— Возможно, в чем-то вы и правы, но только отчасти… — Гей поморщился, злясь на себя. — Вы как будто не учитываете, что ваши горняки и металлурги, не говоря о их женах и детях, каждый день должны что-то есть. Уже сегодня. Сейчас. Вот сию минуту!.. — Гей понимал, что говорит с Мээном как с больным, но тон изменить уже не мог, да и говорить ему, в сущности, было нечего. — И Бээн решает этот вопрос разумно и гуманно. В вашем городе всегда есть в магазинах и яйца, и куры, и овощи из парников при Комбинате, и даже шампиньоны, говорят, скоро появятся!..
— И тем не менее все это жуткая партизанщина! — перебил его Мээн. — И рано или поздно такой стихийный метод будет осужден и решительно отвергнут! Экономика должна развиваться по своим естественным законам, которые нельзя нарушать волюнтаристски! И рано или поздно, — повторил Мээн уже в ярости, — Бээн будет сброшен со своего конька!..
— Напротив, — без выражения сказал Гей, понимая умом всю правоту убеждения Мээна, — очень скоро Бээн окажется на коне. То есть я не хочу сказать, что такой метод, каким пользуется Бээн, получит открытое одобрение, но тем не менее очень скоро, судя по всему, Бээн окажется на коне…
И как раз тут вернулся Бээн.
Появился как дух святой!
Или как сила нечистая, сказала бы Анисья, бабушка Гея.
И услышал последние слова Гея.
А может, и не только последние.
И насмешливо сказал:
— А я всегда был на коне…
Мээн вспыхнул, просто кумачовым стал, но тут же и угас.
Бээн критически оглядел их позиции.
— Э!.. — сказал он презрительно. — Тоже мне шахматисты… Даже половину партии не успели сыграть!
— Ортодоксальная защита, — промямлил Мээн, — закрытого дебюта…
— Вижу, что закрытого… — усмехнулся Бээн. — Давай-ка закрывай его окончательно!
И он сделал шаг к креслу, на котором сидел Мээн.
Было такое впечатление, что если Мээн вскочить не успеет, то Бээн плюхнется прямо на него.
Но Мээн успел!
И даже свои фигуры вернул на исходные позиции!
Гей глазам своим не верил.
Впрочем, чему же тут удивляться, сказал он себе, сейчас и я отличусь — проиграю Бээну, да так быстро проиграю, что Мээн глазам своим не поверит.
И ведь правда — проиграл!
Хотя Мээн, чемпион Лунинска по шахматам, перворазрядник, не раз и не два сдавался Гею, который, может, и не был силен в дебюте — честно сказать, слабо Гей начинал, слабо, — но зато был небанален в середине партии, а нередко и в конце показывал неожиданные, смелые решения.
А Бээн, кстати заметить, в чемпионате Лунинска не участвовал.
Вероятно, он считал себя игроком куда более высокой лиги.
Именно так это называется.
Возник тихий, как бы печальный звон колокола.
Алина с тревогой смотрела на Гея.
Только бы не обжегся! — думала она.
И все норовила задуть свечу.
Но Гей увертывался.
Хотя жидкий парафин стекал из-под язычка пламени по стенкам подсвечника и жег, наверно, руки Гея.
Но этот огонь, должно быть, слабее того был, который сейчас полыхал в душе Гея.
В тот же вечер, после отъезда Бээна домой, Мээн достал из своего кейса нечто вроде путеводителя по Лунинску, роскошную книгу с золотым тиснением, и прочитал Гею:
— «В тысяча семьсот восемьдесят пятом году рудознатец Л. А. Феденев составил описание земель, расположенных по рекам Убе и Ульбе, а на следующий год экспедиция Риддера у подножия сопки Свинцовой обнаружила отвалы древних разработок, в которых были найдены куски руды с содержанием золота, серебра, меди и свинца. На месте древних отвалов была организована, — прочитал Мээн с нажимом, — добыча руды, положившая начало становлению рудника, названного Риддерским…»
Гей понимал, куда клонит Мээн.
— А на Шубинке, — Гей назвал рудник Лунинска, который должны были ввести в строй еще в прошлой, а может, в позапрошлой пятилетке, — когда будет организована добыча руды?
Мээна словно током ударило.
— Никогда!..
— Ну, это вы чересчур…
А Мээн уже завелся:
— Я вас спрашиваю! — Он ладонью ударил по обложке с золотым тиснением. — Как это было возможно тогда, при царе Горохе, при том уровне технического развития?! И почему это невозможно теперь, в век энтээр?
Ага, он выбрал Гея в качестве громоотвода…
Вот чего не терпел Гей — этой роли.
— Подумать только! — накалялся Мээн. — В год открытия месторождения, не дожидаясь высочайшего указа, уже была организована добыча руды, а как только Екатерина Вторая подписала Указ: «Учинить сильной рукой разработку Риддерского рудника и строить на нем плавильный завод», — сразу же началось строительство рудника, и он был введен в действие со всеми подсобными сооружениями в том же году! Это, знаете ли, фантастика. С точки зрения современного технократа. Ничего подобного я не могу себе представить! У нас после разведки месторождения проходит подчас несколько пятилеток, прежде чем начинает работать рудник на новом месторождении. Возьмите, например, Шубинку…
— Стоп! — сказал Гей. — Стоп!.. — И он тоже ладонью хлопнул по столу. — Вы почему эту пламенную речь не произнесли на бюро горкома, а может, и на бюро обкома партии? Пророков наверняка бы воспринял позитивно ваш героический пафос…
— Пророков? — будто очнулся Мээн. — При чем здесь Пророков?.. Я же вам про историю…
И Гей вспомнил, как Мээн вскочил с кресла во время шахматной игры, уступая место Бээну.
И Гей сказал:
— Кое-кто думает, что на то или иное явление нашей действительности проще всего найти ответ не в современности, а в истории. Особенно если она с золотым тиснением на обложке. Блеск золота способствует, во-первых, тому, что этот человек начинает свято верить в само существование такого понятия, как история, а во-вторых, он безусловно верит в благородные деяния самых разных исторических деятелей. По этой логике такие люди через много лет будут свято верить в то, что происходит нынче, хотя сейчас они меньше всего верят в настоящее, ибо рано или поздно все то, что происходит в наши дни, тоже станет историей, и вовсе не исключается, что у этой новой истории тоже будут обложки с золотым тиснением…
Это был монолог трагика.
Мээн молча ушел из резиденции.
И больше Гей не встречал его — ни в Сибири, ни в Москве.
Говорили, что Мээна понизили, назначили начальником цеха — то ли потому, что в Мээне оценили технократа, то ли потому, что просто-напросто Бээн по достоинству оценил реплику Мээна.
Ну ту самую, насчет коня…
И вот они встретились здесь, в Татрах.
Да, но самым первым человеком там, в Лунинске, с кем Гей играл в шахматы, был не Мээн и даже не Бээн.
Пророков!..
С ним Гей играл и в бильярд.
Хотя играть в бильярд Гей не любил.
Но в тот раз, во время того самого Всесоюзного совещания, вроде бы не было другого выхода, как сесть за шахматную доску и расставить фигуры, а потом перейти в другой зал, взять кий, натереть его мелом и расставить по сукну шары.
Была запланированная программой совещания культурная пауза.
Кстати заметить, подавали и квас, коллекционный, может быть, из подвалов Нового Света.
Впрочем, был не только квас.
Каждый пил что хотел.
Например, фанту или пепси-колу.
И сколько мог.
В соответствии с законами гостеприимства.
А потом уже началась культурная пауза.
Непосредственное, личное, как бы неофициальное общение всех участников совещания, ну почти всех, Гей вошел в этот круг как подающий надежды социолог, который время от времени печатался в центральной прессе, о чем Пророкову могли уже и сказать.
К тому же он был земляком, лунинцем.
И Пророков успел как бы дать ему задание — написать о Бээне. Очерк под названием СОВРЕМЕННИК.
Вот почему Пророков позвал Гея сыграть сначала в шахматы, а потом и в бильярд.
Но Гею тут особо нечего вспомнить.
Он проиграл и в шахматы, и в бильярд.
Как и Бээну.
Тягаться Гею с Пророковым было еще труднее.
Пожалуй, просто невозможно. Куда более высокая лига…
Так что и это воспоминание ничего не добавило к образу Пророкова.
Разумеется, поговорить по душам с Пророковым в тот раз Гею не удалось.
И тут, когда Алина уже взяла было Гея под руку, возвращая его к действительности, он вдруг воскликнул:
— Постойте, ради бога!..
И раздался звон колокола.
Тихий и вроде как печальный.
— По ком он звонит? — спросил Гей.
Алина удивилась его вопросу.
Но Гей сам же и ответил:
— Он звонит по тебе… То есть и по мне тоже… Это сказал не я, но мог бы сказать и я…
Да, коли уж он вспоминал Пророкова то и дело, как бы все же претендуя на воссоздание его образа если уж не из атомов и молекул, то из реальных фактов канувших в Лету встреч с этим замечательным во многих отношениях нашим современником, то, может быть, все-таки есть смысл приобщить к делу — именно так это называется — давнее, отмеченное тысяча девятьсот семьдесят восьмым годом exercise (следовательно, сделанное до высказывания Ивана Афанасьевича Бондаренко), которое Гей осуществил на Всесоюзном совещании уже не в Лунинске, а в Западной Сибири?
Собственно говоря, это exercise уже упоминалось в сцене встречи Пророкова с Геем в столичном аэропорту Внуково.
— Ты чего там понаплел? — с мягким укором спросил Пророков бедного автора, ну и так далее.
Стало быть, есть прямой смысл восстановить это exercise Гея, хотя в Красной Папке его и не было.
ЗАПАДНАЯ СИБИРЬ. 1978 ГОД
Человека, о котором хочется вспомнить сегодня, в здешних краях знают и помнят хорошо. По виду он могучий сибиряк, да и характер у него под стать облика — своеобразный, вбирающий в себя прозорливый ум и природную сметливость, деловую хватку и твердость духа, даже жесткость известную, когда без нее нельзя, а еще он и душевный, остроумно-веселый в общении и трогательно любит хорошую песню. Однажды он смущенно признался в присутствии Льва Ошанина, что прослушал его «Бирюсинку» двенадцать раз подряд, когда впервые попала к нему пластинка с этой песней…