И она ответила… Неистово, всем ждущим естеством своим, всем своим мудрым женским вторым «я», всей женской составляющей, имя которой — любовь; тем, чем женщина отвечает любимому мужчине, когда тот рядом и жаждет, и ждёт только её одну, неповторимую и единственную. Ту, которая уже навсегда!..
Он легко поднял её и отнёс в соседнюю комнатку, где были лишь холодильник, небольшой столик и диван-кровать. Тут коротали они с Ромкой ночи, когда выпадало дежурство по Сектору. Он бережно, как бесценный груз, положил женщину на этот диван, встретился с её глазами, в которых не было ничего, кроме призыва и ожидания. Боже, неужели это с ним? Вот это?!.. И ни о чём не думая, стал нежно и в то же время страстно, на одном дыхании, целовать её всю, куда только доставали губы, срывая всё, что мешало этим губам. Она отвечала взаимностью, — жарко, пылко, она растворялась в его безудержных поцелуях, как пересохшая почва под струями долгожданного ливня. Кусала от наслаждения губы, когда он целовал её всю и крепко обнимала в ответ. Она жила сейчас только им, забыла, кто она, где она и желала лишь одного — чтобы это не кончалось. Желала отчаянно, неистово. За эти мгновения она готова была отдать всё на свете. И отдала. Так же неистово и не раздумывая ни секунды. И он взял её, с нерастраченным жаром, сумасшедшей страстью, всю, без остатка. И упал в Пропасть, растворился в светло-ореховом омуте счастливых глаз, исчезнув в них и рождаясь уже внутри неё, уже не принадлежа ни себе, ни этой Вселенной. Целовал, нежил, сжимал в объятиях, делал всё, что она желала и не мог остановиться. Любил её как одержимый, как в последний раз, будто никогда и не обладал до этого женщиной. И она испытывала те же чувства и ту же страсть, пылко отвечая на ласки и вся горя желанием и торопясь, торопясь в полной мере насладиться этими безумными и счастливыми мгновениями, что наконец-то подарила ей судьба… Только женщина, до предела истосковавшаяся по ласке любимого, могла бы её понять и полностью разделить её чувства. Одиночеством собственной души и не растраченной страстью…
После, лежа уже совершенно обессиленный и бессмысленно таращась в потолок, вдруг понял, до какой же степени он сейчас счастлив. Всё отошло на задний план: и служебные обязанности, и Энея, и «Икары», и Датай, чёрт бы его побрал, и… Короче, всё. Осталась одна Елена, любимая и желанная. Он нежно перебирал в своих пальцах её волосы и наслаждался прикосновениями к этому восхитительному шёлку.
А женщина лежала не шевелясь, замирая и вся погружаясь в эти прикосновения, ласковые, дурманящие и опять зовущие куда-то далеко-далеко, за грань обыденных чувств и эмоций. Ей казалось — куда уж дальше?! Но, оказывается, были там, за этой чертой, ещё более глубокие и непостижимые чувства. Она будто пережила ощущение безудержного падения или полёта. Туда, в синь и бескрайность, где ни начала, ни конца, а лишь воронка тех же чувств и эмоций, что засасывает тебя всю, без остатка. Она выдохнула застрявший в лёгких воздух (забыла даже дышать от охватившего её счастья), открыла затуманенные глаза и, чуть повернув голову, поцеловала его пальцы.
— Мы же никогда не расстанемся? Нет для этого причины? Правда? — задала она извечно женский вопрос и посмотрела сияющими глазами. Как же она его любила! Только сейчас она осознала в полной мере — как!..
Ким встретил этот взгляд и с наслаждением в него погрузился, вновь испытывая волнительное, ни с чем не сравнимое ощущение замирания где-то там, внутри себя. И улыбнулся. Улыбка вдруг сделала его так похожим на обыкновенного, со всеми своими недостатками и слабостями человека, что Елена в очередной раз задохнулась от счастья, оттого, что он рядом, что они наконец-то вместе, что нашли друг друга в круговерти дней и суеты, что никогда больше не потеряются. Никогда. По крайней мере, себе она такую клятву дала. И нисколько об этом не жалела.
Но мгновения счастья, как известно, лишь мгновения. А потом наступает повседневность и та же круговерть, что и зовётся жизнью…
Завибрировал манжет трэка на левом запястье. Баев по привычке активировал связь, хотя, если честно, не желал сейчас никого ни слышать, а тем более видеть. Он чувствовал своими вновь обретёнными способностями и благодаря той Силе, что дремала там, в подсознании, что творилось в душе Елены и что она сейчас переживала. Она просто любила, ничего не требуя взамен. Кроме понимания. Открылась вся, идя ему навстречу, как путник, прошедший множество дорог и нашедший наконец ту, единственную, что и выведет его к свету, солнцу и безоблачному небу над головой… Разве можно было обмануть её ожидания? После такого вот откровения? Когда всё отдано ему, одному ему, до самого донышка, до самого, самого?.. Да никогда!
— Да?
Вольнов, проявившийся в объёмном кубе трэк-видео, тут же сбивчиво начал докладывать:
— Аппаратура в шоке, да и девчонка, похоже, также. У неё какой-то сбой или что похуже…
— Когда началось? — Баев напрягся и рывком сел. Елена непроизвольно сжала его руку, как бы говоря: я с тобой, я рядом. И он был благодарен за этот жест.
— Минуты три назад, — Вольнов выглядел бледным, уставшим. Сколько он там уже? Надо, конечно, сменить, негоже парня держать столько времени в напряжении. — И показатели зашкаливают, шеф…
Дьявол! Почему же он-то ничего не прочувствовал?.. Хотя ему сейчас было совсем не до этого. Хм, да он и в данный момент ничего не ощущает, а ведь должен, судя по всему. Энея ведь для него стала не просто объектом изучения и пристального внимания, он определённо носит, держит в себе частичку её «я», и от этого никуда не денешься, это факт.
— Сейчас буду, — и Баев отключился, машинально, а не по необходимости, вызывая, пробуждая к жизни ту самую частицу Энеи, ту Силу, что недавно загнал в тупики своего же подсознания. Она тут же ответила. Баев сразу это почувствовал. Словно плечи распрямились, будто внутренне поднялся на следующую, до этого недосягаемую ступень.
Затем наклонился и нежно поцеловал в губы самую прекрасную женщину на свете.
— Извини, но мне надо… — слов других не нашлось, кроме этих, банальных и истёртых до дыр. И погладил обнажённое плечо, а потом в каком-то порыве заключил в объятия. Она прильнула в ответ, будто срослась с ним, всецело подчинившись его ошеломляющему натиску.
— Я понимаю, — щекоча горячим дыханием, шепнула она ему на ухо. Потом попыталась чуть отстраниться. — Пусти, раздавишь, вон какие мускулы, как медведь, ломаешь, — она прыснула коротким смешком и попыталась освободиться. Хотя так, для вида. Ей было до одурения приятно находиться в его объятиях, ощущать это сильное тело, с некоторых пор безраздельно принадлежащее только ей. Она наслаждалась каждым мгновением нахождения рядом с ним, самым дорогим и любимым человеком в этой жизни. Любовь и обладание преобразили эту женщину: глаза её светились неподдельным, искренним счастьем, что всецело, без остатка овладело ею. Скажи ей кто сейчас — отдай жизнь за этого человека и тогда никакие беды и потрясения его уже не коснутся, — отдала бы не задумываясь. Жизнь прекрасна по своей сути, и прекрасна вдвойне, если есть за кого её отдать.
Ким, проклиная в душе все неподвластные им обстоятельства, осторожно и бережно разжал объятия любимой, не забыв напоследок перецеловать пальцы Елены, один за другим, заглядывая при этом в её лучистые неземные глаза и, помедлив, рывком поднялся, как в атаку. И стал с некоторой растерянностью и удивлением собирать разбросанную вокруг одежду (неужели они так спешили?!). Собственной наготы он не стеснялся. А Елена… Не сводила с него глаз, впитывая каждое движение этого тела (совсем ни грамма жира, одни мускулы и сухожилия), запоминая и любуясь — чуточку неуклюжий, чуточку неповоротливый и слегка рассеянный, но ЕЁ!.. Милый, родной… И вдруг опять заплакала, слёзы рождались сами собой, горячие, неиссякаемые, то ли слёзы радости и счастья, то ли предвестники разлуки, поди разберись. Но всем женским естеством своим и чутьём, которые никогда женщину не обманут и не подведут, она вдруг отчётливо поняла в эти мгновения, что безжалостная судьба отнимает у неё человека, которого она только что обрела, но которого уже неотвратимо теряет. Это ощущение было настолько жутким и безысходным по своей сути, что она готова была взвыть в голос; оно тут же опустошило душу, высушило её горячими потоками слёз, не оставив там ничего, кроме всеобъемлющей тоски. Она не знала и совершенно не представляла, что же ей делать. И оставила себя на откуп тому же женскому — слезам, граничащим с отчаяньем.
Ким замер, безошибочно прочувствовав её состояние, потом медленно к ней обернулся.
— Лен, ты что?..
Никогда не забудет он этого — заплаканная любимая, с мольбой, невысказанной тоской и болью смотрящая огромными, в пол-лица, глазами.
— Лен?..
Ким присел рядышком, затем указательным пальцем снял капельки слезинок и, дурачась, слизнул.
— Знаешь, как вкусно? И всё! Слёз нет.
Лена через силу улыбнулась.
— Дурак…
И привлекла к себе, обнимая и пряча лицо у него на груди и слыша, как отчётливо, чуть ли не в набат, грохочет его сердце. А он гладил и гладил её по волосам, как того же ребёнка, заблудившегося и потерявшегося в огромном чужом городе.
— Мой, мой… Никому и никогда… — шептала она неразборчиво, на одном судорожном дыхании в его сильное, будто налитое плечо. И целовала это плечо уже бессознательно, на одном порыве. Но он понял, расслышал и сжал ещё крепче.
— Мой! — отчетливо вынесла она утверждающий вердикт и отняла лицо, смотря прямо в глаза. — Мой?..
Что он мог ответить на извечно женское? Только правду!
— Твой! — и такая твердь была в его голосе, такая честность и откровенность, что она подставила сухие зовущие губы и закрыла глаза. Тоска и предчувствия на некоторое время растаяли, когда он поцеловал их. Она вдруг, в одночасье, стала единственной и родной, и ни капельки он об этом не пожалел, наоборот, обрёл, наконец, и душевный покой, и подъём, и счастье, которых ему так не доставало ранее.