Ещё нихт гешторбен УкрОУНа
Ни Гиммлер, ни Гитлер, -
Ещё у нас, брудерн запроданцы,
Шурке 14 больше расцветёт.
На жёлто-голубом поле - могила с воткнутым в неё осиновым колом. На конце осинового кола конопляная петля.
Государственный герб выглядит как символ будущего УкрОУНы и УкрОУНцев.
Братство и дружба народов Советского Союза.
«Воссиял вельможный мир разума»
Вообще очень много хлопот для этих украино-немцев.
В первую очередь:
Когда убегать?!
Мы не говорим: «Куда бежать?» - это для нас известно.
Куда господа, туда и холуи.
А вот «когда убегать» - это дело очень хлопотное. Поэтому и крик очень отчаянный в «Краковских вестях»: 15
«Вот руководство украинско-немецкого комитета, узнав о грозном положении на фронте, спешит как можно скорее уехать, даже не сообщив об этом своим членам, которых несколько дней назад уверяли сидеть и не волноваться, потому что „мы всё знаем и вас не оставим.“»
Проводник комитета «всё знает», поэтому и сбежал, не предупредив своих членов.
Хлопот, мы же говорим, много...
Газета называется «Краковские вести», а издаётся в Вене...
Украинские деньги призывается сберегать в Виртшафтсбанке... 16
Украинские колядки поются в Миноритенкирхе... 17
Ну, здесь хоть уже просто пишут:
Ну, а раз уж тот сочельник украинско-немецкий, то и колядки должны быть украинско-немецкие.
С каким наслаждением слушали присутствующие такой вот украинско-немецкий тропарь: 18
Вайнахтен
Воссиял вельтов
Мир разума...
Или украинско-немецкую колядку:
Пусть совет зих стелен,
Как на гиммель хвала...
Сердце радуется от такого сочетания украинско-немецкой культуры...
И не совсем понятно, почему после исполнения украинского гопака все присутствующие выражали глубокую веру в то, что для украино-немцев ещё придет лучшее время...
Почему именно «придёт»?
Оно уже пришло...
Украинско-немецкие колядки поёте, гопак танцуете, деньги в Виртшафтсбанке храните...
Что ещё нужно?
А эти временные хлопоты: «когда убегать» и даже «куда убегать» - быстро пройдут, потому что не будет уже ни «куда убегать», ни «когда убегать».
«Великомученик Остап Вишня»
Побывав во Львове, я узнал, что украинско-немецкие националистические газеты подняли было шум, будто меня, Остапа Вишню, замучили большевики. Так вот слушайте, как это на самом деле было.
Сильно очень они его мучили. И особенно один: сам чёрный, глаза его белые и в руках у него кинжал, из чистейшего закалённого национального вопроса выкованный. Острый-преострый кинжал.
Ну, - думает Остап, - пропал!
Посмотрел этот чёрный на него и спрашивает:
- Как тебя зовут?
- Остап, - говорит.
- Украинец?
- Украинец, - говорит.
Как ударит он его колодочкой в самый святой уголок национального «я». Остап только «ве!». И душа его - цвинь-цвиринь - и хотела вылететь, а тот, чёрный, его придушил за душу, придавил и давай допрашивать:
- Признавайся, - говорит, - что хотел на всю Великороссию синие штаны надеть.
- Признаюсь, - говорит Остап.
- Признавайся, - говорит, - что всем говорил, что Пушкин - не Пушкин, а Тарас Шевченко.
- Говорил, - говорит.
- Кто написал «Я помню чудное мгновение»?
- Шевченко, - говорит Остап.
- А «Вишнёвый садик возле хаты»?
- Шевченко, - говорит.
- А «Евгений Онегин»?
- Шевченко, - говорит.
- А-а-а-а! А что Пушкин написал? Говори!
- Не было, - говорит, - никакого Пушкина. И не будет. Однажды, - говорит, - кто-то такой будто появился, так потом разглядели, а оно - женщина. «Капитанская дочка» называется.
- А Лев Толстой? А Достоевский?
- Что ж, - говорит Остап, - Лев Толстой. Списал «Войну и мир» у нашего Руданского. 19 А Достоевский, - подумаешь, - писатель! Сделал «Преступление», а «Наказание» сам суд придумал.
- А вообще, - спрашивает, - Россию признаёшь?
- В этнографических, - говорит, - пределах.
- В каких?
- От улицы Горького до Покровки. А Маросейка - это уже Украина.
- И историю не признаешь?
- Какая же, - говорит, - история, когда Екатерина Великая - это же переодетый кошевой войска Запорожского низового Иван Бровко.
- А кого же ты, - кричит, - признаёшь?
- Признаю, - говорит, - «самостоятельную» Украину. Чтобы гетман, - говорит, - был в широких штанах и в полуботковской рубашке. 20 И чтобы все министры были только на «ра»: Петлюра, Бандера, Нимчура. 2122 Двух только министров, - говорит, - могу допустить, чтобы на «ик»: Мельник и Индик. 23
- Расстреляют! - кричит - Расстреляют, как уж такого националиста, что и Петлюру перепетлюрил, и Бандеру перебандерил.
Ну, и расстреляли.
Такого писателя замучили! Как он писал! Бож-ж-же наш, как он писал! Разве он, думаете, так писал, как другие пишут? Вы думаете, что он писал обычным пером и чернилами и на обычной бумаге? Да где вы видели?! Он берёт, бывало, шпильку для галушек, в чёрную сметану воткнёт и на тонюсеньких-тонюсеньких пшеничных лепёшках и пишет. Пишет, варенницей 24 промокает и всё время припевает: «Дам лиха закаблукам, закаблукам лиха дам». А как уж не очень смешно получается, тогда как крикнет на жену: «Жена! Щекочи меня, чтоб чуднее получалось.»
И такого писателя расстреляли.
Поначалу очень ему было скучно.
Пока жив был, забежит, было, или к Рыльскому, или к Сосюре, - опустошат одну-другую поэму, ассонансом закусывая. 2526 Или они к нему заскочат, - жена, глянь, какую-нибудь юмореску на сале или на масле поджарит, - жизнь шла.
А расстрелянный - куда пойдёшь?
Одна дорога - на небо.
А там уже куда определят: в рай или в ад.
И первых сорок дней душа поблизости моталась. А как уже она собралась в «вышину горную», - уцепился и он за ней.
В небесном отделе кадров заполнил анкету.
Зав посмотрел:
- Великомученик?
- Очень, - говорит, - великомученик.
- За Украину?
- За неё, - говорит, - за матушку.
- В рай!
Перед раем, как водится, санитарная обработка. Ну, постригли, побрили.
- Не брейте, - просит Остап, - усы запорожские, а то потом, - говорит, - тяжело будет национальность определить, поскольку... (вспомнил-таки, слава богу!), поскольку, - говорит, - оселедец 27 сам вылез...
- Так в какой вас, - спрашивает его заведующий распределением, - рай? В общий? Или, может, хотите в отдельный?
- А разве у вас, - спрашивает, - теперь не один рай?
- Нет. Раньше был один, общий для всех, а теперь разные раи пошли.
- Слава тебе господи! - говорит Остап. - Наконец-то! А я, - говорит, - боялся, что придётся в одном раю с русскими быть. Меня, - говорит, - в наш рай. Самостоятельный. Автокефальный.
- Прошу! - говорит заведующий распределением.
Заводит Остапа в самостоятельный рай. Глянул - сердце задёргалось и заскакало. Самый вишенник 28 и весь в цвету. Любисток. Рута-мята. Крещатый барвинок. Васильки. Тимьян. Евшан-зелье. 29 Течёт речка небольшая. Стоит белый клён над водой. Над оврагом дуб склонился. По ту сторону гора, по эту сторону вторая. Камыш. Осока.
И в том раю на вишенке соловей щебетал.
- Курский? - спрашивает Остап.
- Кто курский?
- Соловей, - спрашивает, - курский?
Райская гурия, в кубовой 30 юбке, сразу руки в стороны:
- Что вы, пан, чтоб вашу мать трясло, с ума сошли, что ли? Какой курский? Чтобы в украинском раю да курский соловей... Да стонадцать чертей тому в душу, кто так даже подумать может!.. Да повылазили бы ему глаза, кто это увидеть может!.. Да триста ему на пуп болячек-пампушек! Да...
Подбегает вторая, в запаске 31, красной кромкой 32 подпоясанная: - Ой, горе мне, что не умею так ругаться, как моя кума...
- Наш рай, - сразу же убедился Остап.
- Да ты знаешь, рожа 33 тебе в живот, что мы, как только отавтокефалились, всех курских соловьёв выдавили. Да ты знаешь, что в нашем раю имеет право петь только тот соловей, который вылупился не дальше, как за 5 вёрст от Белгорода. А ты - курский! Да стонадцать!..