– Ну, теперь я поеду за рулём! Я покажу тебе, как нужно ездить по всем правилам!
– Это есть мой дело! – ответила Людвика и села за руль.
– Ты в первый раз за рулём?
Они уже ехали.
– Разве ты не видеть меня, когда ехать сюда? – удивилась она.
– Видеть! – кивнул головой Константин.
Опять на каждом шагу случались аварийные ситуации, но они опять-таки доехали. Людвика ловко припарковала машину. Константин хотел выйти, но Людвика не спешила.
– Почему ты бояться ехать?
– Я много раз думал, что мы разобьёмся.
– Ты думать, что это есть случайность, а я есть безумный женщин, который носиться, как молодые люди, на удача, сломя голова?
– Честно говоря, да!
– Ты не уметь честно думать. Твой голова ветер!
Константин в другой раз постарался бы что-нибудь возразить, уточнить, что имела в виду Людвика под словами «честно думать», или самому попытаться это понять, но не сейчас. Он был так измотан впечатлениями, что мысли не складывались в слова и вообще ни во что не складывались.
Константин взял чемодан, который, казалось, потяжелел вдвое.
– Дать мне моя чемодана! – попросила Людвика.
– Я донесу! – попытался он возразить.
– Где твой сила? Ты помогать мне думать? Ты ехать вместо машина?
– Нет.
Людвика легко подняла чемодан, как будто он ничего не весил, и пошла не оглядываясь.
Константин поплёлся сзади, ему было от всего тошно и ничего не хотелось. Конечно, можно было уехать, но нужно было зайти попрощаться с Людмилой Петровной и Антонио. Он еле-еле тащился по ступеням с тяжёлой головой. Думать было противно.
Дверь в квартиру была не заперта. Он прошёл по коридору. В квартире никого не было, только с кухни раздавались звуки мытья посуды. На кухне была одна Людвика.
– А где Людмила Петровна и Антонио?
– Ты делать чего не хотеть. Твой вежливость – твой глупость!
Вот уж с ней-то он не стал прощаться.
«Терпеть не могу ни богов, ни богинь! Меня от них тошнит!» – мысленно произнёс Константин. Он бы ещё и выругался, но очень устал.
Когда всё складывается
– Ненавижу книги!!! – сказал Антонио, закрыв томик стихов испанских поэтов.
Людмила Петровна как будто специально дожидалась этой фразы, чтобы выронить из рук чашку. Чашка, естественно, разбилась.
– К счастью! – сказала она. – А может быть, и нет! Всё равно! Девятнадцатый век – старая уже была, многое повидала! Моя любимая чашка. Мне почему-то хочется что-нибудь разбить! Может быть, кофейник? Тоже раритет! Коллекционеры меня убили бы за одни только такие мысли. В жизни приходилось всё беречь, но я никогда ничего не берегла. А чем же вам книги не угодили?
– Они отвлекают от себя! Теряешь себя и своё время.
– Так подайте в суд на всех авторов сразу! Переведите в рубли время, затраченное на чтение. Сколько стоит час вашего времени? Приплюсуйте моральный ущерб! Моральный ущерб велик?
– Велик и невосполним!
– Вот видите! Из-за книг вы стали ущербным человеком!
– Да! Моральным уродом! Людмила Петровна, а что с вами произошло? – спросил Антонио.
– Ничего особенного! Просто всё удачно сложилось!
Она слушала сплетни от Маргариты Сергеевны, и ей казалось, что вот-вот у неё расколется голова. Маргарита Сергеевна заливалась соловьём – можно было рассказывать за несколько лет, не рискуя нарваться на «это я давно уже слышала, там всё не так!».
– Как, вы совсем ничего об этом не знаете? – с восторгом спрашивала Маргарита Сергеевна и говорила, говорила, говорила.
«Вот он, ад бессмысленности! Она меня добьёт! Вот в этом и закончится моя жизнь. Вот завершение всего! Всё-таки я прошла и через это. Видимо, я сейчас умру. Именно так, как я захотела!»
Маргарита Сергеевна кашлянула и достала носовой платок, на несколько мгновений возникла пауза.
– А почему вы с ней-то не общаетесь? – с мазохистским упорством спросила Людмила Петровна. – Вы же такими подругами были?
Маргарита Сергеевна для ответа встала в определённую позу, недаром бывшая актриса:
– О чём я могу с ней разговаривать, если ихний кот гадит под нашей дверью?!
– Постойте!!! Как вы сказали???
– Ну, её кот повадился гадить…
– Нет! Вы сказали: «О чём я могу с ней разговаривать, если ихний кот гадит под нашей дверью?!»
– Ну да! – удивилась Маргарита Сергеевна и стала вдаваться в подробности.
Дальше всё было уже не важно! Именно этой фразы не хватало для завершения всего. И сейчас сошлись воедино все противоречия или противовесы и таяли в воздухе. От жизни не осталось ничего. Как будто и не жила!
«Вот из чего состоит жизнь!»
И появилась тишина. Никогда ничем не нарушаемая.
Звуки тоже были. Слышались все обычные звуки. Но одновременно была и тишина. Это было двойственное восприятие, с которым Людмила Петровна ещё долго будет разбираться. Но она сразу поняла, что эта тишина была всегда и никогда никуда не денется, её можно слышать, а можно не слышать.
«Почему мы слушаем только звуки и не обращаем внимания на тишину? Во мне раньше никогда не было тишины, поэтому я её не слышала. Она появилась одновременно во мне и везде. Ничто её не может поколебать и потревожить. Тишина пронизывает всё: людей, стены, воздух, пространство. Тишина не имеет ничего общего с глухотой, в ней всегда можно быть.
Звуки тишины не омрачают, не могут ей помешать и никак её не затрагивают. Звуки не противоположность тишине, они смехотворны, они исходят из тишины и имеют в тишине свои противовесы».
Когда появилась Людвика, Людмила Петровна сразу же поняла, что Людвика тоже пребывает в тишине.
«Кто слышит голоса, которых никто не слышит, тот сумасшедший, а как назвать того, кто слышит тишину?» – промелькнула мысль где-то рядом с Людмилой Петровной. Но мысль именно промелькнула, она нисколько не задела. Как воздух, который вдыхается и выдыхается. Ничто больше не задевало.
«Это живого человека всё задевает, волнует, тормошит. Он совершенно беззащитен в мире мыслей и звуков!»
Людмила Петровна сразу решила прикидываться живой. Это оказалось просто. И никто ничего не замечал. Нужно было находить в тишине противовесы, чтобы здесь что-то делать и как-то быть.
Утончённость
– Вы это про пасьянс? В чём всё сложилось? – спросил Антонио.
– О, Антонио! Это интересный пасьянс! И складывать его я начала, будучи юной!
– Должно быть, что-то увлекательное!
– Меня приняли в комсомол, и я стала думать о своей жизни. Я тогда была утончённой девушкой, мне казалось, что всё вокруг меня наполнено смыслом, всё взаимосвязано, не важно, что я этих связей не понимаю, но имеет значение каждое моё движение. Поскольку в движении и мыслях моё отношение к миру, и этот таинственный мир мне отвечал. Я пыталась понять его ответы. Беседую ли я с подругой, отвечаю ли в школе у доски, бросаю ли хлеб уткам – я всегда общалась именно с целым миром. У меня долгое время не было настоящих подруг, хотя я дружила со всеми. Про меня говорили, какая я загадочная. А я росла в своей утончённости. Не знаю, как вам это объяснить…
– Не надо! Я, кажется, это понимаю! Нам же сказали: толстые объяснения портят тонкие вещи!
– Мне казалось, что своей утончённостью я могу влиять на всё, а из всего, что случается со мной, и из всего, что я делаю, могу извлекать для себя пользу. Я раньше никому не рассказывала – я убила Сталина.
– Это сильно!
– Когда я была ещё совсем маленькой, у меня был детский страх. Мы жили на Софийской набережной, окнами на Кремль. Я стояла у раскрытого окна своей комнаты в школьной форме с пионерским галстуком и вдруг заметила, что в одном из окон за кремлёвской стеной стоит товарищ Сталин, пронзительно смотрит на меня и догадывается, что я его вовсе не люблю. Долгое время я старалась не подходить близко к окнам, пряталась за занавески и проходила мимо окон очень быстро. Моя бабушка называла его тогда усатым людоедом.
Ещё я помню, как стояла в ночной рубашке перед полуоткрытой дверью кухни и слышала взволнованный шепот отца: «…и Сталин сказал ему: „Вы не понимаете суть вашей работы. Не сурово наказать врага, не лишить его жизни – ваша главная задача: любым способом раздавить его волю, заставить пресмыкаться, лишить всякого человеческого достоинства“.
На меня это, конечно, произвело впечатление! Я не сразу поборола свой страх, ведь в то время Сталин был в центре внимания каждого человека. Я стала искать место, где у меня страха нет. Внутри себя я нашла место, где страха не было, и я стала наблюдать за своими глубокими чувствами, а не теми, что на поверхности. Там Сталин не был таким огромным – разве что чуть крупнее таракана на кремлёвской стене! Всякие страхи у меня прошли. К тому же я знала, что он не прав, – можно убить противника, но никого и никогда нельзя лишать человеческого достоинства.
Всех тонкостей описать невозможно. Моё достоинство убило его! Я уже знала, что его нет в живых, но об этом не сообщали. Я пережила два или три страшных дня между сомнениями и реальностью. Наконец объявили.
Я уверилась в себе и жила очень осмысленно, оставалось совсем немного того, что я делала «просто так». Я тогда хорошо знала, что между одиночеством и смертью принципиальной разницы нет. И наступил какой-то период легкомысленности – мне захотелось настоящих подруг, друзей, какой-нибудь безалаберности и безответственности. Была такая чудная весна! Я шла по улице Горького. Впереди меня шла компания студентов и студенток. Я слышала их разговор:
– Ну что, после кино пойдём на третью пару?
– А это как звёзды встанут!
И мне так захотелось пойти куда-нибудь вместе с ними! Я решила: поживу-ка я как все какое-то время обычной бестолковой жизнью, мне нужно пройти через всё это, а потом я найду свою утончённость! Нам всегда кажется, что самое важное никуда не денется.
И только я так подумала, парни закрутили головами, один из них дёргает другого за рукав и полушёпотом орёт: