Замок заело.
– Не получается! – Мелкий в отчаянии вгоняет ключ в исчирканный замок и еще раз безуспешно покручивает.
– Тут секрет есть, ща. – Денис приподнимает дверь, резко тянет на себя, и она наконец открывается.
«Громадно? Колоссально?» – Марта никак не может подобрать редкое слово, оно все вертится у нее на языке, но никак не хочет произноситься.
– Охренительно! – выражает Денис их общую мысль.
В скудном свете еще работающих ламп шахта разлома кажется бесконечным коридором. Он щерится зазубренной арматурой, изломами труб и острыми сколами кафельной плитки. Какие-то участки Разлома не освещены и в этом бездонном провале кажутся дырами. Больше всего пугают обрывки лестниц, ведущие в никуда, и болтающиеся над пропастью чужеродные здесь ванны и унитазы. Один из них свисает на канализационной трубе из-за соседней стены – видимо, из разрушенного санузла соседней ячейки.
Здесь прохладно, гораздо холоднее, чем в жилом секторе. Далеко внизу, под толщей тьмы еле слышно гудит поезд. Никто и никогда его не видел, но дети знают эту байку наизусть – под самым нижним этажом есть подвал с высокими потолками. В центре его – замо́к, ключ от которого утерян, а вокруг ходит без остановок железное чудовище. Откроешь его – найдешь Выход. Правда, кроме старой няньки в детском саду, в это никто не верил.
Денис ложится на живот прямо в бетонную крошку и высовывает голову за пределы стен. Так же делают и остальные.
Марта представляет, как сотни людей кричат, падая в неизвестность из своих жилищ. Она лично знала нескольких ребят, которых так и не нашли после Перестройки. Пронизывающий ветер, налетевший со стороны Разлома, заставляет ее поежиться. Начинает кружиться голова, и она отползает от края.
– Они растут, – голос Мелкого выводит ее из оцепенения.
– Что ты сказал?
– Плиты растут. Когда мы пришли, этого выступа не было.
Оба мальчика стоят на коленях, уткнувшись носами в пол. Со стороны можно подумать, что они молятся Разлому, но когда Марта подходит ближе, то видит серые, плотные нити, растущие из бетона – они находятся в постоянном движении, перекручиваются, переплетаются между собой сложными узорами.
– Наверное, застраивают пустоту.
Марте становится не по себе, она заново завязывает галстук и отряхивает коричневые колготки от бетонной крошки.
– Пойдемте в школу, мы и так уже опоздали. – Она надеется, что голос дрожит не слишком сильно.
Удивительно, но притихшие ребята быстро соглашаются и, последний раз взглянув на колоссальную трещину в Гигахруще, возвращаются вслед за девочкой в жилой коридор.
Соседняя дверь с номером 16 открыта, и электрический свет четко очерчивает женский силуэт.
– Вот это да! – с укоризной говорит тетя Катя. – А я думала, ликвидаторы пришли-таки. Мамы ваши знают, что вы школу прогуливаете?
– Мы больше не будем, не говорите маме, мы просто смотрели! – Денис тащит Марту и Мелкого вдоль стены, стараясь обойти соседку.
– Не бойся, мой хороший. – Тетя Катя открывает дверь пошире. – У меня как раз чай заварился, сла-адкий. А еще, – она заговорщицки понижает голос, – у меня есть кое-то что вкусненькое!
– Красный концентрат? – Мелкий уже стоит рядом с ней. Как и многие дети рабочего блока, он часто оставался с пожилой тетей, когда мама на работе, а сестра в школе.
Седая женщина уже улыбается во весь рот.
– Лучше, ребятки, гораздо лучше.
В маленькой комнате, одновременно служащей гостиной и спальней, жарко. Грибницы и разномастные горшки с ростками разной величины занимают почти все стены, уступая место только узорчатому бордовому ковру над кроватью. Марта снимает с Мелкого школьную курточку и вешает на стул. Втроем они садятся на единственную кровать и пьют сладкий чай в ожидании обещанного лакомства – какого-то фрукта банана.
Однажды, когда отец Марты был еще жив, в гости часто заходили его друзья и приносили гостинцы с дальних блоков. Так девочка получила камешек с золотистыми прожилками, книжку с цветными картинками и, сперва подозрительно рассмотрев, попробовала из рук отца фрукт ярко-оранжевого цвета, размером и формой с маленький мяч. В тот день она была уверена, что съела кусочек солнца, о котором рассказывала старая няня в детском саду. Марта не помнила названия, но на всю жизнь сохранила в памяти удивительный вкус. Такого взрыва свежести и сладости не давали ни ледяная вода, ни коричневые кубики грибного сахара.
И сейчас, глядя на продолговатый, разрезанный на три части желтый банан в руках хозяйки, она уверена, что попробует нечто настолько же восхитительное.
Запах сводит с ума, Марта сглатывает предвкушение, откусывает кусочек и чувствует, как от наслаждения сводит скулы. Внутри, под сочной кожурой, банан нежно-белого цвета и мягкий, как подтаявший маргарин. Он настолько сладок, что ей почему-то больше не хочется.
Пацаны уминают фрукты за обе щеки. Тетя Катя треплет Мелкого по мягким, светлым волосам.
– А знаешь, как зовут тех, кто разводит грибы?
– Грибоводы!
– Молодец! А знаешь, как зовут тех, кто грибы разводит, изучает и ест? – Женщина подмигивает ребятам. Мелкий смущенно крутит головой и утыкается обратно в кружку.
– Грибоводоведоеды!
Шутка совсем не смешная, но ребятам так хорошо, что они хохочут до слез. Их начинает отпускать от пережитого напряжения. Через несколько минут, разморенные жарой и чаем, дети вповалку засыпают на кровати. Ковер над ними слегка шевелится.
– Где староста?
В жилом блоке первого сектора многолюдно: все, кто еще не ушел на работу или уже вернулся с нее, толпятся на почтительном расстоянии от неулыбчивого капитана с блестящим металлическим протезом вместо руки и от его бойцов. Пахнет жареными грибами, супом из концентрата и несвежей одеждой.
Новость о трех школьниках, пропавших около семи утра, передается громким шепотом, обрастая деталями и слухами с каждой новой версией. По одной из них, они исчезли в Школьном коридоре, где и раньше пропадали дети; по другой – их утащили мутанты из Разлома. Были и такие, кто считал, что матери отдали их борщеводам, чтобы прожить в достатке еще пару циклов. Гул стоит такой, что капитану приходится повышать голос.
Женщина в сером комбинезоне монотонно и раздражающе причитает «я ж последняя была, всю ночь сидела, никого не видела, а Палыч запил, ключ вот и не взял… ой, что теперь будет, что будет, да как же так…». Ее ключ не подходит.
Петр пытается отогнать плохое предчувствие, но с досадой понимает, что все идет не по плану.
Серега стучит в соседнюю дверь № 16. Никто не открывает.
Лысый фамильярно и слишком крепко обнимает старосту за плечи и подводит к квартире.
– Ну рассказывай. Кто тут живет, чем дышит?
Мужик испуганно смотрит то на сержанта, то на капитана.
– Да обычная баба, Катей зовут. Екатерина Елистратова. Лет шестьдесят ей, может больше. В НИИ работала, грибы изучала, сейчас чай из них вкусный варит. В антипартийных делах замечена не была. Одна живет, сколько помню ее, циклов десять уже. До этого из другого блока к нам расселили. – Мужичок боится рыбьих глаз ликвидатора, и его взгляд скачет, все время останавливаясь на протезе капитана.
Петр ловит взгляд Сереги. Старая Дева – рабочая версия и основание для досмотра жилой ячейки.
– Сержант Крысяев, пишешь сейчас докладную на имя начальника штаба: «На основании п.2 ч.1 ст.148 Устава Ликвидатора, при угрозе жизни и здоровья граждан ССБ, прошу предоставить полномочия для проведения обыска в жилой ячейке № 16 первого сектора гражданки Елистратовой Е.М. Командир группы ГХЧ-34/1 Савочкин П.П.» – и срочно беги за подписью, нужно сегодняшнее число.
– А Разлом как же, товарищ начальник? – Сержант не спешит выполнять распоряжение.
– Это подождет, давай детей найдем сначала.
– Мое начальство считает, что весь блок надо бетонировать.
Петр начинает потихоньку закипать.
– Во-первых, у нас с тобой одно начальство. Во-вторых, что именно в срочности поставленной задачи тебе не ясно?
– Ты не охренел так со мной разговаривать? Знаешь, кто мой отец, или у тебя вторая рука тоже лишняя?
– Так иди ему пожалуйся. Заодно подмогу приведи! Если батя разрешит, конечно.
Последнюю фразу говорить не стоило, но Петр это понимает слишком поздно. Крысяев-младший меняется в лице, и в бледно-голубых глазах плещется ненависть. Он ухмыляется, но уходит молча. Притихшая толпа расступается перед ним, чтобы вновь сомкнуться.
Командир провожает его тяжелым взглядом и замечает два бледных пятна среди раскрасневшихся лиц. Матери пропавших школьников держатся за руки, как маленькие дети, и смотрят на него с ужасом, в ожидании самого страшного. Он узнает одну из них, и у него холодеет сердце.
– Марина… – Он не знает, как себя вести. Они не виделись больше пятнадцати циклов.
– Петя, – ее голос срывается на рыдания. – Петя… Там мои…
Он неловко обнимает бывшую жену, чувствуя, как ее трясет.
– Я сделаю все, что в моих силах.
Она всхлипывает и отстраняется, молча смотрит воспаленными, в черных обводах горя, глазами.
Квартира встречает бойцов расплавленным полумраком. Четыре стены нехитро обставленного жилища, закрытая дверь в санузел. На стуле висит школьная курточка, ее сразу передают рыдающей в голос матери. Здесь никого нет.
Жара запредельная – волосы слипаются, струйки пота щекочут кожу под грубыми спецовками. Петр открывает дверь нараспашку, чтобы запустить хоть немного кислорода, и садится на узкую кровать.
То ли от духоты, то ли от усталости в голову лезут странные мысли. Как будто кто-то нашептывает ему важные секреты, и надо только получше сосредоточиться, тогда почти получается разобрать. Он наклоняет голову в бок, прислушиваясь. Его глаза широко открыты и абсолютно пусты.
Петр приходит в себя на полу в коридоре – Серега нещадно лупит его по щекам.