Я тяжело вздохнул и закатил глаза. Каждый месяц у Веры появляется новая идея фикс. Не давая себя прервать, соседка заговорила быстрее.
– Ты представляешь, был один профессор, который понял, что крышу не обязательно искать именно наверху. Он разработал теорию мозайного… Мозаячьего… В общем, сборного пространства. Мол, самосбор – это когда головоломка сама себя собирает, и когда собирает неправильно, а так бывает чаще всего, то на границах кусочков получается что-то странное. Но это значит, что и крыша может быть где угодно, даже в самом низу. А потом его ученик собрал общество искателей, и они постоянно экспедиции посылают…
– Стой, стой, стой! – Я поднял руки в примиряющем жесте. – Давай по порядку. Во-первых, что такое крыша? Во-вторых, почему она должна быть наверху? Ну а в-третьих… Хотя нет, вот это как раз самое важное: это твое общество, которое отправляет экспедиции, оно таки продкарточки у людей не берет?
Вера замахнулась на меня, но тут же сложила руки на груди. Явный признак, что разговор идет не в ту сторону, что она планировала.
– Может, и берут карточки, и что с того? Они ж для людей стараются. Чтоб нас наружу вывести.
– Так, стоп, что за наружа еще какая-то появилась? Объясни толком.
Старушка недовольно уставилась на меня. Но тут же порывисто вздохнула, отвела глаза и пожевала губами, подбирая слова.
– Ну смотри, Сереж… С чего б начать?.. У всего должен быть конец. – Я кивнул, эта мысль казалась очевидной. У меня самого работа есть только потому, что рано или поздно все заканчивается, и быстрее всего заканчиваются дефицитные продукты. – Ну вот, а теперь подумай, что будет, если идти все время в одну сторону?
– Как что? В другой блок придешь. Если там не режимные отсеки. Тогда тебя просто остановят.
– Хорошо, а если все время вверх?
– Ну тут вопрос, по лестницам или на лифте.
– Да неважно, хоть так, хоть так.
– Ну тоже другие блоки будут. И там уже зависит – либо холодные, потому что у насоса мощности не хватает пар гнать, либо наоборот, партийные, если у них свои узлы стоят.
– А еще выше?
– Ну не знаю, может еще блоки. Над партийными, понятно, простые жилые не поставят. Или, по крайней мере, обвод мусоропровода сделают.
– Эх, Сереж, серый ты. Вот представь, на самом верху этажи закончатся.
– Ну и что вместо них будет? На чем следующие блоки будут держаться, если этажей нет?
– Не будет следующих блоков. Все. Дальше только небо. Это и есть крыша. И самосборов там нет, потому что они по этажам ходят, а крыша – она над всеми этажами.
– Слушай, Вер, ну вот ты сама слышишь себя? Как бред же звучит. Я как-то учебники доставал для бывших интеллигентов, там фраза хорошая была. Мир не терпит пустоты. Если где и есть пустые пространства, значит, это или завод, или транспортный узел, или что-то режимное. А если что и обрушится, то его быстро снова застроят. Места же и так не хватает, нас вон с тобой уплотнили. А ты говоришь, этажей нет. Если б такое место было, нам бы давно пятилетку объявили ради освоения целины.
Фарцовщик должен уметь разбираться в людях, и я очень хорошо вижу: Веру распирает секрет. Она очень хочет мне возразить. Но не знает, можно ли довериться. Нужно совсем чуть-чуть дожать.
– Слушай, а может, тебе бригаду вызвать? Они-то обычно алкашей таскают, пусть хоть раз что-то оригинальное послушают. Вот этот твой бред про крышу.
– Ах бред? А что ты на это скажешь? – Вскочив, Вера кинулась к тайнику. Когда он остался на ее половине, я перестал пользоваться этим хранилищем. Но, видимо, бойкая бабулька нашла фальшивую стену.
Поначалу я даже не понял, что она достала. Конечно, я видел растения. В основном кормовой борщевик – пахучие заросли жестких стеблей в теплицах; и плесень – осклизлые белесо-бурые пласты, покрытые пухом. То, что стояло передо мной сейчас, не было похоже ни на то, ни на другое. При этом я ясно понимал: это именно растение. Бесполезное, непригодное для промышленности. Тонкий зеленый стебель с одним листом и шесть уже начавших опадать ярко красных лепестков. Но главное, это растение пахло. Какой же чарующий у него был запах.
– Ну что, убедился? – Вера торжествовала. – Думаешь, такое может в этих ваших застенках вырасти? Без солнышка?
Маленькое чудо осталось позади. Рутина вытеснила память о «цветке», как назвала его соседка. Настало время заниматься делами. В первую очередь обойти диабетиков. Их сладковатая моча до сих пор считалась просто отходом. Так что это совершенно законное сырье для самогона. Мало кто решался гнать самостоятельно: если у тебя найдут хотя бы змеевик, это гарантированный товарищеский суд и отработки. Но сменять упаренную мочу на лишнюю карточку никак не расходилось с курсом Партии. Даже по анонимкам таких не забирают. А анонимки на диабетиков пишут часто, все-таки от упаривания мочи по всему отсеку стоит убойный запах.
Затем сырье надо сбыть производителю – вот тут уже следует быть аккуратнее. Сидящие у мусоропровода бабки встречают меня заискивающими взглядами. Сейчас решится, стану ли я на сегодня хорошим мальчиком или проституткой-наркоманом.
– Маш-Васьевна, Нор-Флипвна, здравствуйте, – расплываюсь в улыбке.
– Здравствуй, Сережа. Что-то давно тебя не было.
Сюда я и правда не заходил аж с прошлой пересменки. Вечный слой шелухи, устилающий пол, успел исчезнуть. Да и старухи глядят на меня голодными глазами.
– Да я все как-то… Я вам тут полузгать принес. – Только теперь, когда напряжение спало, я понимаю, что воздух был почти наэлектризован от старушечьего нетерпения.
Говорят, просроченные брикеты вызывают почти наркотическую зависимость. Ссохщиеся зерна приходится разгрызать, чтобы добраться до питательной мякоти. И, начав это делать, закидывая в рот по зернышку и сплевывая на пол шелуху, остановиться уже невозможно.
Я протягиваю старухам по брикету, и они тут же расслабляются, кроша твердые зернышки себе в сморщенные ладошки. Дешевый способ купить дружбу тех, кого перевели в иждивенцы. Хотя я не питаю лишних надежд. Если дам малейший повод, мои визиты к местному самогонщику тут же станут известны как минимум участковому по этажу.
– А ты к Михалычу никак?
Вопрос заставляет насторожиться. Раньше получившие свое старухи не позволяли себе лезть в мои дела.
– Ну так… – отвечаю уклончиво. – Пройдусь по знакомым. Может, и к нему зайду.
– Ты там это… Осторожнее. Тебя тут долго не было, а к нему другие мужики заглядывали.
Я встаю как вкопанный. Несмотря на предупреждение, интуиция молчит. Это странно.
– Ну так, теть Нор, понятно, у Михалыча мужикам, должно быть, как медом намазано.
– Не, Сереж, не такие мужики. А такие, которые по закону живут. В татуировках все.
Перевожу дух. С братвой, чтящей закон, в отличие от казенных людей, всегда можно договориться. Собственно, понятия для того и создавались, чтобы договариваться было проще. В отличие от указов Партии.
Михалыч, как всегда, меряет меня хитрым прищуром, лежа на своей раскладушке. Это тоже почти традиция. Он меня впускает, и дальше я все делаю сам. Достаю сырье, убираю продукт, оставляю плату. С платой Михалычу всегда приходится повозиться, потому-то я в этот раз так долго не появлялся у него. Искал заказ.
Михалыч из бывших ниишников. Интеллигент. Он и самогонный аппарат собрал такой, что его сходу не опознаешь. Но оттого у него и запросы не как у прочих. С интеллектуалами всегда сложно. Простые кормбрикеты он может и у соседских мужиков на самогон сменять. Я ему нужен, чтоб находить то, что мужики не умеют.
Достаю несколько пластмассовых коробочек с лентой внутри. Вроде маленькой бобины в цельном корпусе. Тот, у кого я их брал, говорит, они называются кассетами. И, как и бобины, нужны для записи звука. Ставлю их стопкой.
Михалыч нехотя поднимается, подходит, глядит на надписи.
– Ты смотри, даже «The Wall» достал, – довольно хмыкает. – Ты, Серый, сила. Я потому тебя нужным людям и посоветовал.
Та-ак, вот теперь, значит, разговор начинается. Не нравится мне, как он с ухмылкой смотрит. Словно интересно ему, как я выбираться буду из той ситуации, в которую он меня засунет.
– Это каким людям? – говорю с ленцой в голосе. – Нужные, оно, конечно, хорошо, да только знаешь, я сам в нужде быть не привык.
– Да не боись, Серый. Люди Мохны про тебя спрашивали. Ну то есть как про тебя… Просто про того, кто может то достать, о чем не всякий и слышал.
Под ложечкой начинает сосать. Про Батю Мохну слышали не только по нашему стояку, но и в соседних секторах. Честный мужик, закон чтит, как клятву юного уставника. И делами вращает такими, что к нему, говорят, даже из Партии ходят. Работать с ним – настоящий шанс зажить не просто хорошо, а очень хорошо. Получить норму воды, чтоб можно было просто мыться. Может, даже под душем, когда вода на тебя льется сплошным потоком и утекает дальше. Но это тот шанс, за который придется действительно поработать.
– А ты, Михалыч, откуда Батю знаешь, что он к тебе за советом идет?
– А я, знаешь ли, гений. – Лыбится. Смотрит, поверю или нет. И ничего, чтоб я поверил, делать не хочет. Вот бы ему эту лыбу проредить. Но нет, сейчас нельзя. Если правду говорит, то он мне все равно что гермодверь, которая меня от всего этого обрыдлого быта отгородит.
– Ну допустим, гений. И что Мохне от меня надо?
– А вот это ты у него сам и спросишь. Я про тебя сказал, теперь он сам за тобой пришлет. Ты только жди.
Я сижу за длинным лакированным столом. Одна комната, в которую меня привели, могла бы занять целый этаж в моем блоке. А до этого меня вели несколькими коридорами, лестницами и лифтами. И похоже, все они были частью одного отсека. Хотя нет, не отсека, тут нужно другое слово. Квартира. Вокруг как-то очень естественно расползлась роскошь. Телевизор в углу, гарнитур из ДСП, ковры застилали не только пол, но и стены. И из всего этого окружения очень сильно выбивался сидящий передо мной человек. Батя Мохна казался чужим в своей квартире.