Степан не поверил своим ушам. Какая, к чертям, смертная казнь! Кто здесь вообще посмеет прикоснуться к Борису, у кого хватит духу причинить ему вред? Это абсурд! Борька – гражданин России, так с какого перепуга эти инопланетные дикари собираются решать, жить ему или не жить…
– Пожалуйста, соберитесь. Я собираюсь изложить вам нечто очень важное для вас.
– Я слушаю, – с трудом выдавил из пересохшего горла Степан.
– В ваших действиях есть состав преступления. Нелегальное пребывание на территории Хеленгара, присвоение чужих служебных полномочий, вмешательство в действия воинских формирований… Все это подлежит рассмотрению в суде, который может вынести обвинительный приговор. Но у вас еще есть шанс спасти себя.
– Интересно, какой? – Степан нервно усмехнулся.
– Ваш брат вам уже сказал. Просто изложите, как все произошло. Объясните, что в эту историю вы были втянуты обманом. Что не знали об ответственности за подделку татуировки, да и подделывал ее ваш брат, а не вы лично. Вам даже не придется врать, ведь с точки зрения закона вы до сих пор – потеряшка.
– Кто?
– Потеряшка – человек, случайно прошедший сквозь Врата. У любого из вас есть выбор – остаться в Центруме на законных основаниях или вернуться домой навсегда. Лично вы можете просто уйти обратно, и никто про вас больше не вспомнит.
– Но для этого я должен дать показания против собственного брата?
– Что значит «против»? Вы должны рассказать правду, не более. Впрочем, для вас есть менее интересный вариант. Вы начнете говорить суду, что штабс-капитан не виноват, что он действовал по соображениям служебных интересов…
– Да, именно так я и хотел бы сказать!
– Ничего не выйдет. Добьетесь лишь того, что трибунал истолкует ваши показания как признак личной заинтересованности. И тогда из потеряшки вы превратитесь в соучастника…
– И меня тоже расстреляют?
– Вас – нет. Не столь высока степень вины. Думаю, вас сделают донором. Может быть, слышали про оливийских пиявок? Личинок посадят на ваше тело, и они будут тянуть из вас кровь. Все, что вы за день съедаете, они забирают себе. В конце концов вся ваша жизнь сводится к тому, чтобы кормить пиявок, и постепенно вы превращаетесь…
– Да знаю я! Слышал…
– Ну и отлично. Я все сказал. Вас отведут в камеру, вы там хорошо подумаете. Встретимся сегодня вечером… или даже утром. Коллегия прибудет завтра, не раньше обеда. Думайте!
Следователь хлопнул по коленям, сигнализируя об окончании разговора.
– Подождите! – сказал Степан. – А можно мне перед этим поговорить с братом?
Полковник задумался, но ненадолго.
– А почему бы и нет? Он только подтвердит мои слова.
– Борька, что ж нам с тобой делать…
Степан замер у двери грязной темной комнатушки, наскоро переделанной в тюремную камеру. Брат был в другом углу, он лежал на плоском мешке с соломой и смотрел в крошечное, заросшее травой окошко под потолком.
Сначала он не двигался, словно уснул или просто полностью обессилел. Наконец зашевелился, присел.
– Давай сюда. – Он хлопнул по мешку. – Другой мебели нет.
Степан подошел, опустился рядом. В полумраке он видел очертания лица Бориса. Тот был совсем не похож на себя. Из него словно выпустили воздух.
Послышалось приглушенное бряцанье, и Степан увидел, что Борис пристегнут наручниками к кольцу в стене камеры.
– Что будем делать?
– А что тут делать… – нехотя проговорил Борис. – Делай, что должен. Тебе ведь все объяснили?
– Ты понимаешь, что ты говоришь? Мне сказали, что тебя казнят…
– Правильно сказали… Обидно, конечно. Лучше бы от пули «контрабаса» в степи лечь, а вот так, с позором, – не хочу…
– Борька, должен быть выход. Ну, не мне тебя учить. Ты здесь все знаешь, понимаешь все расклады – ты сам должен что-то придумать. Я тебе не советчик. Думай!
– Нечего думать… – покачал головой Борис. – От меня не отстанут. Я же теперь фигура политическая. Им нужен виноватый в провале операция. Тут – я, очень кстати…
– Постой! Может быть, тебе просто сбежать? Ты ведь можешь как-то перемещаться между пространствами, ты ведь как-то сюда попал?
– Не могу, Степа, – грустно усмехнулся брат. – В том-то и дело, что я этого не умею. Если б мог – меня бы по-другому охраняли. Да и бесполезно это – бежать. Захотят – найдут где угодно, и на Земле тоже. Ну – будут пограничники судить, а не аборигены… на приговоре не скажется.
Голос его был слабым, прерывистым. Он говорил без всякого интереса, без эмоций, словно отрабатывал программу.
– Боря, так нельзя. Ты собираешься сидеть и ждать, пока тебя расстреляют.
– Ну, во-первых, не расстреляют, а повесят скорее всего. Причем под барабаны, на какой-нибудь из площадей Ривы. А во-вторых… да, сидеть и ждать. Я сегодня открыл, что умирать не так уж и страшно. Есть вещи похуже…
– Замолчи! – процедил Степан. – Нет ничего хуже. Я не смогу спокойно смотреть, как тебя приговаривают к виселице. И эти чертовы показания я дать не смогу, просто не смогу физически, понимаешь? Язык не повернется!
– Повернется, Степа. Должен повернуться. Хотя бы ради меня. Мне не хочется висеть в петле и думать, что тебя тоже накажут за мои грехи. Я бы предпочел уйти на небо с чистым сердцем.
– Какие грехи? Ты же сам говорил, что никого не предал!
– Жизнь была длинная, Степа. Всякое случалось.
– Мне говорили про какие-то преступления, про досье… Я думал, просто шьют дело.
– Сложный вопрос. Мы прибываем сюда не родине-матушке служить, а зарабатывать деньги. И зарабатываем их в силу своих возможностей. У меня возможности хорошие были. Крутился, как мог. Одним помогал, другим мешал – и со всех имел скромные подарки судьбы. Да все погранцы что-то берут, это не тайна. До поры до времени это считалось незначительным нарушением служебного распорядка. Но то время кончилось. Теперь припомнят все и раздуют до небес. Правда уже никого не интересует. Я списан, как расходный материал, на меня не действуют ни их законы, ни их совесть.
– Боря… – Степан схватил его за рукав и заговорил шепотом. – Попробуем бежать? Сейчас мне откроют дверь, и я нападу на часового. Захвачу оружие, открою наручники, а потом как-нибудь прорвемся, а?
Борис фыркнул.
– Ты действительно хочешь мне помочь, Степа?
– Зачем это спрашивать?!
– Тогда помоги мне. Сделай то, что они от тебя требуют. А потом спокойно вернись домой – к жене и детям. Это единственное, что реально в твоих силах. Большего ты для меня не сделаешь. Просто поверь и смирись.
– Но как с этим смириться, ты сам подумай!
Борис только поморщился, даже не собираясь отвечать на дурацкий вопрос. С сожалением сказал:
– Жаль, не смогу тебе компенсировать то, что ты потратил. Есть чем, но отсюда не дотянуться. Может, что-нибудь придумаю до завтра.
– Да плюнь ты на свои компенсации!
Со скрежетом открылась дверь, и в комнатушку заглянул охранник – здоровенный лысый мужик в черном разгрузочном жилете на голом торсе.
– Закончили базарить! – объявил он.
Его левая рука лежала на пистолете. Правой же он очень ловко пристегнул к себе Степана. Затем проверил наручники Бориса.
Степану подготовили отдельную камеру, до которой было всего пять шагов по коридору. За эти пять шагов конвоир успел пару раз от души дернуть за наручники, едва не вырвав Степану руку.
Да уж, глупо было мечтать разоружить эту гориллу…
Степан оказался в точно такой же душной комнатушке. Здесь был и мешок с соломой, и решетка на крошечном окне под потолком.
Не нашлось только кольца под наручники. Охранник почертыхался и наконец оставил Степана одного, неприкованным. Перед уходом он с усилием подергал решетку на окне.
Закрылась дверь, грохнул запор. Степан остался наедине с собой.
Он лег, попытался дышать глубоко и размеренно. Хотелось успокоиться.
Но получалось это плохо. Сердце словно покрылось коркой – билось медленно, через силу. Степану представлялось, что он погружен во что-то вязкое и тяжелое, где постепенно теряет последние силы и задыхается.
Бессердечная фантазия рисовала страшные картины и не позволяла отвлечься ни на какие другие мысли. С этим нужно было что-то делать: либо успокоиться, либо уснуть. Иначе недолго до помешательства.
Только как тут уснешь…
Прошел час или два. Неожиданно заглянул обезьяноподобный охранник, грохнул о пол железной миской, постаравшись, чтобы каша посильнее расплескалась.
Оказывается, Степан мог есть. Несмотря ни на что, проявился какой-никакой аппетит.
После обеда измучивший себя раздумьями Степан сумел уснуть. Вернее, он не спал, а погружался в обрывки тяжелой дремы. Даже видел какие-то сны – короткие странные эпизоды, пугающие после пробуждения.
Почему-то так и не пришел следователь, а за окошком уже было темно. Стихал шум в лагере. От станции слышался грохот вагонов. От нестерпимого желания сесть в один из них и умчаться в любую дальнюю даль заныло сердце.
Еще Степан слышал, как в коридоре переговариваются и смеются его охранники. Для них мир остался прежним, их ничто не угнетало и не сводило с ума.
Из окошка потянуло вечерней прохладой. От этого атмосфера камеры стала казаться особенно удушливой. Степан подошел вплотную к стене и даже встал на цыпочки, чтобы вобрать побольше уличного воздуха.
Потом взялся обеими руками за решетку и подтянулся. И вдруг замер…
Решетка ощутимо пружинила под его весом. Она не была вмурована намертво!
Степан отпустил решетку, тихо выдохнул. Оглянулся на всякий случай на дверь.
Он еще не знал, что ему дает это небольшое открытие. Просто в один-единственный миг каждую клеточку его тела пронзило одно-единственное стремление – вырваться из этой тесной гнетущей норы и оказаться свободным.
«А что дальше? И зачем, если меня все равно собираются освободить?»
Эта здравая мысль посетила его лишь на секунду. И тут же погасла. Животная тяга к освобождению вдруг оказалась мощнее здравой рассудительности.