Хорошо бороться с врагами — например, с внешними, мотивируя это тем, что они все время угрожают. Война за то, чтобы не было войны, в принципе, хорошо развлекает народик, но, боюсь, твои гражданчики этого не поймут, им ближе настоящий бой.
Можно побороться также с врагами внутренними, на них удобно сваливать любые неурядицы. В связи с этим запомни, Великий Командирчик, еще один принципик: настоящее государство отличается не тем, что вовсе нет недовольных, но тем, что недовольные хорошо известны Командирчику и выражают свое недовольство только тогда, когда Командирчику это необходимо.
Также очень хорошее развлечение для народика чего-нибудь строить. При этом не результат важен, а процесс. Главное: назвать строящееся каким-нибудь красивым словом и с помощью Приказика убедить всех, будто в этом строительстве и заключается смысл их жизни. Над этим мы непременно подумаем еще.
А пока давай начнем обсуждать с гражданами проблемки, которые не имеют к жизни никакого отношения. Мои полеты убедили меня: любой гражданинчик с особой страстью обсуждает почему-то именно те проблемки, решение которых абсолютно ничего не меняет в его собственной жизни.
Для начала давай начнем освоение потолка. Мы с легкостью докажем, что освоение потолка — дело всей Великой Страны. Мы придумаем разные способы освоения, мы прикажем золотым отыскать в своих абсолютно одинаковых рядах тех, кто будет достоин первым ступить на потолочек… Увидишь: солдатики с яростью примутся за решение этой проблемки.
А всевозможные всенародные диспуты, спорики? И чем менее понятен их смысл, тем лучше, с тем большим азартом будут в них все участвовать.
Великий Командирчик, покуда мы живы — а мы не умрем никогда — будет создаваться «Руководство по руководству руководством настоящим государством». Ты даже не представляешь, какие еще делишки предстоит нам вершить на этом пути. Но это все в будущем. Пока же ты можешь быть уверен: раз я здесь — никакого переворотика в твоей стране не произойдет, и она все быстрей и быстрей станет приближаться к истинному государству.
В далеком провале огромного окна возник ленивый взгляд серого утра. Утро никак не хотело разгораться, блеклые краски покрыли Великую Страну. Просыпаться и шагать в серость не хотелось никому.
Безголовый открыл глаза, увидел потолок, понял, что проснулся и вздохнул.
Тотчас на пороге комнаты возник Воробьев. Как всегда он был бодр и весел.
— Как понравилась Великому Командиру моя вчерашняя радость? — улыбнувшись, спросил он. — Я так люблю делать тебе подарки.
— Спасибо. Не мог бы ты посидеть со мной? — попросил Безголовый. — Мне грустно.
— Что так? Что так? Что так? — весело затараторил Воробьев. — Пусть только прикажет Великий Командирчик, и я расскажу ему еще несколько особенно важных принципиков «Руководства по руководству руководством настоящим государством».
— Спасибо, — повторил Безголовый. — Но, видишь ли, в чем дело: я начал вспоминать. Более того: воспоминания овладели мной, они душат меня по ночам. Я не могу ни о чем думать — я все время вспоминаю твои слова.
— Это не те проблемки, из-за которых стоит ломать себе голову, поверь мне, Великий Командирчик. Я прикажу, и тебе принесут какую-нибудь неожиданную радость. Думаю, тебя это развеселит.
Так сказал Воробьев, а сам подумал: «Глупые создания. Что они могут вспомнить — эти существа, которые не стареют, у которых ни смерти нет, ни рождения, чья жизнь не течет, а движется от события к событию — скачками, фрагментами? А ведь течение жизни и есть постарение. Дурачки, зачем нужны воспоминания существам, не ведающим старости?»
— Последний Министр, ты мудр и добр, — Безголовый попробовал улыбнуться. — Только я никак не могу понять: почему ты выбрал именно мою страну?
— Ты много раз задавал мне этот вопросик, и каждый раз я давал тебе один и тот же ответик: стоит тебе приказать, я тотчас улечу.
Так сказал Воробьев, а сам подумал: «Они все по сути одинаково-плюшевые дурачки: они не понимают собственного счастья. Он еще спрашивает: „Почему я здесь?“ Как будто есть еще державки, жители которых овладели бы вечностью? Здесь нет ни рождений, ни смертей, ни течения жизни, ни старости — разве это не вечность? Нашему роду слишком хорошо известно, что такое старение, — течение жизни, которое может прерваться каждую секунду, и что такое смерть… Кто знает, если я буду править ими, возможно, и мне перепадет кусочек вечности? Может, я стану бессмертным, как они, — кто знает…»
День никак не хотел разгораться. Казалось, уставшее время спряталось ото всех, и эти серые краски непроснувшегося утра, теперь уже — навсегда.
Глава шестая
Бунтовать решили ночью. Во-первых, ночное время для бунта более подходящее. Во-вторых, если зажигать Великий Свет в ночном мраке — красивей получится. А в-третьих — это Пупсов сказал, и его все с удовольствием поддержали — символично получится: ночью побунтуем, как следует, а с утра начнется новая жизнь.
Бунтовать шли гуськом. Впереди Собакин-старший как Ответственный за дорогу. Следом за ним — Медведкин как Ответственный за все. А дальше остальные в произвольной последовательности.
Петрушин шел последним. И думались ему такие мысли-вопросы: «Куда я иду? Зачем? Что мне делать с Воробьевым, и как я буду за него отвечать?»
Вообще-то Петрушин очень не хотел идти бунтовать. До последнего момента идти и не собирался, но тут к нему пришел Крокодилий.
Крокодилина назначили «временным Ответственным за обеспечение явки Петрушина на бунт».
Крокодилин посмотрел на Петрушина со значением и сказал такую речь:
— Я это… Я чего пришел-то?.. Ты… Это… Ты, конечно, можешь это… идти — не идти… Наше дело, в общем, такое: хочешь — идешь, хочешь, как говорится… это… не идешь. Только если не ты — кто ж тогда, как говорится… это… будет за Воробьева отвечать?
Сказав речь и бросив напоследок значительный взгляд, Крокодилин удалился.
Петрушин подумал: действительно, неловко получается — друзья доверили ему ответственное дело, а он вроде как проигнорировал. Еще вдруг решат, что испугался…
Вот Петрушин и пошел. Так и шел, глядя в затылок Пупсов у, размышляя о грустном.
И тут к нему подошла Матрешина, взяла под руку, чуть попридержала. Они отстали от остальных и оказались как бы вдвоем посреди ночи.
— Я сказать тебе хотела. Обязательно. Можно? — От волнения Матрешина говорила отрывисто, слова выскакивали, словно удивленные дети. — Понимаешь сам, на какое дело трудное идем. Историческое. Сложиться по-всякому может… Кто знает, вдруг видимся с тобой в последний раз…
— Чего это — в последний? — перебил Петрушин. — Напрасно ты краски сгущаешь, честное слово. Сделаем дело и пойдем по домам. Не стоит особенно переживать по этому поводу.
Матрешина посмотрела ему в глаза так пристально, что Петрушину оставалось только отвернуться.
— Ты подожди. Не перебивай. Выслушай. — Из-под приклеенной улыбки Матрешиной продолжали выскакивать одинокие слова. — Я давно тебе собиралась сказать. Все не получалось никак… Вот… Но в такой день, точнее в такую ночь… Я бы очень хотела, чтобы ты знал… Понимаешь, это важно… Хотела бы, чтоб ты понял… — Матрешина замолчала. Петрушин со страхом ждал продолжения. — Короче… Понимаешь, это ведь я попросила, чтобы тебя назначили Ответственным за Воробьева. Нельзя ведь, чтобы все шли на смерть Ответственными, а ты шел просто так? — Матрешина снова замолчала, а потом добавила тихо-тихо. — Не то говорю, совсем не то…
— Это все? — резко спросил Петрушин. — Все, что ты хотела мне сказать?
— Все! Все! Все! — не сказала — выстрелила Матрешина. — Не понимаешь ты, Петрушин, ничего! Совершенно ничего не понимаешь, — она быстро отошла от Петрушина.
Двигались почему-то медленно, понурив головы. Казалось, этот скорбный путь в историю не кончится никогда.
Но вот все услышали храп Хранителя Света и поняли: они у цели. Хранитель Света спал, привалившись к стене. Лицо его выражало абсолютную удовлетворенность жизнью. Рядом с ним чуть покачивалась веревочная лестница, а выше — подрагивал довольно длинный шнур выключателя.
Все ощущали торжественность момента, и ждали только, чтобы он был зафиксирован.
— Друзья мои! — провозгласил Медведкин.
Все, словно услышав команду, сгрудились вокруг него. И только Клоунов почему-то сделал шаг назад.
— Друзья мои! — повторил Медведкин и смахнул слезу со своих вечно заросших щек. — Меня распирает волнение, и, я думаю, вы понимаете меня, как надо. Вспомните сами, сколько «Тайных Советов по предотвращению» провели мы, предотвращая все то, что может помешать приблизить этот момент! Сколько бессонных ночей, тревожных дней! Да, нам было трудно, ведь мы — первые, мы идем неизведанной дорогой. Признаемся: кое-кто не верил в успех нашего дела, кое-кого раздирали сомнения. Но все-таки мы — выстояли. Не сломились. Не сломались. И вот мы здесь. Сейчас трижды вспыхнет и трижды погаснет Великий Свет, и тогда… — Медведкин закашлялся и прикрыл ладонью глаза. — Извините, друзья, не могу… Меня распирают чувства.
Тогда вступил Пупсов:
— Трудно, друзья мои, переоценить историчность того события, на историческом пороге которого волею судьбы мы с вами находимся сейчас, — сказал он. — Вдумаемся: а надо ли переоценивать? Может быть, вот так честно и сказать, глядя себе прямо в уставшие глаза: историческое оно, и никуда от этого не денешься, как говорится, не увильнешь, а мы с вами, получается, исторические личности — хотим мы того или как бы не хотим… Я буду прям и скажу честно: история, друзья мои, делается сегодня, впрочем, сегодня я позволю себе больше, я позволю утверждать: история делается сейчас, в эти неприметные как будто мгновения. Делается она руками таких вот простых плюшевых, как мы с вами, которые взвалили на себя историческую миссию и понесли ее, и нести будут столько, сколько понадобится. Уверяю вас.
Все задумались над сказанным.