Гонгвадзе за эти дни очень устал, работал, что называется, на износ, был уже на пределе. Он и сам это чувствовал. И дело было даже не в физической усталости (вообще-то не привыкать), хуже было другое: пропала куда-то острота мысли и, как следствие, притупилась и смазалась реакция на происходящее. Он явно запаздывал с принятием решений и не мог дать точный прогноз относительно развития событий и дальнейших своих действий как оперативника. Он элементарно тормозил (тупил, как говорили раньше), что лишний раз говорило о той же усталости. Иногда он просто ощущал полное своё бессилие перед фактами и обстоятельствами, и вот это как раз и выводило из себя, загоняло в ярость, даже в бешенство, и после таких минут всё труднее и труднее было собраться и адекватно оценивать обстановку. Он понимал, что нужен отдых, пусть короткий, но отдых. Потому что если силы и можно ещё поддержать на приемлемом уровне посредством различных стимуляторов или, на худой конец, литрами обжигающего чёрного кофе с коньяком, то что прикажете посоветовать и прописать в такой ситуации мозгу? Только покой и общую расслабленность. Но покой, как известно, лишь снится. Особенно сейчас, когда кризис назрел и должен разрешиться в ближайшие не дни даже — часы! Уж это-то Гонгвадзе понимал прекрасно.
У Датая творилось что-то непонятное. Оттуда поступали отрывочные, противоречивые, а иногда и вовсе сумбурные донесения. В штабе ВКС в связи с этим царила тихая паника, причина которой тоже была ясна: нет достоверной информации, что там с их группировкой происходит на самом деле, ибо трэк-связь работала из рук вон плохо, фактически в одностороннем порядке, и неизвестно ещё, доходят ли распоряжения штаба до командования соединения. И это тоже была проблема, да ещё какая! Усугубляло ситуацию и то, что сообщил Баев об алгойском подпространственнике, потому что по времени всё совпадало… Одно к одному. И ветер, как обычно, в лицо, и на сборы, как всегда, минуты.
«Чёрт бы всё побрал! — в который раз подумал Гонгвадзе, потирая красные от недосыпа глаза. — И Консул, зараза, ничего толкового не советует, одна вводная — послать в систему «матку» с сопровождением из резерва. А то мы и сами не знаем!.. Будто дело в одной «матке»! Их и у алгойцев пруд пруди»… Решение такое лежало на поверхности, и это как раз и раздражало, потому что сейчас как никогда необходимы нестандартные, даже нелогичные ходы, чтобы противника запутать и сбить с толку, как он и сам это проделал с ними недавно. Что же там сейчас, у Датая, происходит? Что конкретно устроили им алгойцы? Какому богу молиться, чтобы с минимальными потерями выйти из катастрофического положения?»
Он как раз размышлял обо всём этом, отрешённо разглядывая водный пейзаж (картинка видеопласта так и не менялась, аппаратура на режим переключения не реагировала, и он махнул рукой — не до таких мелочей), когда в кабинет не вошла — ворвалась Елена. Гонгвадзе от неожиданности даже вздрогнул и уставился на взволнованную женщину, потом машинально глянул на часы: давно за полночь, оказывается. Что за срочность? В чём дело? Что так приспичило?..
— Что случилось? — шеф Сектора по укоренившейся привычке сразу брал быка за рога: слишком много он повидал на своём веку таких вот незапланированных и неожиданных вторжений, чтобы сразу понять, что человек пришёл по очень важному и не терпящему отлагательств делу. Да и внешний вид женщины не оставлял сомнений, что стряслось нечто из ряда вон: глаза лихорадочно блестят, губы трясутся, на щеках нездоровый румянец.
— Ираклий Георгиевич! С Кимом беда! — выпалила Елена, даже не заметив, что в запале назвала Баева по имени. Для неё это было уже естественно, в порядке вещей, но Гонгвадзе удивлённо шевельнул бровью, чтобы, впрочем, тут же забыть об этой её обмолвке — Елена Шевченко являлась ведущим аналитиком его Сектора, и если она примчалась сюда далеко за полночь, чтобы заявить такие вещи, значит, опасность и реальна, и вполне обоснованна. Он секунду подумал, затем перевёл Консула из экстренного в штатный режим, кивнул на кресло и велел:
— Садись и выкладывай, и желательно факты… Давай, время не ждёт!
Елена после своего заявления продолжала стоять посередине кабинета, у стола, нервно кусая губы, ничего толком не соображая. Ей казалось, что самое главное сказано, а остальное уже дело Гонгвадзе. Однако приказ шефа, но, главное, начальственный тон, быстро вернули её в реальность, заставили собраться и отбросить ненужные сейчас эмоции. Она села в кресло, чуть помедлила, сосредотачиваясь, и начала излагать факты. Как учили и как привыкла за годы работы: сжато, сухо и с точными, лаконичными комментариями, нисколько себя не жалея и не оправдывая. Служба не только подгоняла тебя под свои стандарты, но и наделяла тем внутренним железным стержнем, который не позволял человеку сломаться в самой неблагоприятной и тупиковой ситуации, когда кроме отчаянья и бессилия ничего, казалось бы, уже и не осталось.
Гонгвадзе, выслушав своего аналитика, думал недолго.
— Группе Михайлова — тревога категории «Зеро»! — приказал он дежурной группе быстрого реагирования через Консула, возвращая того в экстренный режим. И поднялся сам. Тяжеловесный, мрачный, с холодным взглядом старого вояки, которого опять позвали с оружием в руках защитить этот мир. Взгляд упёрся в Елену, и у той сумасшедше забилось сердце. Она поднялась тоже. С некими предчувствиями, но готовая к отпору.
— Если вы думаете, что я останусь здесь и буду спокойно дожидаться результатов, то глубоко ошибаетесь! — воскликнула женщина с вызовом.
Взгляд Гонгвадзе слегка потеплел, а в уголках губ даже наметилась улыбка.
— Вот этого я как раз и не думал… Идём, девочка, Баев того стоит!.. И ты тоже, — добавил он после паузы.
Вообще-то воздух сам по себе не мог сгуститься до такой степени, да и с какой стати? Здесь и изначально энерго-силового поля не предусматривалось, оно было там, за периметром. За пределами. Подальше от Энеи, и работало поле в автоматическом режиме. Нас пропустит, её же — нет. Пока это была элементарная предосторожность и суровая необходимость: а вдруг? Что-то?.. Как там, на Мизае?..
Перестраховщики, выругался про себя Ким. Он уже и не помнил, что сам настоял на таких вот мерах предосторожности, для него — обыденно-необходимых. Но сейчас всё это казалось несущественным. Какое силовое поле против такой пси-энергии? Что её может остановить-то на самом деле? Только нечто похожее! То, что он ощущает внутри себя. Нечто запредельное и где-то сумасбродное. Нечто нереальное, что и руками-то не пощупать, и на зуб не попробовать. Чувства. Давным-давно утраченные человеком как видом, но возрождающиеся вновь в его душе. Некий рудимент… Инерция мышления требовала оставить такие домыслы, переключиться на нечто более здравомыслящее, поискать причины в ином, однако сила, что вошла в него недавно, требовала другого — разобраться. И он остановился, уже практически спустившись туда, к девочке, что сидела в обширном боксе и выглядела там до такой степени потерянной и одинокой, что у Баева защемило сердце. Дежа-вю сработало по полной. Тут же вспомнилась угрюмая башня и ворох гнилой соломы. И он, стоящий и не верящий. Только воздух под башней был другим, не таким упругим и осязаемым — сейчас, здесь, её будто невидимый кокон накрыл. Или то же силовое поле. Идти с каждым шагом становилось всё труднее, будто мешал кто приблизиться к девочке. И Баев остановился, но лишь затем, чтоб собраться, сосредоточиться. И сориентироваться, понять: что это такое и как, чёрт возьми, реагировать на происходящее? Почему его не пускают? И кто это его не пускает?!..
Он целенаправленно объял пространство пси-сферой с отростками пси-рецепторов, выискивая того, кто бы мог здесь так распоряжаться, и уже в следующую секунду остыл, будто сдулся, — ответ пришёл сам собой, успокаивающий, из тех же пси-пространств, с некоторых пор ставших для него родными: этот барьер, гласил ответ, создала непосредственно сама Энея, заключила себя в нечто, отдалённо напоминающее силовое поле, а разум будто и вовсе отключила. Она так защищалась. На подсознательном уровне. От кого, Баев догадался. Только понять не мог, как из ничего, без помощи энергоустановок, может возникнуть вот такое — неосязаемое, непреодолимое и не пускающее к себе. Не пускающее во всех диапазонах. Включая и физический контакт. Бред!..
Если бы. Вот он стоит — и ни с места. В четырёх-пяти метрах от девчонки, а сделать ничего не может.
— Маленькая моя, — ласково проговорил Баев, тут же мысленно подкрепляя слова образами: крохотное существо, что нежно прижимают и баюкают, — пропусти, ты же сама меня звала, верно?.. Можно к тебе?
Ему казалось, он правильно выбрал интонацию, подобрал соответствующий тон и выражения, только забыл или не учёл, что в мыслеобразах всё это не имеет практически никакого значения. Там основное — эмоции, что сопровождают слова, не обязательно произнесённые вслух, потому они и называются образами. Однако она поняла и приняла. Перед Кимом словно дверцу открыли, и он воспользовался приглашением, вошёл неторопливо и осмотрелся степенно. Своим новым пси-зрением и пси-составляющей, дарованными этой девочкой. А после встретился с тем, что заменяло ей глаза. Здесь и сейчас не только видели его насквозь, но точно так же и чувствовали. И буквально замер, заворожённый. А выпасть из реальности не позволила та точка, что продолжала пульсировать где-то внутри, в области солнечного сплетения, она стала тем внутренним пространством, что с некоторых пор заменило ему душу, она становилась прообразом общей родовой памяти, эквивалентом общей чувственности его, как хомо сапиенса. И тут он окончательно «прозрел», совершил ещё один качественный скачок, по-видимому, последний, и точка, что жила внутри него самостоятельной жизнью, вдруг неожиданно всколыхнулась (Киму даже показалось, что она сколлапсировала), и они воссоединились в бесшумном, но таком всеобъемлющем взрыве, что содрогнулась Вселенная. Потому что в лице Баева обретала вдруг ещё одного Творца её сущности…