Он рухнул на кровать. Воспоминания завертели его разум.
…Андрей возвращается со второго рабочего дня в Агрокомплексе. К нему привыкли соседи, его принял на работу седой добродушный завлаб, он уже начал разрабатывать программу селекции на ближайший год. Отца, похоже, найти так и не получится. Он все равно был безумен – долго бы не протянул.
Андрей разогревает безвкусный пищебрикет, ковыряет его ложкой, слушая радио. Передают какую-то чепуху из новостей: зачистки, смерти, увеличение производства. Что-то вселяет смутную тревогу. Он слышит стук в гермодверь, идет открывать. Тревога перерастает в панический страх, но руки сами собой поворачивают вентиль и тянут пластину на себя.
На пороге стоит отец.
Ошарашенный Андрей молчит, раскрыв рот, пока Рудаков-старший, улыбаясь, мягко проплывает в ячейку и закрывает гермодверь. Не успевает сын произнести ни звука, как взгляд отца становится колючим, радужки вспыхивают алым огнем, а липкая когтистая лапа ложится Андрею на лицо. Скользкая холодная слизь затекает ему в ноздри.
На долгие минуты пропадает все. Остается запах сырого мяса, клубящийся где-то в голове фиолетовый туман и вкрадчивый шепот: «Они ждут. Они верят. Они с тобой. Они рядом». Фантасмагорические видения плавящихся стен, кровавых бань и гниющей заживо плоти встают перед глазами. Естество черной души Хозяина Гигахруща пропитывает Рудакова, открывая ему глаза. Только злой бог мог создать такой злой мир. В этой черной почве могут прорасти лишь семена зла. И они прорастут.
Комната вновь проступает сквозь мутную красно-лиловую пелену в глазах. Фигура сидящего перед ним лжеотца размывается в бесформенную кляксу черной жижи, из кляксы лепится заново другая фигура – лысый старик со шрамами на лице. Он не представляется. Просто сидит на табурете у кровати обессиленного Рудакова и говорит. Он говорит, а за его спиной возникают другие лица. Одно без глаза, другое с заячьей губой, у третьего огромный лоб, у четвертого вместо кожи чешуя. На каждом из них – отметина.
– Перестройка принесла тебя. Это знак, – рокочущим басом вещает старик. – Все наши братья попали сюда через Перестройку. Судьбоносная длань Чернобога направила твой путь. Вся твоя жизнь вела тебя в это место. Тебе еще предстоит сыграть свою роль в деле истинного строительства Гигахруща. Ты сам поймешь, что тебе делать и как управлять силой. Чернобог поведет тебя. Черная слизь, отродья, иллюзии – все это отныне твое. Делай наше дело, и когда-нибудь, возможно, мы встретимся снова. Во имя спасения, брат.
Кости Рудакова плавятся, горит кожа, внутренности словно стискивает колючей проволокой. Он приподнимается на локтях, поворачиваясь в сторону зеркала. В нем видит безволосую голову с проступившими на ней уродливыми синими пятнами и пылающими алым светом злобными глазами. И криво улыбается, произнося:
– Во имя спасения.
…Рудаков вырвался из плена видений. Впереди была лишь одна ночь, чтобы решиться. Действительно ли жизнь вела его все эти годы к той зловонной каморке в глубине заброшенного этажа, к пыткам и извращенному сладострастию, или все это – лишь наведенная культистами иллюзия? Может, получится все же выбрать искренность и человечность? Выбрать жизнь?
Или служение Чернобогу уже подменило его человеческую природу? Неужели не испытывал он блаженство, втыкая нож в мягкую плоть своих жертв? Не возбуждался от запаха застарелой крови? Разве не…
Они рядом. Они ждут. Они близко.
Он уже позвонил Степану Алексеевичу и сообщил об увиденном Ольгой. Тот пообещал вызвать на смену ликвидаторов для охраны. Только вот что-то подсказывало Андрею, что это едва ли поможет. Оставалось… Оставалось дать бой зеленой заразе. Последний бой. Все-таки последний.
Он провалился в сон, и весь остаток ночи ему снилась усталая улыбка Ольги.
Бродившие между парниками ликвидаторы с автоматами и противогазами совершенно не вписывались в привычный антураж Теплиц. Ольга, окаменев спиной, шла мимо них, не поднимая глаз, к своей родной ЛПУ-1. «Охранников» было около полудюжины. Еще двое дежурили снаружи.
Рудаков уже был в лаборатории. Лицо его было мрачнее обычного, а глаза запали еще сильнее. Пока Ольга надевала халат и перчатки, он стоял у термостата и вертел в руках карандаш. Наконец произнес:
– Оля, я… должен кое-что сказать.
– Хм-м?
– Я обманывал тебя. Не во всем, конечно, но кое-что я не рассказал.
– Это про свой вчерашний обмен? – хмыкнула Ольга. – У всех свои секреты, я все могу понять.
– Да, но этот секрет… Он не из тех безобидных тайн вроде курения говняка или продажи борщевикам содержимого сортира. Я… живу двойной жизнью. И для меня важно, чтобы ты…
– Двойной? – Ольга вздрогнула, но до нее дошло. – Ах. Ты как твой отец!
– Нет! – рявкнул Андрей, ломая в пальцах карандаш. И тихо добавил: – Я хуже.
Ольга не понимала. Все, что она знала об этом мужчине: выдающийся биолог, мизантроп, потерявший близких, ненавидящий сектантов и шатающийся вечером по этажам, – складывалось только в одну логичную картину. Но, очевидно, ключевой деталью было как раз то, чего она не знала.
– Со мной кое-что произошло, когда я попал сюда. То, что меня изменило. Это была не болезнь, – негромко сказал Рудаков и осторожно взял в руку ладонь Ольги. – Это было… обращение.
– Обращение?
– Ко мне пришли люди. Они сделали со мной что-то… жуткое. И я прозрел. Все, что было раньше и кроме этого… то есть, как мне казалось… Все было… – голос Андрея изменился, шея дернулась. – Он здесь.
– Что? – оторопела Статская. – Кто?
Вместо ответа он бросился прочь из ЛПУ, обратно к теплицам. Ольга выбежала вслед за ним и увидела кошмар наяву. Они опоздали. Охрана не помогла. Поразительно, как быстро и бесшумно все произошло. Теплица была захвачена.
Над грядками то здесь, то там поднимались крепнущие на глазах зеленые стебли. Жгучие листья разрастались в стороны, шапки-зонтики соцветий раскрывались, заслоняя тусклые розовые лампы. В Теплицах становилось с каждой секундой темнее. Тела почвоведов лежали у стен без движения – было неясно, живы ли они. В том же состоянии были и ликвидаторы, под двумя растекались лужи крови. Больше никого и ничего не было видно.
Андрей добежал до ближайшего ликвидатора и подобрал лежавший рядом с ним автомат. Неумело держа его, стал озираться в поисках Зеленых. Оглянулся на тело – из раны в шее охранника плавно прорастал борщевик.
– Черт, – прошипел Андрей. Когда борщеводы успели перебить здесь всех? И как?! Чутье сработало слишком поздно, он никого не ощущал поблизости. Теплицы были пусты.
Они тихо крались между парниками. Андрей пытался высмотреть фигуру в балахоне, но в неверном свете тепличных ламп, наполовину скрытых борщевиковыми лесами, трудно было увидеть даже свои ноги. В ЛПУ-1 точно никто не заходил. Значит, либо ЛПУ-2, либо…
Дверь кабинета заведующего вылетела из петель. Вместе с ней рухнул на пол и сам Степан Алексеевич. Он корчился и пытался вдохнуть. Андрей никогда еще не видел этого пожилого человека таким жалким.
– Я предлагаю жизнь, – глухо пророкотал сквозь респитатор голос борщеманта, вышедшего из проема. – Просто бегите. Прячьтесь. Нам не нужно лишних убийств. Погибли слишком многие.
Он сказал «просто бегите»? «Прячьтесь»?!
– Я понимаю ваш отказ от сотрудничества – над вами Партия. Вам страшно. Но еще не поздно спасти жизнь, пока вас… не выпололи. Мои братья прибудут сюда через день или два, и я продержусь, не беспо…
– Да чтоб тебя жижей затопило, гнида ядовитая! – прошипел багровый от страха и ярости заведующий. В следующий миг борщемант шевельнул рукой, и Степан Алексеевич завизжал, хватаясь за лицо. Кожа под его пальцами пузырилась и слезала лоскутами. Едкий сок точно кислотой прожигал кость и добрался до мозга. Заведующий затих.
Но еще раньше, чем он перестал дергаться, Андрей выпалил по борщеводу длинную очередь. Пули свистели и рикошетили, срезали в полете толстые стебли – брызгал во все стороны сок, летели семена и ошметки листьев. Борщевод не пострадал.
Рудаков готов был поклясться, что несколько пуль попали в цель, прежде чем балахон с непостижимой быстротой растворился во тьме. Пазлы складывались. Нечувствительность к боли, безумная скорость, невидимость для его чутья – он слышал об этих эффектах борщеводовых наркотиков. Оставалось надеяться, что слухи об их неуязвимости сильно преувеличены. Хорошо еще, что он, судя по его словам, здесь один.
Ольга! Где она?!
Андрей обернулся. Ольга, срывая с себя халат, проеденный попавшими на нее едкими каплями, торопилась к выходу. Правую руку она зажала в левой, словно пытаясь погасить боль. Обожглась.
Перед ней вырос борщемант. Просто возник, словно не выскакивал из-за грядки, а материализовался из воздуха. Он протянул руку к ее лицу, и тогда черная ярость вскипела в душе Рудакова. Он кинулся к ним.
Ольга, вопя от боли в обожженной руке, обернулась к Андрею. Она увидела, как вспыхивают алым огнем его глаза и блуждают по коже фосфоресцирующие синие пятна. Одним десятиметровым прыжком он подлетел к схватившему ее борщеманту, целясь в его шею длинными черными… когтями?
Борщемант увернулся от отчаянной атаки и, схватив Рудакова за шею, воткнул ему в грудь электрошокер. Несколько секунд «ученый» сопротивлялся току, протягивая когти к лицу врага, но смог лишь сорвать с него маску, прежде чем упасть без сознания.
Осевшая на пол Ольга словно под гипнозом смотрела, как разворачивается к ней фигура, скидывая с головы капюшон. Лысая голова. Правая половина лица отсутствует. Белеют кости скулы и верхней челюсти, зияет провал носа, бликует на лбу обнаженный белесый череп. Из глазницы и того места, где должно быть правое ухо, торчат маленькие соцветия зонтики.
Но хуже была вторая половина лица. Поседевшая щетина. Несколько знакомых шрамов на щеке и поперек брови. Все тот же темно-карий глаз, пронзительный и печальный.
– Дима? – прохрипела Ольга, позабыв о боли.