— Проблема идентичности… феномен отчуждения… — Гей сквозь ропот масок не все улавливал, но смысл речи Адама ему был ясен, все же коллеги по социологии, как-никак. — Слово и дело распались… пропасти между ними заполнили мнимости, кажимости… фантасмагорические навязчивые видения, сомнамбулические кошмары, составившие содержание сознания, ущемленного мерзостями капиталистического мироустройства…
Гей напряженно вспоминал, кого Адам цитировал, а Мээн победно палец поднял:
— Во, слыхали? Капиталистического мироустройства!.. Так что, дамы энд господа, проблема идентичности есть порождение буржуазного общества.
— Только ли? — спросила язвительно некая маска, в которой Гей почти узнал старую социологиню Шепелеву, самую воинственную обитательницу семейного пансионата в Дедове, похожую на облезлую собачонку.
Адам, закрыв глаза, молчал, как бы пытаясь представить себе все мерзости капиталистического мироустройства, и Мээн, беря в свои руки инициативу, сказал председательским голосом.
— Реплики с места, тем более в анонимной форме, попрошу товарищей энд господ не подавать… — сказал он усыпляюще ровным голосом принципиального человека. — Даже на собрании у нас, на Комбинате, этого себе не позволяют наши труженики цехов и лабораторий…
Почему Адам не назвал источник? — думал тревожно Гей.
Адам встрепенулся:
— Копирайт. Юрий Архипов. «Макс Фриш в поисках утраченного единства». Москва. СССР.
— Макс Фриш?! — встрепенулся и Мээн. — Тоже стоит на полке…
— А этот писатель — макулатурный?
— По списку, по списку!..
И Гею показалось, что Мээн сказал: «Поспи! Поспи!..» и его безудержно стало клонить ко сну, романное действие, то есть действие жизни, явно пробуксовывало, его сбой можно было объяснить разве что хаосом самого приема, ну и так далее.
— Но если говорить о проблеме идентичности, — Адам снова обвел взглядом тех, кто его окружал, — то надо бы упомянуть Федора Достоевского. Еще он отметил в своих романах эти явления.
— Увы, не он первый! — сказал Гей. — Эти явления были зафиксированы в трактатах датского философа Кьеркегора.
— Киркегор, — сказал Адам, — придал подмеченной им драме отчуждения в душе человека универсальные черты, прослеженные вплоть до Сократа…
Маски были словно в гипнозе.
— Собственно, чему тут удивляться? — Мээн слегка расслабился. — На месте Киркегора я проследил бы этот процесс вплоть до пещерного человека. Разумеется, не на нашей территории… Проработал бы этот вопрос. Если бы не текучка. Заела, проклятая! То одно, то другое… Вчера, к примеру, я был директором перерабатывающего завода на Комбинате Бээна, а сегодня, например, я уже управляющий отделением совхоза… Диалектика жизни! — Мээн хохотнул, а Гею показалось, что он хотел сказать нечто другое.
— Какого совхоза, Матвей Николаевич? При чем здесь совхоз? Вы же горняк по профессии!
— Так ведь я к примеру… — Мээн отвел взгляд, и Гей подумал, что Бээн и в цехе не стал долго держать Мээна, такие дела.
Но эта часть разговора только их двоих волновала, и маски опять зашевелились, загомонили, и Адам продолжал:
— Вообще-то Сократ Сократом, но я бы отметил, что в массовых размерах тревожная фиксация разрушения личности началась еще в начале века… Расслоение личности на маски… расслоение неизбежное, если личность хотела выжить, приспособиться… Провозвестник безудержной мимикрии Анатоль Шницлер…
— Толя Шницель! Он тоже на полке!..
— Как и такие корифеи проблемы идентичности, как Гэ Эйзенрейх, Рэ Хоххут, Томас Манн, а также Франц Кафка.
— Ё-моё! Не поверите, все эти ребята стоят на полках если не у меня, то у Бээна! Читающий народ, тэ сэзэть…
— Кстати, насчет Кафки… — сказал Гей.
Адам встрепенулся:
— Кстати, насчет Кафки!.. Сбой перфоленты. Пошла не та информация…
Мээн озадаченно умолк, открыв рот, глаза его остекленели. Происходила перемотка перфоленты. Маски притихли.
Адам вяло улыбнулся и сказал со вздохом:
— В массовых размерах тревожная фиксация разрушения личности началась еще в начале века. Это я уже говорил… Еще в тот период у нее было два аспекта. Во-первых, редукция индивидуума, сведение до уровня ничего не значащей и безгласной пылинки, одержимой и мучимой страхами за физическое бытие и за сохранность индивидуальной свободы. Этот аспект в рамках немецкоязычной литературы ярче всех выразил Франц Кафка.
— Это другое дело! — воскликнул Гей.
— Копирайт, — сказал Адам. — Юрий Архипов. Ну и так далее.
— Молодец, Юра! — сказал Мээн. — Даже иностранный Адам тебя процитировал! Сами допетрить не могут… Может, и Кафка не понимал, чего он выражает, какой такой аспект, — неожиданно вывел Мээн и как бы слегка испугался смелой этой мысли, нечаянно выпорхнувшей из его светлой головы, и выжидательно посмотрел на Гея.
Тот, любя Мээна, промолчал. Только болезненно поморщился и обвел взглядом гостей Алины. Тревога напрасной была, все отличались хорошим воспитанием, а может, еще и образованием, и каждый сделал вид, что слов Мээна даже в природе не было. Впрочем, вовсе не исключено, что все были поражены глубиной образования Мээна — и теперь, сосредоточившись, пытались понять, в чем же сущность этой глубины.
Мээн вдохновился.
— Или, к примеру, взять Мулярчика, — сказал он.
— Кого, кого?
— Извиняюсь… — Мээн поспешно достал из внутреннего кармана пиджака журнал «Иностранная литература», ловко раскрыл его на нужной странице. — Джозеф Хеллер то есть, не Мулярчик! Американский писатель. В этом журнале роман его напечатали. Называется «Что-то случилось». Но этот Хеллер, может, и сам не понял, что же случилось, а наш Мулярчик все объяснил…
— Джозефу Хеллеру?
— Всем, кто грамотный! Вот, послушайте. — Мээн стал читать: — «Одна из наиболее унизительных и быстропрогрессирующих болезней нашего века — обезличивание, утрата человеком, вначале в восприятии окружающих, а потом и в своем собственном, веры в высокое назначение и уникальность своей личности». — Мээн сделал паузу и вздохнул, выражая этим вздохом всю глубину огорчения, осуждения, ну и так далее. — Во до чего докатились…
— Кто?
Мээн кивнул на экран телевизора:
— Вот эти! Так называемые маски.
— Вполне очевидная ошибка методологии… — буркнул Гей.
— Которые от мерзостей капиталистического мироустройства! — сказал Мээн с искренним пафосом и посмотрел на Гея.
— Yes, o, yes!.. — буркнул Гей.
— Но только ли от этих мерзостей? — долдонила свое Шепелева, ветеран социологов из Дедова.
— Хватит нотаций! — крикнула какая-то маска. — Нечего нам прополаскивать мозги! Мы живем в свободной стране, что хотим, то и делаем, и никто нам не указ! Между прочим… — Это маска вдруг подступила близко к Адаму. — Думаю, где я эту физиономию видела… Ты же вчера сгорел! На площади. Перед камерой телевидения. А?! Какого черта ты здесь разыгрываешь роль докатастрофического человека, если в твоей судьбе все катастрофы уже случились?!
Маски снова оживились.
— А и правда похож…
— Это он!
— В самом деле…
Адам не на шутку испугался.
— Я не сгорел!.. — И он поискал взглядом Еву.
Увы, не было рядом Евы.
Впрочем, как и газетчика. Того самого, который был похож на сутенера.
— Я не сгорел… — повторил Адам шепотом, отступая, как если бы его должны были схватить сейчас и бросить в костер. — Но, пожалуй, напрасно… — И вдруг он сказал, будто процитировал кого-то: — ВСЯКОЕ ДЕЛО, ЕСЛИ ОНО НЕ НАПРАВЛЕНО ПРОТИВ УГРОЗЫ ВНУТРИВИДОВОЙ БОРЬБЫ В СЕМЬЯХ, БЕССМЫСЛЕННО, БЕЗОТВЕТСТВЕННО, и так далее и тому подобное.
Кто-то весело крикнул:
— Гигантская мысль! Спиши мне в альбом!
Они засмеялись.
Мээн сказал досадливо, как бы жалея сейчас Адама:
— Насчет видовой — это он зря…
— Ошибка методологии?
Какая-то маска, которую Гей мог бы принять за продавца комиссионного магазина, спросила с большим чувством:
— My friends, my friends! — Скажите мне, please, что есть внешневидовая difends, то есть борьба? Она, случайно, с фарцом не связана, нет?
— Внешневидовая — это внешнеторговская, одно и то же.
— Да нет, при чем здесь торговля? Дело в быте, в быте!
— Что есть bit?
— Друзья! Мне пришлось общаться… мне рассказывали, как советский писатель Юрий Трифонов произнес потрясающую речь на Шестом съезде писателей СССР. Он как раз и рассуждал, весьма иронично причем, об этом самом слове быт…
— Да, господа, bit — это нечто сугубо славянское, специфическое, тут нужен глубоко научный и глубоко содержательный анализ.
— И все же, my friends, что есть внешневидовая…
— Внутри! Внутри!..
— Да какая разница?
— НАДОПРОСТОЖИТЬ
— АТАМХОТЬТРАВАНЕРАСТИ!
Ух, как они развеселились!..
Правда, один из них становился все мрачнее. И жестко сказал, перекрывая сатанинский хохот:
— Черт бы с ней, с этой самой внутривидовой борьбой, но ведь беда в том, что она усиливает вероятность угрозы ядерной войны!
Это сказал Гей.
Я свидетель.
Хотя на вилле «Адам и Ева» в тот раз я не был. В другое время и в месте другом сказал Гей эти слова. В любом случае было о чем подумать.
Адам как бы дополнил Гея:
— ВСЯКАЯ РАБОТА, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОСВЯЩЕНА СОЗДАНИЮ ЛУЧШЕГО ОБЩЕСТВА, А СТАЛО БЫТЬ, ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ ВОЙНЫ, БЕССМЫСЛЕННА, БЕЗОТВЕТСТВЕННА, ну и так далее.
— Гигантская мысль, спиши в альбом!
Теперь Гей как бы дополнил Адама, рассуждая вслух:
— Собственно, процесс создания лучшего общества и должен предотвращать внутривидовую борьбу в семьях, равно как и угрозу ядерной войны.
Мээн усмехнулся:
— Гигантская мысль… Однако нет ли здесь вполне очевидной…
— Ну хватит! — сказал Гей. — Мне пора!
Однако прежде чем уйти, он еще раз глянул на экран телевизора. В этот самый момент на вилле Эндэа начались танцы. Адам оцепенело стоял посреди сошедших с ума людей. Каждый был сам по себе. Как в агонии. Тоже момент распада? — подумал Гей. Но неужели и эти люди воссоздадутся потом их атомов и молекул? Неужели при их воссоздании будет использован блочный ускоренный метод, как на неплановых стройках Бээна?