— Разворачивайте телегу, панство, уходим! — распорядился пан Ганнибал. — Пан Хомяк мертв, и нам надо уносить ноги из этого опасного леса. Пане Мамат, ты веди! Если будет развилка, поворачивай влево! А я со слугою моим прикрою вас сзади. Оглохли?! Кому сказал, телегу развернуть, пся крев!
Отряд на удивление быстро перестроился. Монашек ловко вскочил на захваченную телегу и напялил кожух. Казак Бычара, проламывая конем кусты, присоединился к своим, вооруженного до зубов Тимоша пан Ганнибал оставил в хвосте колонны, а сам поехал сразу
за чужою телегой. Когда военные меры для защиты приняты, надлежит понять, откуда и какая, собственно, может грозить опасность, а лучшего способа для этого, чем выспрашивание сметливого и быстрого мыслями, как оказалось, отца Игнация, не найти.
— Святой отец, как ты думаешь, кто напал на несчастного Хомяка? — спросил он напрямик.
Монашек пересел так, чтобы повернуться лицом к бывшему ротмистру, и рассеянно улыбнулся. После пробежки пот лился ручьем по желтому бритому лицу, однако испуганным иезуит не казался. А когда заговорил он, увидел пан Ганнибал: монашек настолько владеет собою, что не забыл даже показать, будто ему лестен заданный шляхтичем вопрос.
— Бежал я, за стремя панского жеребца держась, и думал только о том, чтобы не упасть под копыта коней, позади скакавших. На телегу вскарабкавшись, думал только о том, как бы отдышаться, и о том, что необходимо предохраниться от простуды. А вот после мудрого вопроса пана ротмистра голова моя освободилась для действительно полезных мыслей.
— И ты уже можешь поделиться ими, святой отец? — усмехнулся в усы пан Ганнибал.
— Могу, пожалуй, вот только без стройности изложения и словесного изящества, необходимых для беседы с такой знатной особой, как вельможный пан ротмистр.
— Кончай со мной вилять, отец. Я обычный шляхтич, к тому же бедняк, и это тебе прекрасно известно. Коли нечего тебе сказать, так и говори, не бойся.
— Всегда полезно подольститься к собеседнику, пане ротмистр. Ладно, тогда обойдусь без красот элоквенции. Думаю я, что несчастного замучили местные лесные духи.
— Отец, поясни, будь добр, свои слова.
— Неужели пан ротмистр никогда не слышал о Боруте и Роките? — удивился монах. — О том, как эти духи лесные водят честных христиан кругами по лесу, как показываются в виде черных псов и о прочих их проделках?
— Кто из поляков о них не слыхал? Народ польский в них верит, а шляхта смеется над простонародными россказнями, — ухмыльнулся пан Ганнибал. И вдруг встрепенулся. — Так что же получается у тебя, отец, — будто лесные духи существуют? А это не ересь ли?
— Не было еще ни одного монаха нашего ордена, который был бы обвинен в ереси, пане ротмистр, — наставительно заметил монашек, вытирая пот со лба. — Как и не было еще ни одного иезуита, выбранного папой. Мы — чернорабочие католической церкви и, для блага общей нашей матери трудясь, не боимся запачкаться. А поскольку орудие наше — мысль, какие-либо ограничения в осмыслении политических или религиозных обстоятельств были бы нелепы. Разве шпиг[4], действующий в глубоком тылу противника, не прибегает к мимикрии, чтобы.
— Какой еще такой мимикрии, святой отец? — надменно вопросил пан Ганнибал.
— Сие есть приспособление к обстановке для сохранения жизни. Бог, например, создал бабочку, которая раскрашена так, что сливается со цветком, на коем сидит. А шпиг — разве он не одевается так, как принято у врагов, и разве он не пользуется их языком?
Пан Ганнибал выпрямился в седле и подбоченился. Откашлялся, прежде чем продолжил разговор. Однако голос его прозвучал из шлема скорее ласково:
— Прошу тебя, отец Игнаций, не говори мудреных слов. Я ведь простой рубака и никакого образования не имею, кроме военного, на полях битв обретаемого и порой остающегося бесполезным, — это если ученик оказывается вдруг без головы. Кроме того, я убедился в твоем уме и самообладании и в другое время с удовольствием с тобою поболтал бы и выслушал бы твои философские соображения, но не на сей раз. Я хотел бы понять, что с нами в этом лесу происходит, до того, как неведомый противник нападет снова.
— Хорошо. Я понял, — улыбнулся монашек. — Но ты ведь сам заговорил о ереси, и мне пришлось защищать и обосновывать вынужденное свободомыслие, без которого в нашей беседе, какое бы вражеское нападение ни оборвало ее, просто не обойтись.
— Святой отец!
— Хорошо-хорошо, теперь прямо о деле. Относительно объяснения феномена лесной нечисти возможны два подхода. Первую интерпретацию можно услышать от благочестивых польских поселян. Эти добрые католики видят в лесных и прочих духах тех самых бесов, кои сброшены были с небес архангелом Михаилом. Изуродованные и охромевшие во время падения на землю, бесы те вредят людям до сих пор.
Пан Ганнибал перекрестился.
— Нет, я не считаю это объяснение изначально правильным, пан ротмистр! — Тут монашек приложил руки к груди, однако в то самое мгновение колесо телеги попало на кочку, и он чуть было не расквасил нос о грядку телеги. — Оно подлежит проверке, как и все сказанное или написанное человеком! Припоминаю, что на лекциях по демонологии в Максимилиановом университете в Ингольдштадте славный отец Пистоний говорил нам, что в современных представлениях о дьяволе и бесах есть и бесспорное ядро, и периферия, которая может быть подвержена диалектическому осмыслению.
— Короче!
— Короче невозможно, пане ротмистр! Итак, для христианина бесспорно существование дьявола и бесов, подручных его, ибо Господа нашего Иисуса Христа дьявол соблазнял в пустыне, а потом Господь наш изгонял бесов из одержимых ими. Поскольку об этом повествует Евангелие, сомнения тут неуместны.
— И правда, пся крев!
— Вот и я, помнится, так же удивился на лекции. Ведь выходило, что вся эта лесная и прочая тварь и вправду бесы! Однако отец Пистоний тут же переложил руль и спросил у нас, много ли нам известно мертвецов, оживленных в наши дни или в недавно прошедшие времена, или даже знаменитыми основателями таких прославленных монашеских орденов, как францисканский или доминиканский? А ведь Иисус Христос оживил своего умершего друга, Лазаря Четверодневного!
— Я могу поклясться на этом палаше и всем самым дорогим для меня, что ни разу в своей долгой, слава Иисусу, жизни не встречался с ожившим мертвецом, — положив руку на рукоять палаша, притороченного слева у седла, отчеканил пан Ганнибал.
— Конечно! И мать наша католическая церковь считает, что время чудес ограничено, коротко говоря, периодом истории церкви, отраженном в Святом Писании. Quod licet Jovi, non licet bovi, пане ротмистр!
— Что? При чем тут лис и святой Иов? — с заминкой отозвался бывший ротмистр.
— Простите великодушно, пане ротмистр, мою скверную латынь. Древние римляне говорили: «Что дозволяется Юпитеру, не позволено быку». Если Господь наш Иисус Христос и некоторые его апостолы совершали чудеса во славу Божью, то это еще не означает, что такой же божественной силой Господь наделил более поздних святых и отцов церкви. Поэтому в католической церкви так тщательно проверяются гуляющие среди верующих слухи о современных чудесах. Точно так же, отнюдь не отрицая присутствия дьявола и подручных его бесов в современном мире, мать наша католическая церковь.
Однако тут прямо перед оратором возникла оскаленная морда чалого жеребца, а грубый голос оруженосца прозвучал едва ли не смущенно:
— Пане ротмистр! И вы, святой отец! Простите, что прерываю ученую беседу. Странное что-то в лесу делается, пане ротмистр. Вроде как гром у нас гремит за спиною — вот только разве может быть гроза в ноябре? Да и небо чистое.
— А мы вот Лезгу спросим, у него ухо чуткое. Пане Лезга, а на сей раз ты что-нибудь расслышал?
Казак Лезга обернулся в седле и смущенно прочистил указательным пальцем свое правое ухо — ухо как ухо, и не сказать чтобы слишком уж оттопыренное.
— Вот как раз прислушивался, пане ротмистр. То не гром, ваш слуга прав. То лесовик кричит, недовольный он.
— Спасибо, пане Лезга, — монашек слегка поклонился казаку и снова повернулся к ротмистру. — Слышали сами — «лесовик кричит». Но я говорил о том, что мать наша католическая церковь не только современным позитивным, так сказать, правильным чудесам не очень-то доверяет, но и явления одержимости бесами тоже проверяет весьма придирчиво. Ведь ни одну еще ведьму не сожгли, пока не были признаны неоспоримыми все против нее свидетельства. Представления о дьяволе и подручных ему бесах приобрели теперь, в наше просвещенное время, более абстрактный, философский характер.
— Видывал я дьявола на фресках и картинах, что в костелах, и сказал бы я, что он вызывает дрожь именно жизненностью своей, что ли. — заметил пан Ганнибал задумчиво.
— Прошу простить, вельможный пане ротмистр, но при всем уважении к твоему природному уму и жизненному опыту, я вынужден заметить, что ты все-таки не богослов. И художников тоже, даже самых умелых, никто не отнес бы к философам. Вот приведу только один пример из своей ничтожной жизни. Пришлось мне побывать с миссией нашего ордена в Баварии, там помогал я отцам-иезуитам, профессорам университета его величества Людвига Максимилиана
в Ингольштадте, и возили мы на каникулы студентов в славный город Мюнхен.
— О Боже! Короче!
— Там, конечно, посетили мы главный костел Мюнхена, под названием Фрауэнкирхе. После мессы пошли мы осмотреть вблизи знаменитый алтарь «Отцов церкви». Народ толпился там перед изображением дьявола, подающего молитвенник святому Вольфгангу, и честные бюргеры, насмотревшиеся вдоволь, буквально отползали с выражением непередаваемого ужаса на бледных лицах.
— Каковое выражение мы увидим вскоре на лицах наших вояк, если ты, патер, не заговоришь короче! — взорвался пан Ганнибал. Быстрым движением руки в железной перчатке засунул он в рот свой правый ус, пожевал, выплюнул и продолжал уже спокойнее: — Доводилось мне слышать об отцах иезуитах, что они не только хитры, но и замкнуты, очень уж себе на уме. Из тебя же твоя, как ее. елейвейнция прет, как пивная пена из бочки, которую забыли заткнуть.