Неужели «очень умный»?
Костомаров уточняет:
«Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость — качества, которыми всегда русские приводили в изумление иноземцев. Он гнул шею перед силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, но изменял ей, когда видел, что она слаба… Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывает вместе с тем тяжеловатость и тупость ума… Его стало только на составление заговора, до крайности грязного…»
В момент заговора мы и видим сейчас Шуйского.
«— Отечество и вера гибнут!» — обращается он к сообщникам, среди которых князь Василий Голицын, боярин Иван Куракин и много «чиновников военных и градских».
Знакомые слова. Кто же в истории не защищает «принципы»! Однако где же были принципы, когда Шуйский свидетельствовал в пользу Дмитрия?
Князь поясняет. Он надеялся, что храбрый молодой человек, «сей юный витязь» станет защитником православия и старых обычаев.
Вот это точнее! «Старые обычаи», боярская власть, привилегии начальных людей под угрозой, а не вера и отечество.
«— Заблуждение скоро исчезло, — продолжает Шуйский, — и вы знаете, кто первый дерзнул обличать самозванца, но голова моя лежала на плахе, а злодей спокойно величался на престоле. Москва не тронулась!»
Москва не тронулась… Это самое страшное.
И Шуйский делает вывод:
«— Если мы о себе не промыслим, то еще хуже будет. Я для спасения православной веры опять готов на все, лишь бы вы помогли мне усердно!»
Согласны все: промыслить о себе необходимо. Для этого годятся все средства, в том числе и «до крайности грязные» — по набату ринуться во дворец с криком — «Поляки бьют государя!» Убить Дмитрия в начавшейся суматохе, а потом всеми силами на ляхов, чьи дома пометить предварительно.
Совет завершен.
Слушали: о спасении веры и отечества.
Постановили: «избыть Разстригу».
Начался отсчет последних часов короткого царствования.
Главные силы заговорщиков — несколько тысяч надежной челяди, стянутой в Москву из вотчин якобы для участия в свадебных торжествах.
Сначала в праздничных толпах появились юродствующие агитаторы, распространяющие зло и ненависть.
Мнимый Димитрий есть царь поганый…
Ходит в церковь нечистый, прямо с ложа скверного…
Не мылся в бане со своею поганою царицею…
Некоторых юродствующих хватали, но Дмитрий был склонен видеть в них всего лишь пьяниц, невесть что болтавших. Больше того, не разрешил усилить дворцовую охрану, ограничившись пятьюдесятью церемониально снаряженными наемниками. Не слушал и предупреждавшего об опасности до последней минуты верного Басманова.
Пил и веселился.
Шестнадцатого мая иноземцы не могли купить в городе никакого оружия, ни фунта пороху.
Дома их помечены.
В ночь на семнадцатое отряды Шуйского заняли все двенадцать крепостных ворот, отрезав Москву от внешнего мира.
Семнадцатого на рассвете, в четвертом часу ударил набат.
Бояре-заговорщики верхом, вооруженные и в доспехах, собрались у Лобного места на Красной площади.
К ним спешили сообщники с копьями, мечами, самопалами.
Шуйский въехал в Кремль через Спасские ворота с мечом и распятием в руках…
Поразительно, но Дмитрий еще спит.
Шуйский сходит с коня у Успенского собора, прикладывается к святой иконе Владимирской. Выходит на площадь.
— Во имя божие идите на злого еретика!
Толпа хлынула ко дворцу.
Час пробил.
Дмитрий торопливо одевается под гром набата и вопли за окнами.
Первый на крыльце Басманов.
— Куда вы? Зачем?
— Веди нас к самозванцу! Выдай бродягу!
Басманов захлопывает дверь, бежит к Дмитрию:
— Все кончилось! Москва бунтует, хотят головы твоей, спасайся! — И последний упрек: — Ты мне не верил!..
Кто-то из самых распаленных врывается в сени.
— Ну, безвременный царь! Проснулся? Зачем не выходишь к народу?
Басманов бьет его мечом.
Сам Дмитрий хватает бердыш у телохранителя Шварцгофа, кричит:
— Я вам не Годунов!
В ответ выстрелы.
Басманов прикрывает собой царя.
— Умираю… А ты думай о себе!
Как пишет Бер: «Стал в дверях и защищался».
Пока не получил смертельный удар ножом в сердце.
Нанес удар Михайло Татищев. Тот самый, что был спасен Басмановым от кары и опалы.
— Злодей! Иди в ад вместе с твоим царем!
Мертвый Басманов, искупивший земные грехи, сброшен с крыльца.
Оборона сломлена.
Дмитрий бежит в покои Марины.
— Спасайся!
Сам он пытается перебраться в соседний, каменный, дворец, где рассчитывает найти охрану и помощь, но для этого нужно перепрыгнуть между подмостками, устроенными для брачного празднества. Он прыгает…
И срывается вниз, с высоты в пятнадцать саженей.
Самые тяжкие минуты.
Еще он жив, весь в крови, сломана или вывихнута нога, разбита грудь.
Последняя надежда, Дмитрия пытаются спасти стрельцы, даже стреляют в заговорщиков, но подлый Шуйский знает, что делать.
— Пойдем в стрелецкую слободу, истребим их жен и детей!
Стрельцы трусливо уступают.
Над поверженным царем издеваются. С руганью и побоями спрашивают:
— Кто ты? Кто твой отец?
Наконец появляется убийца. Подбегает сын боярский Григорий Валуев.
— Что толковать с еретиком! Вот я благословлю польского свистуна!
Он выхватывает из-под армяка укороченное ружье, бандитский обрез.
Что больше терзает мозг Дмитрия, увидевшего перед глазами пляшущий ствол? Тоска по молодости, по царству, по власти? Или неосуществленные замыслы и надежды? Или все подавляет смертельный ужас? Это его последняя тайна…
Выстрел.
Всё…
Два тела на Красной площади.
С Дмитрия сорвали одежду, на грудь бросили маску, в рот вставили дудку, у ног положили труп Басманова.
— Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым!
Расстаться, однако, пришлось. Изуродованное тело Басманова через два дня погребли у церкви Николы Мокрого, а Дмитрия свезли на кладбище для бедных и безродных и бросили в яму, куда складывали замерзших и опившихся.
Но этого оказалось мало. Кому-то стало страшно содеянного. Пошел слух, что мертвый ходит по Москве.
Тогда его вырыли, вывезли за Серпуховские ворота. Там ждали пушка и костер.
Труп был сожжен, а пепел высыпан в жерло. Громыхнул выстрел. Облачко праха и пороха рассеялось в воздухе…
Человек, за которым год назад пошла Россия, перестал существовать. Он умер, оставшись в истории не «призванным», а самозванцем. Потому что обещал больше, чем сделал.
«Кто бы ни был этот названный Дмитрий, и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывавший его к новой жизни, к новому пути»— считал Костомаров.
Оказалось, что призывов мало…
Завершился первый акт «Московской трагедии». Вторым стала Смута. Вместе с ней пришло Нашествие.
Осталась жива, но не пожелала спастись Марина.
Венчался на царство, а потом и с молодой женой Шуйский. Фарс, как водится, сменил трагедию. Свергнутый старый интриган кусал руки тех, кто стриг, — именно стриг, а не постригал! — его в монахи.
Появился под стенами Москвы и погиб крестьянский вождь Болотников.
Промелькнул и сгинул неизвестный проходимец — тушинский вор.
В сожженную Москву пришли гражданин Минин и князь Пожарский.
Сын старца Филарета начал новую династию.
А начальные люди установили свой порядок и в Соборном Уложении записали: «Отдавати беглых крестьянин из бегов без урочных лет».
Капкан захлопнулся на два с половиной столетия.