Амина попыталась отыскать в спортзале темноволосые головы, затесавшиеся среди блондинов. Жюль Паркер, чернокожий мальчик, уставился на табло с открытым ртом, как будто был жутко голоден. Через несколько рядов за ним сидел Акил и практически спал. Слава богу, что ее брат в кои-то веки немного успокоился, пусть и от такой банальной штуки, как скука. В переходном возрасте Акил стал очень жестким и в каком-то смысле слабоумным. Убойное сочетание политических убеждений, темпераментности, толстых щек, цветущих буйным цветом прыщей и антагонистических взглядов, которые он готов был защищать с пеной у рта… Словом, жить с ним под одной крышей было практически невыносимо.
За пределами дома дела обстояли еще хуже. Прошлой весной Акил успел немало: ввязался во «взаимодействие с применением насилия» с учителем физкультуры из-за нормативов по бегу, разругался с преподавателем французского из-за того, что его страна «по-бабьи понимает демократию», подрался в гардеробе с четырьмя парнями, обозвавшими его Тонто, а также принял участие в акции протеста против ядерной политики Рейгана – приковал себя к школьной парте, а потом восемь часов прождал, пока комендант разыщет болторезы.
– Быть может, те из вас, кто только с этого года становится членами нашей семьи, испытывают волнение перед будущим, – говорил Фарбер. – Вероятно, вы слышали о том, какая у нас высокая нагрузка, какое плотное расписание, какие высокие стандарты академической и спортивной подготовки…
С задних рядов за спиной Амины послышался насмешливый шепот, а потом раздался взрыв смеха. Девочка обернулась и увидела, что Димпл сидит вместе с тремя расфуфыренными старшеклассницами, которые, судя по всему, решили, что она слишком крутая, чтобы страдать обычной для новичков застенчивостью.
– Скажу так: иногда вам будет страшно. Порой вы будете сомневаться, что у вас хватит сил дождаться конца учебного дня. В такие моменты прошу не забывать: в школе «Меса» от вас столь многого ожидают лишь потому, что вы на многое способны! А теперь прошу всех встать под гимн школы!
Четыре сотни учащихся поднялись на ноги и повернулись к флагу, украшенному гербом школы. Что ж, по крайней мере, к этому Акил подготовил сестру заранее: он даже передразнил директора, изобразив горящий взгляд и вкрадчивый, словно у маньяка, голос.
«Timendi causa est nescire»[3], – хором запели ученики, и Амина тоже стала послушно открывать рот, будто на песнопении в церкви, совершенно не заботясь о том, как звучит ее голос.
В такие моменты она всегда чувствовала себя предательницей, хотя кого именно она обманывала – Бога, директора Фарбера или саму себя – оставалось загадкой. Воистину, неведение есть причина страха.
Девочки вместе возвращались в корпус для новичков, после того как Димпл наконец-то оторвалась от старшеклассниц и догнала Амину.
– Видела, как он ко мне подкатывает? Чуть глаза не сломал! – выпалила Димпл, пытаясь удержать в руках груду учебников, которые никак не хотели складываться в аккуратную стопку.
– Кто? Дирк Вейленд? – спросила Амина.
На лице Димпл появилось холодное выражение, она привезла его из лагеря вместе с совершенно новым словарным запасом, осветленными волосами, кучей фенечек на руках, легким презрением ко всему, кроме пляжного отдыха, а также знакомством с базовыми знаниями о человеческом теле (за июль она успела дважды попробовать оральный секс).
– Ну я просто не знала, что вы с ним говорили, – быстро добавила Амина.
– А мы и не говорили, но я же видела, как он на меня смотрит! А Минди сказала, на этих выходных он собирается на вечеринку к Дэвиду Льюису, так что вот!
Минди… Удивительно, что имя, которого еще несколько недель назад Амина и слыхом не слыхивала, теперь заставляло ее судорожно задерживать дыхание. Минди Луян, старшеклассница, взявшая Димпл под крыло, Минди Луян с взъерошенными по последней моде волосами, густо подкрашенными синей подводкой глазами и еще более пухлыми губками, чем у Акила, умудрялась использовать слово «хрен» и все производные от него части речи, причем зачастую в одном предложении: «Какого хрена эта хренова девка о себе возомнила, совсем, на хрен, охренела?»
– А у Дирка разве нет девушки?
– Ну, Ами… – вздохнула Димпл, – они же серьезно ссорились все лето. В общем, сама понимаешь…
Амина не понимала, да и не тешила себя надеждой, что вдруг возьмет и поймет, даже если ее пригласят на вечеринку вместе с волейболистками и дадут возможность узнать все последние слухи и сплетни – в «Меса» такого рода подробности служили своеобразной валютой.
У здания столпилось много народу, все пытались протиснуться через стеклянные двери, тесно прижимаясь друг к другу, как сельди в бочке. Волна учеников подхватила девочек и вынесла в узкий пролив между шкафчиками, но там Димпл остановилась, залезла одной рукой в сумочку и достала оттуда помятое расписание.
– У тебя сейчас что?
– Английский, фотография и биология. А у тебя?
– Биология у Панкеридж?
– Да, – ответила Амина, взглянув на листок с расписанием, вложенный в учебник английского.
– О, слава богу, хоть биология у нас вместе!
Амина с трудом сохранила серьезное выражение лица. Девочка знала: теперь, когда она улыбается, двоюродная сестра реагирует совсем не так, как раньше, и совершенно не замечает, что именно вызывает у Амины улыбку.
– А ты слышала, что какую-то девчонку в прошлом году выгнали, потому что она не смогла выполнить препарирование на лабораторной? У нее, типа того, вся жизнь закончилась, – с ужасом сообщила Димпл и вдруг снова показалась Амине той самой маленькой девочкой, которая плакала, уткнувшись ей в плечо, перед отъездом в лагерь.
– Ну, тебе это не грозит.
– А вдруг?!
– Мы этого не допустим, – пообещала Амина, и в награду ей на лице у Димпл отразилось облегчение. – Встретимся на обеде?
– Что? А-а-а… – Димпл взглянула на свое расписание, притворившись, будто увидела там нечто неожиданное. – Может быть. Посмотрим, если получится, ладно?
– Ладно, – отозвалась Амина и пошла искать нужную аудиторию.
По пути домой Акил яростно курил одну сигарету за другой.
– Засранец! Нет, ну какой засранец! Способны на многое! А самое ужасное – он и сам верит в то, что несет! Они, блин, все в это верят!
В машине были открыты все окна, из магнитолы орали «Iron Maiden», но Амина все равно отлично расслышала брата. Они мчались по пыльным холмам, волосы Амины развевались на ветру и хлестали по глазам.
– И знаешь, что самое потрясающее?
– А можно окно закрыть?
– Ему кажется, что мы на его стороне! Возомнил, что может определять условия нашего, блин, умственного развития! – воскликнул Акил, но заметил, что Амина начала закрывать окно со своей стороны. – Не сейчас! Я пытаюсь думать!
– А ты можешь думать не матерясь?
Акил приглушил рев музыки, сжал губами сигарету, затянулся и, поморщившись, взглянул на Амину, потом выдохнул струйку дыма и спросил:
– Кто у тебя ведет английский?
– Мистер Типтон.
– Чертов клоун!
– А я думала, его все любят…
– Потому что они все – стадо баранов! Станешь Типтона цитировать – высажу на обочине и пойдешь домой пешком! – отрезал Акил, добавив газу.
За машиной клубами вилась пыль. Брат вставил обратно прикуриватель и открыл бардачок.
– Кто у тебя еще?
– Мессина – по фотографии.
– Говорят, она нормальная.
Выглядела миссис Мессина не особенно нормальной – мертвенно-бледная кожа, серые губы и резкий аромат пачули, – но Амина на всякий случай кивнула.
– По истории – Гербер.
– Не знаю такого, – пожал плечами Акил. – По биологии?
– Панкеридж.
– Стерва! Смотри в оба на лабораторных.
– Отлично, Димпл и так уже с ума сходит из-за препарирования…
– И правильно делает. Хреново будет, если у нее это не получится.
Амина посмотрела в окно. Последнее время они с Димпл плохо ладили. Амина была ей недостаточно интересна, не понимала очевидных вещей. Димпл же не горела желанием обсуждать размытые фотографии сестры, которые та показала ей после возвращения из лагеря, или бредовые идеи Акила под кодовым названием «Без ума от всеми одобряемого разрушения». Она критически оглядела комнату Амины, как будто там жила не ее сестра, а когда та предложила прогуляться к Рио-Гранде, лишь пожала плечами. На самом деле жизнь Амины, по мнению Димпл, не заслуживала обсуждения, за исключением Камалы, хранившей зловещее молчание. Димпл тут же объявила ее «тяжелым случаем».
– Не хочу домой, – сказала вдруг Амина.
– С мамой наверняка все в порядке, – успокоил ее Акил, затянувшись в последний раз и выкинув из окна окурок.
– После того, как она целый день провела совсем одна?
– Ну, может, возьмет себя в руки. Вдруг ей это на пользу.
– Что? И она станет похожа на Монику?
– Не думаю, что отец это имел в виду.
Слова Томаса преследовали их. Конечно, брат и сестра изо всех сил заверяли друг друга, что та ссора в июне была лишь очередной стычкой в бесконечной битве родителей, но чувствовали дети себя просто ужасно, постоянно застывая в напряжении или, наоборот, ощущая лихорадочное сердцебиение. Они оказались совершенно не готовы к тому вечеру, когда отец поздно вернулся с вечеринки на работе, двор озарился светом фар, двери распахнулись, а мама начала орать как резаная. Услышав шум, Амина и Акил побежали к входной двери и застыли как вкопанные, ведь детей парализует вид падения родителей. Раньше они ни разу не видели мать пьяной (и на самом деле никогда больше не увидят), но сейчас она стояла в волочащемся по земле сари, освещенная фарами, и кричала, как настоящая звезда мыльных опер: «Иди к своей драгоценной Монике! Хоть прямо в больнице живите!»
– Как ты могла так напиться при людях, с которыми я работаю?! – заорал Томас, расхаживая туда-сюда по двору. – И что они о тебе теперь думают?
– Ты же мне сам сказал! Моника то, Моника се, почему ты не можешь быть такой, как Моника?