Это он взял из «Путешествий» Хоклита. Полагал, что Перу на языке символистов означает «лучший мир»… Кстати, вот еще один неплохой образец. Не желаете ли взглянуть, инспектор?
– Благодарю. Думаю, пока хватит, – отказался Маллет, чувствуя, что эта демонстрация цитат начинает его утомлять. – Полагаю, мистер Дикинсон, этот пункт можно считать доказанным. Но я не могу понять, почему мы нашли именно эту цитату на прикроватном столике покойного. Или вы намекаете, что кто-то другой специально положил ее туда, чтобы представить смерть вашего отца как самоубийство?
С минуту помолчав, Стефан повернулся к инспектору.
– Нет, – ответил он. – Я обдумывал этот вопрос и пришел к выводу, что, как гласит пословица, это ведро протекает. Прежде всего не могу себе представить, откуда этот кто-то знал, где искать отцовские цитаты для календаря. Поэтому вот самое простое объяснение: отец сам достал бумажку из кармана и положил на прикроватный столик вместе с другими вещами. Возможно, для того, чтобы еще раз перечитать цитату перед сном. Знаю, что вам это покажется невероятным, и не представляю, как смогу убедить в этом жюри присяжных, но тем не менее мой отец был эксцентричным человеком. Это вызывало у него приятное возбуждение, подобно тому, как у других людей преклонного возраста аналогичное чувство возникает при рассматривании неприличных фотографий. И, как эти люди, он имел обыкновение держать при себе особенно полюбившиеся записи.
– Возможно, – медленно произнес Маллет. – Вполне возможно.
– Лично я совершенно уверен в этом, поскольку хорошо знал своего отца.
– Хорошо. Предположим – пока только предположим, – что вы правы и ваш отец не покончил жизнь самоубийством. Но эту поразительную теорию почти невозможно доказать.
– А по-моему, тут все очень просто. Если не он убил себя, значит, его убил кто-то другой, – заявил Стефан таким тоном, словно говорил о решенном деле.
– В этой связи хотел бы привлечь ваше внимание также еще к одному пункту. Установлено, и вы с этим согласились, что ваш отец умер от передозировки мединала – препарата, который он регулярно принимал по совету врача. Если мы исключим вероятность того, что он сделал это намеренно, тогда вполне уместно предположить, что все произошло случайно.
– Да, так и должно быть, но удача в данном случае опять не на нашей стороне. Я уже говорил вам, что перспектива доказывать насильственную смерть мне нисколько не улыбается, но постепенно склоняюсь к мысли, что этого не избежать. Поскольку улики и показания свидетелей определенно говорят не в пользу смерти от несчастного случая. Иначе говоря, даже при повторном судебном разбирательстве подобная версия практически не имеет шансов.
Маллет некоторое время обдумывал слова молодого человека.
– Припоминаю, – наконец проговорил он, – что на прикроватном столике находились два флакона с таблетками снотворного. Один почти полный, а другой – совершенно пустой.
– Совершенно верно. Было два флакона. Любой здравомыслящий человек может понять, что старик, приняв свою привычную дозу, мог забыть об этом и выпить еще несколько таблеток из того же пузырька. Думаю, втолковать это присяжным не составило бы большого труда. Но кто, находящийся в здравом уме, поверит, что отец открыл новый флакон, чтобы достать из него таблетки? Ведь пустой стоял прямо перед ним как напоминание о том, что он уже принял необходимую порцию.
– Да, я припоминаю, что коронер в своем докладе что-то подобное писал.
– Насколько я знаю, – добавил Стефан, чтобы покончить с этим пунктом, – в новом флаконе не хватало всего нескольких таблеток, и их было бы достаточно для смертельной дозы.
– В любом случае, – заметил инспектор, – врачи уверены, что он скончался от смертельной дозы снотворного.
– Не сомневаюсь. Вот почему я неизбежно проиграю, если попытаюсь доказать, что отец умер от случайной передозировки. Так что если я хочу опровергнуть вердикт о самоубийстве, то должен сосредоточиться на доказательстве единственно возможной солидной версии, которая ему противоречит, то есть на версии убийства.
– Полагаю, – с иронией произнес Маллет, – что вы еще не задавались малозначительными вопросами: кто мог убить вашего отца, с какой целью и каким образом?
– Пока нет, – хладнокровно ответил Стефан. – Но, разумеется, займусь этим на второй стадии затеянного мной расследования. Прошу, однако, иметь в виду, что я не ставлю себе целью привлечь кого-то к ответственности. Повторяю, я заинтересован лишь в том, чтобы выиграть дело у страховой компании и получить причитающуюся нашей семье страховку. И в этом рассчитываю на вашу помощь. Ведь объективно вы заинтересованы в наказании преступника и, полагаю, не откажете мне в содействии.
– Я уже объяснял вам, – сказал инспектор, – что этим делом занимаются полицейские графства Маркшир. Даже если вы правы в своих предположениях, я не смогу подключиться к следствию, пока… пока не получу соответствующего распоряжения.
– Вы меня не поняли. Я не прошу вас участвовать в моем маленьком частном расследовании. Извините, что так долго добираюсь до сути дела, но прежде я должен объяснить вам свою позицию. Если бы это было дело об убийстве, что, кстати, устроило бы меня как нельзя лучше, тогда наверняка нашлись бы указывающие на это улики. Хоть какие-нибудь, пусть ничтожные. И вы бы обязательно их заметили. Понимаю, сейчас вы скажете, что находились тогда в отпуске и все такое прочее, и принимаю это. Но вы, несмотря ни на что, опытный профессиональный детектив. И такие вещи не оставили бы без внимания ни при каких обстоятельствах. Вы просто по роду своей деятельности не можете их проигнорировать и не вспомнить о них позже, даже если в тот момент не придали им значения.
– Если бы я заметил хоть что-то мало-мальски подозрительное, – согласился Маллет, – то обязательно сообщил бы об этом сотрудникам местной полиции.
– Я не сказал «подозрительное». Меня интересует все, что вы видели в тот вечер и на следующее утро, любые мелочи, любые вещи, которые могли бы показаться вам необычными. Может быть, они ничего не значат для вас, зато могут представлять определенную ценность для меня. Понимаете, о чем я? Возьмем, к примеру, номер моего отца. Что вы там заметили?
Маллет едва сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. Он столько раз задавал подобные вопросы свидетелям, что его от души позабавила ситуация, когда он сам оказался в положении опрашиваемого.
– Номер вашего отца… – протянул он. – Дайте подумать. Прежде всего мой взгляд упал на кровать, стоявшую у стены справа от входа. Рядом с кроватью был маленький столик. О том, что на нем находилось, вы можете прочитать в полицейском протоколе. Вы ведь читали его, не так ли?
Стефан кивнул.
– Теперь мебель, – продолжил Маллет. – Гардероб, закрытый. Стул с какой-то одеждой. Две уродливые китайские вазы на камине. Около окна туалетный столик с зеркалом и выдвижными ящиками внизу. На столешнице – принадлежавшие вашему отцу расчески, бритвенные принадлежности и прочие подобные вещи. Кроме того, содержимое карманов. Горстка мелочи, ключи, записная книжка. И… да, кое-что необычное. Небольшая тарелка. На тарелке яблоко и рядом с ним – складной серебряный нож. Это все, что я видел. Правда, я пробыл в комнате очень недолго и мог кое-что пропустить.
– Отлично, – негромко произнес Стефан. – Весьма вам обязан, инспектор.
– Неужели я сообщил что-то полезное?
– Вы добавили еще один аргумент против вердикта о самоубийстве. Я имею в виду яблоко.
– Почему?
– Отец считал, что каждый день нужно съедать по яблоку. И ел их по утрам перед завтраком после бритья. Он, видите ли, был человеком привычки, и если уезжал куда-нибудь на неделю, то брал с собой семь яблок. На всякий случай. Вдруг забудет купить? Кроме того, с ним всегда путешествовал серебряный складной ножик, чтобы было чем резать яблоки. Перед сном он готовил себе яблоко, чтобы съесть его утром. Определенно он сделал то же самое и в этот раз. Странный поступок для человека, который готовился умереть, не правда ли?
– Я говорю только о том, что видел, и не выражаю никакого мнения. Кстати, в тот вечер, когда мы познакомились, произошла одна вещь, о которой, возможно, вам тоже было бы интересно узнать, хотя я считаю произошедшее пустяком. Ваш отец увидел в отеле человека, который показался ему знакомым.
– Что? – вскричал Стефан, резко выпрямившись. – Где он его увидел? Наверху, в коридоре, рядом с его комнатой?
– Ни там ни там. В гостиной, где мы разговаривали после обеда.
– В гостиной? Человека, которого он знал? Господи, инспектор! Вот это действительно любопытно. Как он выглядел?
– У меня не было возможности его рассмотреть. Он быстро прошел мимо нашего столика. Но у меня сложилось впечатление, что это человек не очень высокого роста. Я видел лишь его силуэт, да и то мельком. Но я на вашем месте забыл бы об этом типе. Вашему отцу показалось, будто это его знакомый, но потом он решил, что ошибся. Возможно, второе впечатление более верное, чем первое.
– Он так и сказал, что ошибся? – спросил Стефан, не желая терять эту тонкую нить. – Вы не помните точные его слова, не так ли?
– Почему же, помню. Он сказал: «Боюсь, я ошибся. Принял джентльмена за своего знакомого, но этого просто не может быть». Потом добавил еще несколько слов о том, что когда смотришь на человека со спины, то легко ошибиться, – и продолжил разговор. Кстати, после этого маленького происшествия, насколько я помню, он сменил тему и даже не заметил этого.
– «Боюсь, я ошибся», – медленно повторил Стефан. – Это ведь не то же самое, что полное отрицание, не так ли? Однако он мог и не ошибиться. И еще одно: «но этого просто не может быть». Иначе говоря, он не считал возможным увидеть этого человека в отеле, поскольку, предположим, считал, что тот должен находиться в другом месте. Знаете, инспектор, мой отец хотя и был старым болваном, но зрением обладал хорошим и такие ошибки допускал крайне редко. Допустим, этот человек и впрямь вошел в гостиную и, предположим, встал к отцу спиной, так как не хотел, чтобы его узнали…