Шура, оглядевшись, сказал: «Сугубо» — и пошел к огню.
Трое приятелей Ложкина, сидевшие у костра, созерцали прибывших. У всех троих взор был какой-то совиный, почти не мигающий. Длинный, землистого цвета бородач, исполнявший ирландские песни, гостеприимно развел руками.
— Здравствуйте, детишки,
Девчонки и мальчишки! — пробасил он, широко разевая пасть.
Второй, в шахтерском шлеме, по-собачьи поднял верхнюю губу, а ладони приставил к ушам локаторами. Третий, пронзительно-рыжий коротышка, заговорил каркающим голосом:
— Дрожите, несчастные чайники! Трепещите, ибо не вижу я юбиляра среди вас! Скудоумные отроки, пионэры зеленые, где вы девали Тошу Ложкина? Сознавайтесь, ибо мы сейчас изберем среди вас самую красивую девушку и подпалим ей пятки на этом огне!
Бородач заухал, как вурдалак.
Ложкин вышел в круг света, маша рукой.
— Здесь три ящика водки и мешок всяких иных напитков, — сообщил человек в шлеме. — Ожидая тебя, мы смешивали коктейли. Хуже всего — водка с шампунем!
— А зачем вам шампунь в катакомбах? — изумилась обладательница стрекозиных очков.
Подземные жители, качнувшись, захохотали.
— Правила простые, — сказал, отсмеявшись, бородач. — На голом полу не сидеть, поодиночке от огня не отходить, сортир — смотри на указатели. Дамский — розовые стрелки. Для джентльменов — хи-хи — голубенькие. Всю жратву — в общак. Свечи, у кого есть, — тоже. Сначала банкет, потом — баня...
— Вместе с вашей у нас четыре гитары, — сказала Уна, располагаясь на полосе «пенки», по-турецки скрестив ноги.
— А здесь тепло, — молвила Эштвен, садясь между рыжим и Уной.
— Плюс восемнадцать, — откликнулся бородач. — Ложкин, концептуалист наш дорогой! Я скажу речь!
— А напитки? — заволновался «братец».
Все загалдели, рассаживаясь амфитеатром.
Агасфер примостился вдалеке. Он нацепил на себя пространную рясу из мешковины, а на голову надел островерхий колпак с золотыми звездами. Вокруг своего куска «пенки» он размашисто начертал косорукую пентаграмму. Шура стоял рядом и топорщил усы.
— А я-то думал, дурак, кой черт понес вас на эти галеры? — говорил он.
Агасфер, задрав пегую бородку, хранил молчание.
Забыв про речь, бородач, бодро ударяя по струнам, запел «Telenn Gwad». Эльфы подпевали, не зная слов. Уна издавала на флейте стрекочущие звуки.
— Водка с «Сангрией» — для дам-с! — орал рыжий.
Мелькали пластиковые стаканы. Брякали кружки. Человек в шлеме наклонился к Виталику, больно стукнув его фонариком в ухо.
— Пятый день здесь сидим! — проорал он. — Я уже видел белую деву!
— Поздравляю, — сказал Виталик и отодвинулся. С другого бока ему уже совали стакан с водкой. В стакане плавали какие-то упругие волокна телесного цвета.
Сэр Джон Бэксфорд
Собирал в поход
Тысячу уэльских стрелков! —
грянуло двадцать голосов разом. Эльф в армейских «гадах» опрокинул в костер открытую банку тушенки. Жир плавился и шкворчал среди пылающих брикетов. Водка стояла колом в пищеводе и не хотела проваливаться. Виталик, морщась, закурил. Хохочущая эльфийка в мышином плащике все время извивалась, толкая Виталика в бок острым, как заноза, локтем.
— Я вообще не понимаю, при чем здесь пейотль? — спорил с кем-то Ложкин. — Ты невнимательно читал. И не говори мне про горизонты...
— Но расширение сознания — процесс бесконечный, — оппонировали ему из темноты. — Разве музыкант, освоив гаммы, выбрасывает рояль на помойку?
— Для начала запомни — нет никакого рояля. И никакой помойки...
— Кто пьет много пива, будет писать криво! — поведал бородач.
Так налей, налей
Еще по одной! —
Эхо уходило в свободное плавание. Возможно, оно достигнет через несколько дней того уголка подземелья, где на часах у металлической двери стоят монолитно два бойца НКВД в довоенной форме, лихо перетянутые портупеями. То-то они удивятся!
Шура умел пить теплую водку смакуя.
— Удивительное дело, — сказал ему Виталик. — Они веселятся искренне, и я рассудком готов разделить их веселье — но вот не выходит. У меня у самого ощущение, что я лицедействую...
— Видишь ли, — ответил Морозов, — это как навязчивый сон. Только не забывай, кого порождает сон разума... и будь спокоен.
— Как ты?
— Я не спокоен. У меня защита через несколько дней. Так что мой сон скоро закончится. Я проснусь и уеду в Минск резать старух.
— А я когда проснусь? — Искра ужалила Виталика в глаз и вспыхнула в мозгу протуберанцем. Хлынули слезы, и моментально заложило нос.
— В принципе когда захочешь. Или когда тебя разбудят. Но пробуждение похоже иногда на смерть, а это для многих — слишком сильное испытание. Оно где-то даже равносильно смерти — ты проснулся, и во сне тебя больше нет.
— Я понял, понял, — бормочет Виталик. Он вдруг опьянел и скуксился.
— На фига мне ТурбоПаскаль? Я на Линуксе сижу, — смеясь говорит Уна. Это обстоятельство, вероятно, делает ее еще более привлекательной — во всяком случае, мужчинам нравится.
— И накрылся у него тоссер. И мама сдохла. И хочет он новые мозги, — ярился кто-то в темноте.
— Ложкин, скажите что-нибудь концептуальное! — требует эльфийка в плаще из занавески.
— Чукака — маздай! — верещит рыжий коротышка.
— Встретили мы трех приключенцев и дали им экс-пы! — повествует бородач. Всеобщий смех.
Группка эльфиек, хихикая, отправляется пописать.
— Возьмите фонарик!
— Возьмите свечку!
— Они эльфы. У них — найт вижен!
— Я провожу, — галантно предлагает человек в шлеме и, пошатываясь, исчезает во тьме.
— Он им свечку подержит!
— Или фонарь... ик!
Эльфийки в отдалении бурно протестуют.
Виталик смотрит в другую сторону, поверх Агасферова колпака. И там замечает два дрожащих красных уголечка. Уголечки эти медленно перемещаются, сохраняя меж собой одно и то же расстояние.
«Это глаза дьявола или очень большой крысы, — думает Виталик. — Или я галлюцинирую, что тоже никуда не годится. Откуда, интересно, в моем стакане снова взялась водка?»
— А я говорю — рулез!
— А я говорю — не рулез!
— И тогда Эол — жирный эльф — бьет его щитом по голове!
— У-ужас!
— Мимо мастерской стоянки
Я без шуток не хожу,
То им меч в палатку суну,
То обрядик покажу... —
поет бородач.
Виталику кажется, что бородач на самом деле — месткомовский дед Мороз с большим опытом массовика-затейника. Очевидно, он сбежал с мешком подарков и укрывается в катакомбах уже много лет, боясь товарищеского суда. Куда он девал Снегурочку в таком случае?
— Где Сне-гурочка? — спрашивает рыжий прокурорским голосом, и Виталик понимает, что уже начал рассуждать вслух.
Вторая порция водки провалилась на удивление легко. Виталик часто задышал.
— О-о-о! — издают все разом так дружно, что пламя костра надувается и подпрыгивает.
Человек в шахтерском шлеме предстает перед обществом во всей первозданной красе — Адам, променявший райские кущи на «кирзачи» и каску с фонариком.
— Банька готова! — произносит он ласково. — Извольте пройтить.
Человек в костюме пролетария. Очищающее значение оргий выделил еще Бахтин в своем эссе о раблезианстве.
Женщина без костюма (содрогаясь). Но оргия в аду?! Это немыслимо...
Человек в костюме военного (строго). Не всякое подземелье является преисподней.
1-й интеллектуал. Слово-то какое — преисподняя. (Декламирует). Он надел свое исподнее и отправился в преисподнюю.
Человек в трико. Тс-с! Show mast go one!1
— Во всем мне хочется дойти
До самой сути... —
бормочет Виталик.
Баня грандиозна. Небольшой, облицованный узорной плиткой зал, окольцованный галереей. В галерее — факелы, а на стенах — фрески.
— Поздний Крито-Микенский стиль, — говорит Шура. — Красиво... Как они от жара не трескаются?
Баня, собственно, в галерее. Вернее — сауна. В замысловатых жаровнях рдеют раскаленные камни. Горячий и пряный воздух обжигает гортань, мозаичная плитка пола липнет к пяткам. Морозов, препоясав чресла полотенцем, моментально пропотевает. Виталик не взял полотенца и простыни и стоит, прикрывая срам руками. Опьянение прошло, только в голове что-то жарко пульсирует.
А в зале — бассейн со свежей красноватой водой. Там плещутся шумно и с визгами.
Из-за поворота на четвереньках выходит рыжий коротышка. На спине он везет совершенно голую эльфийку.
— Это — шаррада! — кричит рыжий. — Угадайте!
— Девица на звере рыкающем, — сказал Морозов.
— А вот и нет, — говорит эльфийка. — Это похищение Европы!
Она трезва и абсолютно счастлива.
Шура качает головой. Живая шарада продолжает путь.
— Интересно, кому все это принадлежит? — спрашивает Виталик, обводя глазами полумесяц галереи, доступный взору.
— Кому-нибудь да принадлежит, — пожимает плечами Морозов. — Главное, чтобы ты, находясь здесь, ему не принадлежал.
Выходит Ложкин. В белоснежной простыне он похож на Калигулу.
— Виталик! — взывает он. — Меня таращит! Такого обилия голых теток я еще не видал! Кстати, о плотском — Эштвен и «братец» где-то уединились... Я где-то потерял часы. Где мои часы? — Не дожидаясь ответа, он уходит, громко спрашивая у непонятно кого: — Где?.. Вар, где мои легионы?!
— «Братец» все же порядочная сволочь, — говорит Шура задумчиво. — Он ходит надувшись, как индюк, фаршированный идеями. Идеи эти касаются вашего выступления в университете, при этом они такого гнусного свойства, что Уна влепила ему оплеуху...
— Но с Эштвен у них, очевидно, взаимопонимание...