– Шарнир разболтался.
Я выложил концентрат на сковороду и включил конфорку. Он сразу же зашкворчал, и я потянулся за лопаткой. Красный быстро пригорает, и, если вовремя не помешать, вкус будет безнадежно испорчен. По лопатке метнулась коричневая тень и вскарабкалась мне на пальцы.
– Вот он! – взвизгнула Юлька, шарахнув тапкой мне по протезу. Раз, другой, третий. Поверженный таракан спланировал на пол. – Ой, извините. – Она почему-то упорно мне выкала. Наверное, полумаска биоглаза добавляла лет двадцать. Засмущавшись, девушка покраснела и, как была, с тапкой в руке, скрылась в своей ячейке.
– Да ничего, – запоздало ответил я и снова повернулся к плите. Оттуда как раз потянуло горелым. С досадой понял, что мешать уже поздно, и понес сковородку к столу.
– Слушай, – спросил Костю как бы невзначай, доставая ложку, – а кто у нас в девятой камере?
– В девятой? Так никого там.
– Да?
– Точно. Эт самое, в журнале запись о сидельцах в восьми. В девятой-десятой пусто.
Я угукнул и принялся глотать подгоревшее месиво. В самом начале вахты научрук велел сообщать обо всех подозрительных переменах в Зверинце. Но вот вопрос: собственные глюки являются таковыми?
– Как думаешь, там не могут держать кого-нибудь, не вписанного в журнал?
– Эй-эй! – Костян перешел на шепот и, наклонившись, продолжил: – О таком вслух-то, эт самое, не говорят. Но вполголоса болтают, знаешь…
Пересел поближе и почти на ухо закончил:
– Поговаривают, высоколобые новый вид вывели. Ну а кто, эт самое, скажет, что они там в своих лабораториях за зелья варят? Могли, я так думаю, точно могли вывести. Вряд ли, правда, тех тварей в Зверинце, эт самое, держат – мы-то б уж знали. А ты что-то видел?
– Да не. – Я махнул ложкой, и жирная капля расплылась на столе. – Показалось, наверное.
– Ага, – протянул он. – Ну, если че, расскажи.
Я кивнул. Рассказать что-то Косте все равно что рассказать всему сектору. Так что он будет последним, с кем я поделюсь соображениями о том, чей голос доносился из камеры № 9. Потому что для полного счастья кличке Киборг как раз не хватало приставки «чокнутый».
Ведь того человека нет в живых уже полных три цикла.
За завтраком я сидел хмурый, измученный ночными кошмарами. В последнее время постоянно снился взрыв, в котором меня переполовинило, и просыпался я еще более уставший, чем когда ложился в кровать.
Граненый стакан с отколотым краем обжигал пальцы, но брать его протезом не хотелось. Пусть болит, зато хотя бы понятно, что это не сон. На плите засвистел чайник, из ячейки выполз сонный Игорь, снял его и, махнув рукой, потопал в умывальню.
На смену идти через восемь часов, и ни одну из них я не ждал с такой опаской. И одновременно с нетерпением. Что-то странное здесь творилось, и нужно было разобраться, что именно, пока совсем с катушек не съехал. Лаборатории, куда никого не пускали, призрачные голоса из клеток. Еще эти слухи про новый вид. Может, и сплетни, но на пустом месте ничего не рождается. Да и что мы вообще знаем об этом НИИ? Кто его протежирует? Государственный он, а может, работает на оппозицию? Или это вообще не НИИ, а кустарная лаборатория, куда нас по незнанию втянули?
Я вздохнул и потер глаз. Ну и чушь лезет в голову! Все от недосыпа и дурацких кошмаров.
– Тебе-то чего не спится? Ты же во вторую? – Игорь с накинутым на плечи полотенцем кинул в стакан ложку кофейного порошка и плеснул кипятка.
Я неопределенно пожал плечами.
– Костян вчера говорил, ты что-то слышал в Зверинце?
Дернула же нелегкая затеять разговор с Эт-Самое. Знал, чем закончится, и все равно спросил.
Игорь ногой придвинул стул и выдавил концентрат из тюбика прямо в рот. Хлебнул кофе. И буднично сказал:
– Там кто-то есть.
– Что?
– Точно. – Сглотнул, закинул в рот еще порцию. – Не проходит по журналу, и клетку не открывали при мне ни разу. Но я слышу иногда… типа цепь звякает. Еще шорохи всякие.
– А голос?
– Вот голос – нет.
Но все равно стало легко, будто спецзащиту снял. Значит, я все же не чокнулся. Какое счастье.
– А Серега слышал?
– Не знаю. Никогда не спрашивал.
– Но клетку ведь должны открывать? Кормить там…
– Скорее всего, с другой ее стороны тоже есть герма, – кивнул Игорь. – Блок «А» гораздо больше, чем кажется.
– Ты думаешь?
– Точно знаю. Мне кое-кто, понимаешь… экскурсию там проводил.
Он многозначительно закатил глаза и нарисовал в воздухе выпуклые формы. Игорь был известный ходок, лез под каждую юбку. Я криво улыбнулся в ответ, думая о своем. В блок «А» вела отдельная дверь с электрозамком, и до сих пор я считал это правильным – все-таки серьезная работа идет. И только теперь подумал: а от кого им там запираться, если мы здесь все одинаково заперты? Или не одинаково?
Остаток дня я прослонялся между ячейкой досуга и своей, которую делил с Игорем. Столкнулся несколько раз с Юлькой, но в каждую встречу она так пугалась, что в конце концов я перестал шататься по коридорам, завалился на кровать и вырубился. А когда будильник затрезвонил подъем, еле продрал глаза. На автомате собрался, поел и пошел на смену. Утренние пост-кошмарные переживания казались далекими и глупыми, как детские страхи о Самосборе, являющемся из-под кровати. Игорь тоже ничего не сказал при встрече. Зверинец шумел как-то особенно громко, и он только рукой махнул, протопав на выход.
Тридцать шагов по коридору, направо, и еще тридцать. Дойти до заваренной гермы и отправиться обратно. В конце коридора перегорела лампа. Опять писать заявление на замену, и опять электрик придет дня через три. Я так и не поправил протез, но почему-то он щелкал гораздо тише. А может, так казалось из-за шума.
Смена тянулась своим чередом.
Тридцать шагов в одну сторону.
Тридцать в другую.
Каждый раз ненароком сбавить шаг у девятой камеры. Прислушаться. Ничего не услышать.
Туда. Обратно.
Сони сегодня разошлись не на шутку. Может, опять одного забрали, они всегда после этого долго не умолкают.
На каком-то по счету круге я не выдержал. Остановился у девятой, подошел ближе и прижался ухом к металлу. За криками Сонь ничего нельзя было разобрать, и неожиданно для самого себя я поднял руку и постучал. Один раз. Второй. Тишина. И вдруг в ответ целая серия дробных ударов. Спутать невозможно – позывной ликвидаторов! В горле моментально пересохло, воздух сжался, а в ушах запульсировало.
– Жека? – донеслось из-за двери. – Это ты?
– Ви… – проскрипел я. – Витек?..
– Жека! Я так и знал! Услышал разговоры, думал, ты – не ты… – Оживленный голос вдруг резко умолк. И продолжил уже совсем не так радостно: – А ты-то какого хрена здесь делаешь?
– Я… – вздохнул, собираясь с мыслями. – Охранником. Уже третий месяц.
– Третий, – бесцветно повторил Витек.
Я все не мог поверить, что это не мираж, что голос и правда принадлежит Витьку. Тому самому, с которым в детстве слонялись по этажам, удирая с уроков, а при звуке сирены неслись по лестнице сломя голову, чтобы спуститься быстрей Самосбора. Особой удалью считалось дождаться, пока начнет вонять мясом, и только потом бежать… Тому Витьку, с которым мечтали вырасти и стать ликвидаторами, чтобы спасать людей от последствий Самосбора, а там, чем черт ни шутит, может и сам Самосбор изловить и уничтожить! Тому Витьку, который вечно лез в самое пекло, едва успев натянуть защиту, а погиб под завалом при взрыве в собственном блоке…
– Стоп. Подожди. – Я сделал глубокий вдох, пытаясь унять сердцебиение, но помогло плохо. – Ты, выходит, живой? Как ты здесь вообще?..
Из-за двери донесся судорожный всхлип.
– Живой. Лучше б я сдох…
– Почему мне сказали, что ты умер?!
Тишина. Потом возня, тихий звон и голос, доносящийся откуда-то снизу. Я уселся на пол и прислонился ухом к двери.
– Тебя-то после взрыва в элитный госпиталь поместили… А нас, простых смертных, в 587-ю травматологию. Которая одна на тридцать блоков. Лечили… Да какое там лечение! До вечера не загнулся – и ладно. А я-то как раз загибался. Мне позвоночник перебило – ни стоять, ни сидеть не мог. Когда почки отказали, думал – и хорошо, хоть отцу с мамкой обузы не будет. А потом он пришел.
– Он?
– Профессор. Сказал, что собирает совсем безнадежных для экспериментального комплекса лечения. Пообещал поднять на ноги, ну я и согласился. А что оставалось? Подписал соглашение под грифом СС, меня в тот же день транспортировали. Родителям сказали, что умер, а тело в соответствии с законом передано на дробление для пересадки нуждающимся. Такие дела…
– А дальше что?
– А что дальше… Нас сюда привезли, двенадцать человек таких же, как я, безнадег. А теперь я один остался, – тихий смешок. – Правда, на ноги меня он все же поставил. Только теперь они вряд ли мне пригодятся.
Еще один жуткий смешок. И странный звук. Будто железом по двери.
– Что с тобой сделали?
Тишина.
– Что сделали, Витя? Почему тебя держат в камере?
– Лучше тебе не знать, Жек. Ты только… помоги мне, а? Поможешь? Выпустишь меня? Ты ведь можешь, я знаю. У охраны есть ключ. Специальный, открывает все двери. Есть ключ, есть. Ты можешь ее открыть. Открой дверь, а? Открой! – голос зазвучал громче, быстрее, обрывая слова, глотая окончания, пока не перешел в визг. – Открой! Открой! Где ты есть?! Куда делся? Сука-сука-су-у-ука-а-а-а, я же из-за тебя здесь, все из-за тебя, урода, открой-открой-откро-о-о-О-О-О-ОЙЭТУПРОКЛЯТУЮДВЕ-Е-Е-ЕРЬ!
Герма затряслась от ударов, я кубарем откатился от нее, приложившись затылком о противоположную стену, за которой, в такт Витькиному воплю, бесновался Агрессор. Перемена произошла так мгновенно, что не оставалось сомнений – заперт Витек не зря.
И вдруг все закончилось. Шум стих, даже сони умолкли. В наступившей тишине я отчетливо слышал гул крови в ушах. Затем из девятой раздалось жалобно:
– Женя?
Я стоял чуть в стороне (и когда только успел подняться?), не решаясь ни уйти, ни приблизиться. А он будто слышал мое испуганное дыхание, потому что продолжил: