Признаюсь, что временами эти переживания заставляли меня жалеть себя — например, когда я гуляла с Роуэном в парке и смотрела на других мам, с «нормальными» детьми. Ну почему у меня не такой ребенок? Почему Роуэн не может хотя бы ответить, когда другой малыш спрашивает, как его зовут? Почему другие дети кривятся, видя, какой он странный? Я чувствовала себя отдельной, одинокой, отрезанной от мира «нормальных» семей. Во мне все кричало: «МАТЕРИНСТВО НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ТАКИМ! ЭТО НЕ ТОТ ПЛАН, КОТОРЫЙ Я СТРОИЛА! ПОЧЕМУ ИМЕННО Я?» Но, к счастью, самосострадание не дало мне зайти слишком далеко. Наблюдая, как другие дети качаются на качелях или съезжают с горки, я напоминала себе, что в большинстве семей воспитание детей сопряжено с трудностями. Это может быть не аутизм, а любая другая из огромного множества проблем: депрессия, нарушение пищевого поведения, пристрастие к наркотикам, запугивание в школе, серьезная болезнь. Я смотрела на другие семьи в парке и говорила себе, что у них, конечно же, есть свои беды и горести, а если их нет сейчас, то они когда-нибудь появятся. Вместо того чтобы причитать «бедная я», я пыталась соединиться сердцем со всеми родителями, которые в трудных обстоятельствах стараются делать все от них зависящее. Как насчет миллионов родителей в развивающихся странах, чьим детям не хватает даже еды? Конечно, я была не единственной, кому приходилось туго.
Эти размышления имели двоякий результат. Во-первых, я прочувствовала всю непредсказуемость человеческого существования. Мое сердце наполнилось состраданием ко всем проблемам и горестям, связанным с родительством, но также к радости, любви и чуду, которые дарят нам дети. И во-вторых, я увидела свою ситуацию гораздо более ясно. Я не попалась в ловушку: не убедила себя, что другим родителям легче, чем мне; я все время помнила, что бывает и хуже — куда хуже. По большому счету, аутизм не так уж страшен, и мы можем оказать Роуэну огромную помощь. Но главным даром самосострадания было самообладание, необходимое для того, чтобы принимать меры, которые в конечном счете Роуэну помогли.
И что, наверное, еще важнее, сосредоточенность на мысли об общности людей помогла мне любить Роуэна таким, какой он есть. Когда я вспоминала о том, что проблемы и трудности — это нормально, мне легче было преодолевать горечь от того, что у меня не «нормальный» ребенок.
Да и что вообще нормально? Да, Роуэну было трудно выражать свои мысли и чувства словами и взаимодействовать с людьми так, как это принято, но он был любящим и счастливым ребенком. Быть человеком не значит соответствовать некоему стандарту; это значит быть таким, каким лепит тебя жизнь: со своими сильными сторонами и слабостями, удачами и трудностями, причудами и странностями. То, что я приняла и прочувствовала общность человеческого положения, помогло мне сочувственно принять Роуэна и свою роль — роль матери ребенка-аутиста.
Глава пятая. Быть внимательным к тому, что есть
Нельзя остановить волны, но можно обучиться серфингу.
Третий ключевой компонент самосострадания — осознанность, то есть ясное понимание и безоценочное принятие того, что происходит в данный момент. Иными словами — готовность к реальности, какой бы она ни была. Идея в том, что нужно видеть вещи точно такими, какие они есть, чтобы откликаться на текущую ситуацию самым сострадательным — а значит, самым эффективным — образом.
Чтобы проявить к себе сострадание, нужно сначала понять, что мы страдаем. Мы не можем исцелить то, чего не чувствуем. Как уже говорилось, мы часто не идентифицируем чувства вины, неполноценности, грусти, одиночества и т. д. с моментами страдания, на которые можно отвечать состраданием. Когда вы смотритесь в зеркало и вам кажется, будто у вас слишком маленький рост или чересчур большой нос, разве вы говорите себе тут же, что это чувство неадекватности болезненно и заслуживает доброго, заботливого отклика? Когда начальник вызывает вас к себе и сообщает, что вы плохо работаете, разве первое ваше побуждение — утешить себя в этот тяжелый момент? Вероятно, нет.
Нам определенно больно оттого, что мы не соответствуем своим идеалам, но сознание стремится сконцентрироваться не на боли, а на самой неудаче. А это совершенно разные вещи. В тот момент, когда мы замечаем в себе что-то неприятное для нас, внимание, как правило, целиком сосредоточивается на наших мнимых недостатках. Мы в этот момент видим все в таком ракурсе, который не позволяет осознать, что ощущение несовершенства причиняет нам страдания, и уже тем более не позволяет откликнуться на эти страдания сочувствием.
Страдания из-за собственной неполноценности не единственное, что мы обычно игнорируем. Мы удивительно бесцеремонно обращаемся с собой, когда в жизни случается что-нибудь плохое не по нашей вине. Допустим, у вас серьезно заболела мама или кто-то врезался в вашу машину сзади на скоростной трассе. Большинство людей, если и не винят себя в сложившейся ситуации, как правило, в таких случаях немедленно фокусируются на разрешении проблемы. Мы тратим огромное количество времени и сил на то, чтобы выйти из критической ситуации: записываемся к врачам, звоним в страховую компанию и т. д. Все это, безусловно, важно, но не менее важно признать, что такие происшествия отнимают у нас массу душевных сил. Нужно сделать передышку и отдать себе отчет в том, что нам тяжело и наша боль достойна доброго, заботливого отклика. Если не обращать внимания на эти страдания, беспокойство и стресс будут только расти. Забывая о необходимости подпитывать себя изнутри, мы рискуем истощить свои силы, выдохнуться, поддаться эмоциям.
В том, что мы так часто игнорируем собственную боль, нет ничего удивительного: мы физиологически запрограммированы на то, чтобы ее избегать. Боль сигнализирует: что-то не в порядке — и включает механизм «бей или беги». Она кричит: «Прочь отсюда, здесь опасность!» Представьте, что было бы, если бы боль не могла передавать нам такие повседневные сигналы, как «Палец прищемило дверью машины, быстро открой дверь и убери его!» Из-за врожденной склонности уклоняться от боли нам бывает чрезвычайно трудно обратиться к боли лицом, объять ее, побыть с ней — такой, какая она есть. Вот почему очень многие люди отгораживаются от своих эмоций. Это очень естественно.
Как раз таким был Джейкоб. Он избегал конфликтов и, если видел, что человек начинает расстраиваться, бросался его успокаивать. Он просто не хотел сталкиваться ни с какими острыми переживаниями. Джейкоб был хорошим человеком, но не желал признавать, что в прошлом ему причинили огромную боль. Его мать была очень известной телевизионной актрисой и активно занималась своей карьерой. Она часто оставляла Джейкоба на попечение нянь, а сама работала на съемочных площадках. Чувствуя, что карьера для матери важнее него, Джейкоб подсознательно негодовал каждый раз, когда мать работала. Но ему было страшно признаться себе в этой злости: он боялся возненавидеть мать и разрушить любовь и привязанность, которые к ней испытывал. Поэтому он подавлял свой гнев.
Несколько лет назад у Джейкоба началась депрессия, и он стал ходить к психотерапевту. Тот помог ему понять, что отчасти его депрессия вызвана скопившейся в нем злостью на мать и тем, сколько усилий он тратит на подавление этой злости. Ему нужно было вступить в контакт со своими подлинными чувствами. Но когда Джейкоб наконец вытянул из себя эту злость, у него не получилось внимательно посмотреть и осознать ее. Злость захлестнула его, у Джейкоба как будто оказался в руках боевой автомат. Он бросился в свои эмоции с головой и стал заводиться все больше и больше, думая о том, как «ужасно» мать с ним обращалась. Он начал считать ее каким-то самовлюбленным чудовищем — этакой Нормой Десмонд из «Бульвара Сансет». Одним словом, это была истерика, а не осознанность. К сожалению, у людей, только начинающих работать с тягостными чувствами, часто наблюдаются такие резкие перепады.
Большинство из нас, подобно Джейкобу, знают по себе, что такое подавление чувств и последующий эмоциональный взрыв. Мне нравится обозначать этот процесс термином «сверхидентификация». Эмоции столь сильно захлестывают наше восприятие себя, что реальность полностью исчезает. Не остается ментального пространства на то, чтобы сказать: «Что-то я чересчур разгорячился. Может быть, нужно взглянуть на это как-то по-другому». Вместо того чтобы отступить на шаг и объективно оценить, что происходит, мы забираемся в самые дебри. Наши мысли и чувства кажутся прямым отражением реальности, и мы забываем, что воспринимаем все предвзято.
Однажды к нам из пригорода приехали моя мама и свекровь и взяли мою машину, чтобы прогуляться с Роуэном. У меня серебристая «Тойота»-гибрид с системой бесключевого доступа — то есть нужно подержать ключ у двери машины, и она откроется. Нет ни кнопки, на которую нужно нажать, ни ключа, который нужно вставить. Эта новинка немного нервировала маму со свекровью: они ей просто не доверяли. Погуляв с Роуэном и вернувшись на парковку, они попробовали поднести эту магическую штуковину к двери машины, но она, конечно, не сработала. Мама снова и снова пыталась открыть дверь, но ничего не получалось. «Что я говорила?! На эти новомодные прибамбасы никак нельзя полагаться!» Обе бабушки очень расстроились: они тут застряли, до дома час езды, рядом озадаченный ребенок — и все из-за какой-то дурацкой технической новинки. Что делать?
Они позвонили в местный дилерский центр «Тойоты», где им посоветовали связаться с мастером по замкам, договорились с мастером, и тот выехал. И тут они увидели на стоянке охранника. Может быть, пока суд да дело, он сумеет помочь. «Сэр, мы не можем открыть нашу “Тойоту”-гибрид вот этим идиотским ключом; вы когда-нибудь таким пользовались?» Мужчина взглянул на ключ, затем на машину. «Хм, леди, вы сказали, это “Тойота”-гибрид? Но эта машина не гибрид. Это даже не “Тойота”». Моя машина стояла на три места дальше. Мама и свекровь были настолько поглощены своими эмоциями, что ни той, ни другой и в голову не пришло сделать очень разумный шаг — проверить, в ту ли машину они пытаются попасть! Вспоминаются бессмертные слова Чарли Чаплина: «Жизнь — это трагедия, когда видишь ее крупным планом, и комедия, когда смотришь на нее издали».