Так вот, день у Андре не заладился с самого утра. Хотя «не заладился» — это ещё мягко сказано. На самом деле он начался с трагедии, для него во многом личной: он потерял напарника. Того сбили, когда Город уже чертил на мониторах руины своих пригородов, когда до безопасного «ствола» оставалось пара минут, и они вот-вот должны были уходить в стратосферу, а дальше к «матке», когда уже казалось, что очередной рейд по сопровождению медбота прошёл успешно («штатно», как любили выражаться те же штабные). Не тут-то было… «Гарпун», ракета из алгойского ПЗРК, выпущенная откуда-то сбоку, влепила Вадиму, его ведущему, прямо под бронекожух, в самое уязвимое место. И тут же вспышка на месте идущего впереди «Конвея», и отсчёт пошёл уже даже не на секунды, а на их составляющие. Он делает резкий противоракетный маневр с одновременным экстренным выбросом металлизированного облака, чтобы прикрыть и себя, и неуклюжий бот, приказ его пилотам уходить в стратосферу, они свечой взмывают в небо и через три буквально минуты уже в открытом космосе, в «своём» коридоре, свободном от алгойских боевых спутников. С одной стороны повезло, с другой же…
На постоянные запросы Вадим не отвечал (в данный момент тот валялся без сознания среди руин, и рядом лежал его киб-шлем, расколотый пополам, как спелый орех). Алгойский «гарпун» штука препакостная, самонаводящаяся активно-проникающая ракета, и как правило, шансов она не оставляла, била наотмашь, наповал. Теперь о судьбе Вадима оставалось лишь гадать. Да и собственная ещё под вопросом. Но высланное навстречу звено «Алардов» благополучно сопроводило ослабленную боевую единицу до места назначения и тут, уже на подлёте к «матке», случилось и второе ЧП — вдруг, ни с того, ни с сего, у него полетел блок опознания «свой-чужой», и его тут же взяли на «мушку» никогда не дремавшие зенитные сторожевые комплексы самой «матки». Отчаянно заверещал датчик обнаружения, предупреждая о возможных последствиях. Но «Аларды» были рядом, с «маткой» разобрались, долетели. Истребители-перехватчики отвалили в стороны, в собственный сектор патрулирования, откуда и были только что сняты, а он вогнал свой многострадальный штурмовик в шлюз-камеру, погасил двигатели, отключил автоматику с электроникой, снял киб-шлем, вытер взмокший лоб и только после этого позволил себе от души выругаться.
«Матки» ему никогда особо не нравились. Слишком много всего на один квадратный метр. И людей, вечно при делах и вечно спешащих куда-то, и различных комплексов, и всевозможной техники. И то, что сейчас он тут застрял посреди всего этого (и, видит бог, застрял надолго), оптимизма ему нисколько не прибавляло. Чёрт!.. Пока блок заменят, потом, как водится, полная диагностика всех систем — короче, сутки как минимум будешь ходить из угла в угол как неприкаянный. Можно, конечно, вместе с техниками заниматься своей машиной, но те не очень-то любили, когда путаются у них под ногами совершенно несведущие в их деле пилоты. Было дело — и взашей выгоняли!.. Андре вздохнул и полез из кабины. Будь оно всё трижды проклято!
Доложившись своему начальству в лице майора Лепски и обрисовав тому ситуацию, он, как и положено, тут же вызвал ремонтников и, когда те прибыли, в двух словах поведал им о своей проблеме, на что старший хмыкнул: «Не бзди! Видел бы ты, на чём иногда прилетают наши пилоты… А у тебя так, семечки. Погуляй где-нибудь и подходи ближе к вечеру, думаю, успеем к тому времени с твоим корытом разобраться». На «корыто» Андре нисколько не обиделся — профессиональный жаргон, где машину обзывают как угодно, но только не по реестру ВКС. Это чтоб не сглазить пилота. Летай ты хоть на «жестянках», да хоть трижды на «корытах» и прочих штуковинах, но лишь бы целым вернулся. А там твоему «коню» уже и надлежащий присмотр, и соответствующая конюшня с причитающимся кормом в виде активированного топлива и барабанной оружейной консоли, где роль сладких леденцов выполняли АПР, то бишь активно-проникающие ракеты. Война всё это выдумала, чёрт бы её!.. Покрутившись для приличия некоторое время рядом и поймав пару косых взглядов, он чертыхнулся про себя и решил двинуться на следующий уровень, подальше от суматохи и запаха крови (крови на сегодня ему уже, видит бог, достаточно). Тут, на первом уровне, была разгрузочная площадка — носилки-антигравы с ранеными, обожжёнными и искалеченными, тут же и приёмный бокс, шлюз-камеры, ремонтный ангар и прочее. Люди тут занимались делом, а вот он-то как раз был и не у дел, так что отправился с глаз долой, куда подальше. А куда, по-большому и всё равно. По барабану.
«Барабан» нашёлся вскоре. Что-то типа столовой и бара по совместительству. Как раз за поворотом, между первой и второй секциями. Бар — это хорошо, это вовремя, видит тот же бог, ему нужно время прийти в себя и просто посидеть, ни о чём не думая. Особенно о Вадиме.
Заказав у миловидной официантки какие-то салатики и что покрепче, удовлетворённо покосился на бутылочку «Ронтана», первосортного коньяка, что подала официантка вместе с салатиками. Надо же! «Ронтан» и в офицерской столовке-то не сразу отыщется, а тут быстро и без вопросов. Но это там, у них на «Валдае», здесь же другое, здесь «матка». 16 километров огневой мощи на любой вкус. Практически целый город, укрытый мономолекулярной бронёй, на которой невозможна никакая цепная реакция. Плюс зенитные сторожевые комплексы по всему периметру. И эскадрильи истребителей-перехватчиков, что постоянно патрулировали внешние сектора. И дальнобойные эм-дегейторы, и… Да мало ли! Одно слово — корабль-матка. И «потопить» такую штуку — дело заведомо тухлое.
В помещении народу было не густо. Несколько офицеров за дальним столиком и трое сержантов за соседним, торопливо заглатывающих поздний завтрак. Сержанты были сама деловитость и собранность, офицеры же выглядели подавленными и усталыми. Сразу понятно, кто с вахты, а кто на вахту. Ни там, ни тут спиртным и не пахло. Но Андре было на это плевать, он махнул рукой на местные порядки и под неодобрительный взгляд какого-то майора (судя по петлицам, местный «пушкарь», как называли у них на «Валдае» операторов зенитных комплексов) свернул у бутылки пробку и не спеша нацедил с полстакана янтарной жидкости и, чуть помедлив (чужая земля тебе пухом, Вадим), опрокинул содержимое в рот. Огненная жидкость прошла пищевод, соскользнула в желудок и там уже взорвалась зажигательной бомбой. Он закусил долькой лимончика, скривился, прожёвывая кисло-сладкое и положил кожуру на краешек блюдечка с ещё целыми дольками. На душе было муторно и погано. Делал он сейчас всё как-то автоматически, так, как вроде бы и надо. Он поминал друга. Машинально налил вторую и так же молча выпил, произнеся про себя «За тебя, Вадим, ты был отличным парнем». Жидкость вновь обожгла, и он вновь притушил очаг пожара лимоном. Жуя и кривясь, обвёл взглядом помещение.
«Пушкарь», мать его, продолжал сверлить его взглядом. Во взгляде без труда читалось и порицание, и неприкрытое отвращение. И что-то ещё, более негативное, от которого до ненависти лишь шаг. Внутри Андре закипело бешенство и злым составляющим переполнило всего, перехлестнуло за края того, что называлось рассудком и рассудительностью. Да что за блядсво? Какой-то майоришко осуждает его, Андре Лонтари, француза по происхождению и пилота по призванию? И за что осуждает? За то, что он тут друга поминает? Очень хорошего человека и надёжного боевого товарища? За это, что ли?! В глазах его тут же помутнело, словно шторка упала. И дальше покатилось всё по наклонной, словно колесо с горки.
Себя он сейчас фактически не контролировал. Хотелось думать, что виной тому было энное количество коньяка, некоторое количество алкоголя, принятого на грудь. Но, к сожалению, это было не так. Далеко не так. Но знал о том один лишь ва-гуал. Тот, наконец, окончательно собрался и запустил слабенькую пси-волну в сторону слабонервных, ни на что не годных людишек. Волна несла с собой и некие пси-импульсы, некие позывы: к разрушению, к самоустранению, к панике и братоубийству. И они тут же приняли облик действительности, вдвойне страшной оттого, что действительность эта была ужасающа. Но для ва-гуала это ничего не значило. Он просто настраивался. Перебирал пальцами струны, правил инструмент, чтобы через некоторое время зазвучать в полную силу, чтобы его потом услышали не только тут, но и за пределами. Для него это было естественно, для других, живущих и существующих — страшно и неизбежно в своём предназначении. И делал он всё спонтанно, особо и не раздумывая — так скрипач, настроив скрипку, подносит её к подбородку и начинает выводить мелодию, подсказанную композитором и дирижёром. Только ва-гуал выступал во всех этих ипостасях одновременно. Он ни о чём не думал. Он действовал.
Этого пси-импульса пока что хватит людишкам за глаза. Да и тем, другим, тоже. А вот потом он начнёт солировать. Можете не сомневаться. В полный голос, во всю мощь лёгких, надрывая связки и горло. И впитает в себя всё пси и био-составляющее окружающих. Впитает с превеликим удовольствием. Чтобы в итоге стать сильнее, проникновенней и безжалостней. Хотя как раз жалости-то у него никогда и не было, как, впрочем, и многих других эмоций и пси-сущностей во всех своих ипостасях и проявлениях. Он их просто поглощал, разинув свою ненасытную пасть. Совсем как синий кит поглощает планктон, совершенно при этом не задумываясь, что он делает. Он был словно гигантский электромагнит, втягивающий невесомые и ненужные уже металлические опилки и стружки. Это был чудовищный пылесос, высасывающий пыль из самых-самых закоулков и тёмных углов. Но пылесос избирательный, берущий только то, что ему необходимо — пси и био-составляющее окружающей среды, а проще, органический шлак. Таким образом он насыщался. Так он жрал. Всё остальное ва-гуала интересовало постольку-поскольку. Включая и собственную жизнь.
Ничего этого Андре, конечно же, знать не мог. Опрокинув с грохотом некстати подвернувшийся стол, но успев подхватить тупорылый столовский ножик, он ринулся туда, где, по его мнению, сосредоточились на данный момент все несчастья и беды этого мира. Майор, не мешкая, бросился навстречу, схватив такой же ножик. И самое парадоксальное и несусветное во всём этом — никто разнимать их не стал и, что печальнее всего, и не собирался. Более того, к драке вдруг подключились и сержанты, до этого мирно поглощающие гречневую кашу. А потом и официантки. И повара. С грохотом разлетались столы и утварь, люди с остервенением дубасили друг друга, и плевать им было на благоразумие и человеческое достоинство. В них сейчас говорили одни звериные инстинкты, и поэтому здесь били и лежачих, и женщин. Хотя и те не стушевались, пускали в ход и ногти, и зубы, и что под руку подвернётся. В мгновение ока столовая превратилась в ад кромешный, где за глаза хватало и смачных ударов, и женского визга, и крови… Здесь шла борьба не на жизнь, а на смерть. Именно в том значении, которое оно и подразумевает…