Может быть, от смущения, а может, еще почему, Алина забыла о том, что она хотела нить, едва лишь они вошли в номер.
Явно желая как можно скорее одолеть это свое смущение, Алина быстро прошлась по номеру.
Она заглянула на балкон.
Она бросила взгляд на эстампы.
Она мельком посмотрела на китайскую вазу.
Еще быстрее, как бы мгновенно, она глянула на широкую двуспальную кровать.
И чуть было не ляпнула, что у нее в номере стоят две обычные узкие кровати, хотя они с Геем законные муж и жена, о чем администрация отеля, разумеется, знала!..
Слава богу, Алина вовремя прикусила себе язык и, подойдя к телевизору, нажала кнопку.
— Мне нравятся здешние телевизоры, — сказала она самое первое, что пришло ей в голову. — Не нужно ждать, когда нагреются лампы. Да и вообще, стоит нажать кнопку — сразу включается другая программа.
— Электроника… — буркнул он.
Ему передалось это странное, непривычное для него смущение женщины.
А между тем на экране возникли Адам и Ева.
Только этого еще не хватало, сказала себе Алина. Она совсем забыла, что фильм был многосерийный. Впрочем, кажется, сцена была вполне приличная.
Что же теперь делать?
С одной стороны, ей хотелось досмотреть эту историю про Адама и Еву, историю, настолько похожую на жизнь если не самой Алины, то каких-то знакомых людей, что не узнать, чем же все кончится, если предположить, что стало уже понятно, с чего же все началось, было просто невозможно.
С другой стороны, смотреть и слушать все это при постороннем человеке, при мужчине, с которым она только-только познакомилась…
— Вы знаете, я, пожалуй, пойду, — сказала она. — Уже поздно. Всего вам доброго!
Она попробовала улыбнуться непринужденно, как светская дама, но, кажется, такая улыбка у нее не получилась.
Он смотрел на нее с недоумением:
— Но вы же как будто согласились посмотреть ночную Братиславу…
— Разве я так и сказала, что согласна?
— Нет, вы так не сказали, но…
Он был растерян.
— Я сказала, что это, наверно, интересно, — как бы невольно пришла она ему на помощь, — посмотреть на ночную Братиславу с холмов…
— Да! — оживился он. — И я так понял, что…
— А но поздно?
Ну что вы! На машине мы везде побываем очень быстро. Это не такой большой город!
— Меньше, чем ваш Мюнхен?
Вот теперь она улыбнулась легко, раскованно.
— О да, коне-ечно! — сказал он протяжно, однако тут же испугался, как бы не обидела ее такая снисходительность, и вдруг вспомнил: — А пить?!
И это прозвучало до того смешно, что Алина рассмеялась.
И будто невольно присела на краешек глубокого кресла.
Только чтобы не заставлять его, сказала она себе, стоять перед нею.
Между прочим, она старалась при этом не глядеть на экран телевизора.
Хотя в то же время пыталась вслушиваться в разговор Адама и Евы, что было нелегко, потому что диалог их уже утратил воинствующий тон.
А Гей между тем прошел к холодильнику и достал бутылку кока-колы.
А ведь там есть и вино, сказала себе Алина, и даже шампанское.
Она отметила это просто так.
Она подумала, что у большинства мужчин все-таки довольно превратное представление о случайном знакомстве как таковом.
Если женщина, тем более замужняя, познакомилась на улице с каким-то мужчиной, это уже верх безнравственности!
А если она еще и вошла к нему в номер да выпила бокал шампанского — все, конец света!..
Но всегда ли, спросила Алина кого-то невидимого, это именно так?
Разве Ромен Роллан призывал к безнравственности?
Ах, мужчины, мужчины…
И чтобы уж совсем опровергнуть расхожее мнение о случайных знакомствах как таковых, Алина даже кока-колу пить не стала.
Взяла бокал и пошла в ванную.
— Я люблю пить сырую воду, — сказала она улыбаясь, чтобы не обидеть своего нового знакомого.
— Сырую?… — не понял он.
— Ну да. То есть водопроводную. Некипяченую.
— Но здесь есть минеральная! — Он достал из холодильника огромную зеленую бутылку.
— Нет-нет!
Она знала, чего хочет.
Она хорошо контролировала себя.
И она поспешно скрылась в ванной.
Собственно, ей хотелось войти сюда сразу же, как только она вошла в номер этого нового своего знакомого.
Вполне естественное желание!
Она должна была проверить прическу.
Косметику.
То-се.
Как ни странно, подумал Гей, розовое платье Алины было своеобразным катализатором, и теперь, глядя на нее, одетую в джинсы и куртку, он чувствовал, что наступает какой-то сбой в режиме воссоздания будущего из прошлого.
Что-то происходило с кристаллической решеткой…
Какая-то новая взаимосвязь устанавливалась…
У Алины, как позднее узнал Гей, был хороший вкус. И порой ей хватало и фантазии, чтобы из кусочков разной бросовой материи-приданого, которое она принесла из своего дома в их квартиру на Урицкого, сделать себе вечернее платье, то есть булавками приколоть к лифчику этот кусочек, приколоть и собрать его не просто абы как, а с выдумкой, с чувством гармонии, чтобы получилось элегантное платье, может и вечернее.
Из старого тюля.
Из линялых занавесок.
Бог знает из чего!
Спина, конечно, была голая.
И не только спина.
Но Алина умудрялась изображать перед Геем танец в этом супермодном вечернем платье, не поворачиваясь к нему спиной.
И только напоследок, перед тем как уйти, убежать в коридор за новой моделью, она делала стремительный волчок на месте — лучшая танцовщица самодеятельного ансамбля как-никак! — и Гей видел и не видел голую спину Алины, и не только спину, и он чувствовал, что в его жизни начинается нечто необычное.
При этом Алина как бы загадочно говорила, что не последнюю роль играет общий фон.
Фон действа.
Гей долго не мог взять в толк, при чем здесь какой-то фон, если ее модели и так хороши.
И лишь совсем недавно он понял, какую роль играет этот общий фон.
Фоном, сказала Алина, у них в ДК были задники.
Да, задники.
Это всего лишь нечто вроде малеванных декораций.
Задники действа.
Ах вот оно в чем дело!..
Значит, все то, сказал себе Гей, что связано, в частности, с Бээном, тоже имело общий фон.
Задники жизни.
Это были, выходит, задники к тем или иным танцам жизни, в которой уже Гей был одним из солистов.
Вот какая кристаллическая решетка вырисовывалась.
Точнее, лишь предварительный контур некоторых ее сторон.
— Да, но позвольте наконец представиться, — он встал при ее появлении из ванной и сделал церемонный полупоклон: — Гей…
— Как?!
У нее вырвался этот изумленный вскрик, и он замер с полуоткрытым ртом, не успев произнести свое полное имя.
Он, кажется, понял ее состояние.
— Да, того человека, помнится, звали точно так же…
— Он сжег себя сегодня вечером, — у нее дрожал голос.
— Да, я видел.
— И вы говорите об этом так спокойно?!
Он пожал плечами:
— Что же делать… Увы, это не первый и, надо полагать, не последний случай. К сожалению, жертва напрасная.
— Почему? — спросила она и тут же спохватилась: вопрос был, конечно, глупый.
— О нем уже почти никто не думает… Как не думают о тех, которые гибнут каждый день в войнах объявленных и необъявленных.
Почему-то именно тут она вспомнила Гошку.
Может быть, потому, что он был солдатом.
Война и солдат.
Солдат и война.
Эти два слова стоят рядом.
— Что же делать? — спросила она в тревоге.
— Образумиться… — Он пожал плечами. — Я говорю о тех, кто провоцирует новую войну.
Она долго молчала.
Кажется, теперь она вспоминала Гея.
То есть своего мужа.
Именно от мужа она впервые услышала эти слова.
Он ведь и в книге хотел написать об этом!
Вид пустого бокала, из которого Алина в ванной пила воду, а теперь нелепо держала перед собой, вернул их к тому, с чего они было начали.
— Ну что?.. — Он взял бокал из ее рук и поставил на холодильник. — Теперь поедем смотреть ночную Братиславу?
Она молча прошла к окну.
Из этого номера вид был не на Дунай, как поначалу Алина подумала, а на храм святой Марии-Терезы.
Как раз в эту минуту раздался звон колокола.
Алина знала, что Гей любил такой тихий, как бы печальный звон колокола.
— И вы тоже пишете книгу? — спросила она вдруг.
— Да… — смешался он.
И невольно огляделся.
Нет, нигде не было ничего такого, что говорило бы о его работе над рукописью.
Он привык это скрывать от всех.
Особенно от служащих фирмы, в которой он работал.
— Мне нужны не писатели, а социологи, — заметил однажды генеральный директор фирмы господин Крафт.
И Гейдрих — это было его полное имя — старался помнить об этом.
И даже здесь, в Братиславе, он всякий раз убирал все материалы с глаз долой.
На столе был только журнал с изображением на обложке президента одной великой страны.
— Так почему же вы подошли именно ко мне? — резко спросила Алина.
В ее голосе было раздражение.
Ему казалось, что она опять смотрит на церковь, в которой сегодня венчался ее муж.
На другой, естественно, женщине.
Но она, протянув руку почти к самому верху рамы, сказала:
— Там — Рысы…
Гей вздрогнул.
— Что вы сказали?
— Я сразу поняла, зачем вы приехали сюда, в Татры.
Она посмотрела на Красную Папку, которую он держал под мышкой.
— Да, — он кивнул, — мне давно хотелось побывать на Рысы.
— А это у вас… вроде отчета?
— Да!
— Я понимаю вас… Несколько лет назад мы с мужем тоже были на Рысы… А такие канцелярские папки, — вдруг произнесла она, — обычно лежат большущей стопкой на столе моего отца…
— Эту папку, — сказал Гей настороженно, — я взял у Бээна…
Было такое впечатление, что это странное имя на мгновение парализовало ее.
Мало ли что напомнило оно ей своим звучанием!