться в этом своем решении, заявив о нем еще раз. Я подошел к Аугусте, которая смотрела на меня с беспокойством и подбадривающе улыбалась, и сказал ей серьезно и грустно:
– Возможно, я сегодня у вас последний раз, потому что сейчас я скажу Аде, что люблю ее.
– Вы не должны этого делать, – сказала Аугуста умоляюще. – Неужели вы не видите, что здесь происходит? Мне будет ужасно жаль, если вам придется страдать.
Она продолжала вклиниваться между мной и Адой! И я сказал специально для того, чтобы досадить ей:
– Я поговорю с Адой, потому что должен это сделать. Но мне совершенно безразлично, что она мне ответит.
И я снова заковылял к Гуидо. Став подле него, я закурил сигарету, глядя в какое-то зеркало. В зеркале я показался себе очень бледным, а это для меня всегда лишнее основание, чтобы побледнеть еще больше. Я попытался справиться с дурнотой и принять непринужденный вид. И покуда я делал над собой это двойное усилие, моя рука рассеянно протянулась и взяла стакан, принесенный для Гуидо. Ну а после того, как он очутился у меня, я уже не мог придумать ничего лучше, как осушить его.
Гуидо засмеялся:
– Теперь вы будете знать все мои мысли – из этого стакана только что пил я.
Я вообще не люблю вкус лимона, но тут мне показалось, что я буквально хватил отравы: во‑первых, потому, что я пил из его стакана и тем самым как бы вступил с ним в какой-то омерзительный контакт, а во‑вторых, потому, что был поражен выражением гневного нетерпения, в тот же миг появившимся на лице Ады. Она тут же позвала горничную, приказала принести еще стакан и настояла на своем, несмотря на то что Гуидо заявил, что больше пить не хочет.
Тут мне стало ее просто жалко. Она компрометировала себя все больше и больше.
– Простите меня, Ада, – сказал я смиренно и глядя на нее так, словно она требовала от меня каких-то объяснений. – Я не хотел вас огорчить.
Потом я испугался, что сейчас заплачу. И, чтобы не быть смешным, воскликнул:
– Мне в глаз брызнул лимон!
Я прикрыл глаза платком. Теперь мне не нужно было сдерживать слезы, нужно было только стараться не всхлипнуть.
Я никогда не забуду эту темноту, в которой я очутился, когда закрыл лицо платком. Я скрыл за ним не только свои слезы, но и мгновение безумия. Потому что я вдруг подумал, что скажу ей все, что она меня поймет и полюбит, а я – я никогда ей всего этого не прощу.
Я убрал платок, чтобы все увидели мои слезящиеся глаза, и сделал над собой усилие, чтобы засмеяться и рассмешить других.
– Держу пари, что синьор Джованни делает лимонад из лимонной кислоты.
Как раз в эту минуту появился Джованни, который приветствовал меня с обычной сердечностью. Я почувствовал некоторое облегчение, но ненадолго: он тут же заявил, что пришел пораньше, потому что хотел послушать Гуидо. Тут он прервал себя, чтобы спросить, отчего у меня на глазах слезы. Ему рассказали о моих подозрениях насчет качества его лимонада, и он очень этому смеялся.
Я был настолько малодушен, что с жаром поддержал просьбу сыграть что-нибудь, с которой он обратился к Гуидо. Я вдруг вспомнил, что пришел сюда сегодня именно для того, чтобы послушать, как он играет. Интересно, что, уговаривая Гуидо сыграть, я хотел к тому же задобрить Аду. Я поглядел на нее, надеясь, что наконец-то, в первый раз за весь вечер, действую с ней заодно. Вот ведь странная вещь! Разве не я только что решил, что поговорю с ней, но никогда ее не прощу? Но я увидел лишь ее спину и негодующие завитки на затылке. Ада побежала вынимать скрипку из футляра.
Гуидо попросил, чтобы его оставили в покое еще хотя бы на полчаса. Казалось, он колеблется – играть или не играть. Потом, после долгих лет общения с ним, я узнал, что он всегда колеблется, прежде чем выполнить любую, самую простую просьбу. Он делал лишь то, что ему было приятно, и поэтому, прежде чем согласиться на какую-либо просьбу, долго копался в своей душе, стараясь понять, чего именно ему хочется.
Затем наступили самые счастливые для меня четверть часа в этот памятный вечер. Своей забавной болтовней я сумел развлечь всех, в том числе и Аду. Мне удалось это, наверное, потому, что я был тогда чрезмерно возбужден и, кроме того, изо всех сил старался затмить грозную скрипку, час которой все приближался. И именно поэтому тот коротенький отрезок времени, который благодаря мне показался всем таким веселым, сам я вспоминаю как целиком отданный напряженной борьбе.
Джованни сказал, что, когда он на трамвае возвращался домой, ему пришлось стать свидетелем тягостной сцены. Какая-то женщина выскочила из вагона прямо на ходу и так неудачно, что упала и сильно разбилась. Несколько сгущая краски, Джованни живописал нам то тревожное чувс