имеем данных, необходимых для того, чтобы было возможно изолировать влияние безбрачия. Но так как
французская армия меньше всех других, за исключением датской, страдает от самоубийств, то можно быть
уверенным, что наш вывод имеет общий характер и должен быть даже еще усилен в применении к остальным
европейским странам. Чем можно объяснить подобное явление?
В качестве причины называли алкоголизм, как говорят, сильнее развитый среди армии, чем среди граж-
данского населения. Но раньше всего, как уже было нами установлено выше, алкоголизм не имеет вообще
определенного влияния на процент самоубийств; следовательно, в частности он не должен оказывать влияния
и на процент самоубийств среди военных. Затем, тех нескольких лет военной службы (3 года во Франции и 2
1/2 в Пруссии), которые выпадают на долю мужского населения, недостаточно для того, чтобы выработать из
новобранцев закоренелых алкоголиков, и потому громадный контингент самоубийств в армии не может
объясняться этой причиной. Наконец, по заключению даже наблюдателей, приписывающих самое большое
значение алкоголизму, оказывается, что только 1\10 всех случаев самоубийства в армии могла бы быть
отнесена на счет его влияния. Следовательно, даже в том случае, если бы число самоубийств на почве
алкоголизма среди солдат было в 2 или в 3 раза больше, чем среди гражданского населения того же возраста
— что еще не доказано, то все-таки оставался бы значительный перевес на стороне самоубийств в армии, для
которого пришлось бы искать другого объяснения.
Мотив, который наиболее часто приводится в таких случаях,— это отвращение к военной службе. Такое
объяснение вполне согласуется с тем мнением, что самоубийство вообще вызывается тяжелыми условиями
существования; строгость дисциплины, отсутствие свободы, полное лишение всяких удобств — все это
заставляет человека смотреть на жизнь в казарме как на нечто исключительно невыносимое.
Аргументирующие таким образом забывают, что есть много других, еще более тяжелых профессий, которые
тем не менее не увеличивают наклонности к самоубийству. Солдат по крайней мере всегда обеспечен в
смысле жилища и питания. Но каково бы ни было значение вышеприведенных соображений, следующие
факты говорят нам о том, что этого упрощенного объяснения недостаточно.
1) Логика заставляет допустить, что отвращение к военной службе должно сильнее чувствоваться в
течение первых годов службы, а затем ослабевать по мере того, как солдат начинает привыкать к жизни в
казарме. По истечении известного времени происходит некоторая акклиматизация либо в силу привычки, либо
потому, что наиболее непокорный элемент или дезертирует, или кончает с собой. И эта акклиматизация тем
глубже пускает свои корни, чем дальше продолжается служба под знаменами. Если бы перемена привычек и
невозможность приспособиться к новому образу жизни определяли специальную наклонность солдата к
самоубийству, то коэффициент увеличения должен был бы уменьшаться по мере того, как подвигается вперед
военная служба. В действительности же этого нет.
Во Франции меньше чем за 10 лет службы процент самоубийств почти утраивается, тогда как для
холостых гражданского населения он за это же время повышается всего с 237 до 394. В английской армии в
Индии за 20 лет службы процент самоубийств поднимается в 8 раз; нигде и никогда мы не увидим, чтобы
процент этот прогрессировал настолько быстро среди гражданского населения. В этом мы имеем новое
доказательство того, что повышенная наклонность к самоубийству, свойственная военным, не становится
меньше по истечении первых лет службы.
То же самое, по-видимому, происходит в Италии. Правда, в нашем распоряжении нет относительных
цифр для наличного состава по отдельным годам. Но валовые цифры почти одинаковы для всех трех лет
военной службы: 15,1 —для первого, 14,8—для второго, 14,3—для третьего года. Не подлежит сомнению, что
наличный состав армии уменьшается с каждым годом службы вследствие смертности, преобразований полков, ухода в отставку и т. д. Абсолютные цифры могли удержаться на одном уровне только при том условии, чтобы относительные цифры значительно повысились. Однако нет ничего невероятного в том, что в
www.koob.ru
некоторых странах известное число самоубийств в начале службы нужно приписать именно перемене образа
жизни. Действительно, в Пруссии самоубийства исключительно часто встречаются в течение первых 6
месяцев службы. Точно так же в Австрии на 1000 случаев приходится 156, совершенных в течение первых 3
месяцев службы, что составляет, без сомнения, очень значительную сумму. Но эти факты нисколько не
противоречат предыдущему. Весьма возможно, что помимо временного увеличения, происходящего в период
пертурбации, вызванной внезапным изменением жизненной обстановки, существует еще и другое, определяемое совсем иными причинами и прогрессирующее согласно тому закону, который мы наблюдали во
Франции и в Англии. В конце концов в самой Франции уровень второго и третьего года несколько ниже
первого, что не препятствует, однако, дальнейшему повышению числа самоубийств.
2) Военная жизнь является значительно менее трудной, менее суровой для офицеров и унтер-офицеров, чем для солдат. Поэтому коэффициент увеличения в двух первых категориях должен быть ниже, чем в
третьей. В действительности же происходит совер- -шенно обратное; мы уже установили это для Франции; то
же самое повторяется и в других странах. В Италии^ офицерство за период 1871 —1878 гг. давало среднюю
годовую в 565 случаев самоубийств на 1 млн, тогда как нижние чины давали только 230 случаев (по
Морселли). Для унтер-офицеров процент самоубийств еще больше — свыше 1000 случаев на 1 млн. В
Пруссии нижние чины дают 560 самоубийств на 1 млн, в то время как унтер-офицеры —1140. В Австрии одно
самоубийство офицера приходится на 9 самоубийств среди солдат, тогда как, без всякого сомнения, в армии
на каждого офицера имеется более чем 9 нижних чинов. Точно так же, хотя унтер-офицеров меньше чем по
одному на двух солдат, одно самоубийство среди первых приходится на 2,5 среди вторых.
3) Отвращение к военной службе должно ощущаться в меньшей степени у тех, кто выбирает ее по
призванию. Вольноопределяющиеся и сверхсрочные должны были бы проявлять меньшую наклонность к
самоубийству; между тем в действительности именно в этой-то среде и наблюдается исключительно сильная к
нему наклонность.
Итак, всего более испытывают влечение к самоубийству те чины армии, у которых наибольшее
призвание к военной карьере, которые наиболее свободны от связанных с нею неудобств и лишений. Отсюда
вытекает, что специфический для этой профессии коэффициент увеличения самоубийств имеет своей
причиной не отвращение к службе, а, наоборот, совокупность навыков, приобретенных привычек или
природных предрасположений, составляющих так называемый военный дух. Первым качеством солдата
является особого рода безличие, какого в гражданской жизни в такой степени нигде не встречается. Нужно, чтобы солдат низко ценил свою личность, если он обязан быть готовым принести ее в жертву по первому
требованию начальства. Даже вне этих исключительных обстоятельств, в мирное время и в обыденной
практике военного ремесла, дисциплина требует, чтобы солдат повиновался не рассуждая и иногда даже не
понимая. Но для этого необходимо духовное самоотрицание, что, конечно, несовместимо с индивидуализмом.
Надо очень слабое сознание своей индивидуальности для того, чтобы так спокойно и покорно следовать
внешним импульсам. Одним словом, правила поведения солдата лежат вне его личности; а это и есть
характеристическая черта альтруизма. Из всех элементов, составляющих наше современное общество, армия
больше всего напоминает собой структуру общества низшего порядка. Подобно им, армия состоит из
компактной массивной группы, поглощающей индивида и лишающей его всякой свободы движения. Так как
подобное моральное состояние является естественной почвой для альтруистического самоубийства, то есть
полное основание предполагать, что самоубийство среди военных носит такой же характер и имеет такое же
происхождение.
Таким путем можно объяснить себе, почему коэффициент увеличения самоубийств возрастает вместе с
продолжительностью военной службы; это — оттого, что способность к самоотречению, обезличение
развиваются как результат продолжительной дрессировки. Точно так же, поскольку военный дух развит
сильнее среди сверхсрочников и среди офицеров, чем среди простых рядовых, постольку вполне естественно, что первые два класса обладают более сильно выраженной наклонностью к самоубийству, чем третий. Эта
гипотеза дает нам даже возможность понять странное на первый взгляд превосходство в этом отношении
унтер-офицеров над офицерами. Если они чаще лишают себя жизни, то это происходит потому, что не
существует другой должности, которая требовала бы от субъекта в такой степени привычки к пассивному
повиновению. Как бы ни был дисциплинирован офицер, но в известной мере он должен быть способным к
проявлению инициативы; поле его деятельности более широко, и в силу этого индивидуальность его больше
развита. Условия, благоприятные для альтруистического самоубийства, менее реализованы в офицерской
корпорации, чем среди унтер-офицеров; первые живее чувствуют ценность жизни, и им поэтому труднее
отказаться от нее. Это объяснение дает нам не только возможность понять многие уже рассмотренные факты, но, кроме того, подтверждается еще следующими данными.
1) Коэффициент увеличения самоубийств среди военных тем выше, чем меньше общая масса
гражданского населения проявляет склонности к самоубийству, и наоборот. Дания по части самоубийств