— Скорее взаимовыручка. А девица Аэглин может сильно в результате пострадать...
— Это такая черненькая с «хвостиком»? — напрягает память Виталик.
— Нет. С «хвостиком» — Уэглин. Почувствуйте разницу. Означенная девица Аэглин насолила чем-то «братцу» — не дала попросту. А с Эштвен у нее трения довольно давно. Как у них, у менестрелей, принято — впору яд в бокал подсыпать. Последний дар Изоры...
— Ну и что?
— А то, что ты рискуешь стать соучастником подлости. С-сугубо.
Шура, кряхтя, поднимается на полок. Виталику смотреть на него теперь неудобно — пот заливает глаза. Он идет в бассейн.
— Чемпионат по синхронному плаванию! — кричит человек в каске. Стоя по подмышки в воде, он звучно ударяет в бубен.
— Я — сирена! В смысле — русалка, — рекомендуется эльфийка, одетая в трусики. — Пойдем со мною, Одиссей!
— Мы веселые подружки,
Мы подружки-лесбиюшки, — распевает бородач, сидя на бортике.
На четвереньках вбегает рыжий.
— Похищение Евр-ропы, — объявляет он. — Кстати, я где-то ее потерял...
— Ой! — выныривает со дна другая голая эльфийка. — Я часы нашла! Электронные!
— Который час? — спрашивает бородач.
Эльфийка смотрит на табло и смеется.
— Восемьдесят шесть — девяносто восемь! — говорит она. — Время детское!
В раздевалке Виталик обнаруживает спящего Ложкина, рывком он поднимает его и кладет на лавочку.
— Руки прочь, пидоры! — бормочет Ложкин. — Неконцептуально...
Над входом в предбанник висит табличка с надписью: «Оставь одежду, всяк сюда входящий!».
«Если бы здесь был Алхимик, от его хохота случился бы обвал», — думает Виталик и выходит в коридор.
У костра — гитара и смех. Колонный зал наполнен стайками светляков. Иногда в тяжелом конусе света вспыхивает нескромная живая картинка.
Виталик идет по указателю к мужскому сортиру. Несколько раз ему снова мерещились глаза-угольки, но сразу пропадали.
Сортир обнаружился по запаху. Исполнив должное, Виталик собрался было подойти к костру, но фонарик его, подмигнув бессмысленно, вдруг погас. Пришлось замедлить шаги.
Пробираясь меж колонн, он чуть нс наткнулся на тихо беседовавшую парочку. Дивный «братец» светил фонарем вниз, а на корточках, прислонившись спиной к колонне, сидела Эштвен.
«Как по заказу», — подумал Виталик и беззвучно замер. Его не видели.
— Я другого не понимаю, — говорила Эштвен каким-то горьким голосом, — я-то тут при чем?
— Как это — при чем? Шутить изволите, — дребезжа, проговорил «братец». — Может, мне хочется, чтобы вы-с об этом знали...
— Из каких соображений?
— Есть и соображения. Я как рассуждаю. Всегда приятно знать про верного друга, на какую штуку он способен-c. Вы же в глубине души своей королевствовать желаете? Ну, и когда это приключится, я при вас буду вроде как кардинал-с...
— Нет, это вздор какой-то! — сердясь, сказала Эштвен. — И что за тон у тебя дурацкий?
— Тон обыкновенный и не дурацкий, а подлый-с... — «Братец» захихикал. — Полноте вам ребячиться. Уна, например, чужими руками все обстряпывает. Но ей уж недолго комендантствовать. А вам-с на кого рассчитывать при случае? На блажного дурачка-с? Он небось заради вас такого не отмочит, нет. Он в позу встанет и будет словеса говорить.
«Это обо мне! Ну и стервец...» — пробормотал Виталик, обмирая.
— А я делом-с, делом-с подкрепляю... — продолжал «братец», вихляясь. — Что мне словеса...
— Но ведь я знаю, что ты просто ей отомстить хочешь... Зачем же мной прикрываться?
— А у меня и на это мыслишка припасена. Да не одна, а целых три-с.
— Ну, что еще у тебя за ерунда? — отмахиваясь, спросила Эштвен.
— А вот и не ерунда. Мыслишка первая: вам это слышать противно, а вы от меня не бежите-с. Отчего? Да оттого, что вам это нравится.
— Так «противно» или «нравится»? Я чего-то не поняла...
— И противно, и нравится. Ситуация самая обычная-с. Порок отталкивает и притягивает. К тому же в глубине души-с вы считать будете — «это он из-за меня сделал!» Что бы вы сейчас ни говорили... Ну и считайте на здоровьице, кто ж вам не велит? А вот вторая мыслишка: ежели вы меня отшвырнете, то с кем пребудете? Вам только этот Дон Кишот полоумный и останется... А вы его не хотите-с.
— Не смей его обзывать. Чего ж ты его в глаза не обзовешь? — Эштвен нервно поправляла невидимую прядочку волос.
— А он мне сейчас и в морду! К чему мне эти приключенья-c? Да и вы-с за глаза о нем еще не так говорили. Или не было этого?
— Было! Но он бы простил, он великодушен, а ты... а мы...
— Вот-с!—заторжествовал дивный «братец». — Это вы правильно поправились. Именно что «мы»-с. А Дон Кишоту вашему все равно скоро каюк. Он по веревочке ходит — глядишь, шею-то и сломит! К чему он эту стенгазету на кухне повесил? «Лучшие люди нашей Квартиры»!
Да еще с фотографией Уны! Уна на него зубами-то скрежещет...
— Он... так сделал? — Эштвен смеется почти истерически.
— Ну да. Но есть и третья мыслишка. От всей предстоящей кутерьмы вам-то польза сугубая, как выражается наш хирург-резонер. Вот вы ее и не упустите... А у меня давно все готово. Дурочка Морра с радостью все сделает. Она у нее гитарку-то попросит, якобы в коридоре попеть-с. Да так время выберет, чтобы Аэглин кто-нибудь разговором отвлек. Этот кто-нибудь-с — тоже давно проинструктирован.
— Кто это? — глухо спросила Эштвен.
— Вам-то зачем знать-с? Есть один эльфишко... он у нее в свите на четвертых ролях-с...
— Удивительно, сколько у тебя помощников для такой мерзости! — обронила Эштвен, качая головой.
— Так это для какого-нибудь донкишотства трудно помощников сыскать. А здесь все на энтузиазме!—«Братец» уже откровенно егозит. — Ну так вот-с, Морра гитарку-то на другой этаж снесет, а там другая милая дама эту гитарку на два тона выше и подтянет! И все это за считаные минуты до выступления бедненькой Аэглин. Она своего пажика-то за инструментом пошлет, а сама будет за кулисами стоять и волноваться. Ну а пажик-с гитарку ей собственноручно подаст за пять секунд до выхода. Ну, она и споет, хе-хе... А у меня в зале уже и доброхоты будут с пищалками «уйди-уйди».
— Это все прекрасно, но к чему ты Уне об этом рассказал?
— И на это у меня есть соображеньице. Аэглин-то с полгодика назад у Уны кавалерчика увела-с. Так Уна мне сегодня пощечину дала, после всего этого — еще одну даст. А супротив ничего не предпримет. Пальцем не поше-вельнет-с... А мне, глядишь, от нее время спустя и обломится чего-нибудь... Запросто.
— Ты феноменален просто. Такого я еще не видала! Тс-с... Что это за шаги? — Эштвен встала, пошатываясь на затекших ногах. — Вроде идет кто-то...
С тихим визгом, топоча ногами, мимо заговорщиков пробежала голая эльфийка, изображавшая Европу. Следом за ней, трубя в воображаемый рог, поспешал человек в шлеме.
— Белая дева! — азартно восклицал он. — Ату ее! Ату!
И кругом сразу загалдели, засмеялись и завертелись десятки огоньков.
Виталик смешался с толпой. Он был оглушен услышанным и, попав в медвежьи объятия Морозова, чуть не расплакался.
— Это злодейство, — лепетал он, — просто злодейство. В книжном духе. Я смят и встревожен — но чем я могу помешать?
— Идем-ка к огню, ты дрожишь, — сказал Шура.
С ними пошли еще несколько дивных дев в чалмах из полотенец.
— Сейчас хватим водочки, закусим, — говорил Морозов бодро. И вдруг он замер, а одна из девиц завизжала так, .что у Виталика заложило уши.
Пылающие красные зенки выпрыгнули на них из темноты. Их обладатель действительно был похож на гигантскую крысу метра полтора в холке. Только нос был длиннее крысиного, голый и гибкий, словно хобот. Все покрытое светло-коричневой с переливом шерстью, чудовище выставляло этот лысый нос и передние лапы, похожие на человечьи, с непомерно длинными указательными и средними пальцами.
Под шевелящимся носом показалась пасть с двумя желтыми торчащими зубами.
От чудовища пахло аммиаком.
Виталик, не помня себя, лупил по жуткой морде своим погасшим фонарем. Зверь покачивался, сидя на задних лапах и размахивая передними.
Эльфийки визжали.
Шура с разбегу лягнул чудище в бок. Оно обиженно заворчало, опустилось на все четыре лапы и метнулось куда-то прочь, мимо костра. Толстый и как-то противноживой хвост стеганул Виталика под коленом.
— Это мохнатка! — закричали в темноте.
А потом кто-то заорал от страха и все прекратилось.
Виталик в каком-то ступоре продолжал сжимать останки фонарика — в схватке от него отлетели какие-то детали.
— Бог мой! — спохватился Шура. — Агасфер!..
Они со всех ног бросились к Агасферовой пентаграмме.
В центре нее лежал, еще покачиваясь, островерхий колпак.
— Она его утащила, — сказал кто-то.
Виталик поднял глаза — вокруг стояли почти все. Его вырвало.
— Что это было? — спросил голос Уны.
— Мохнат-ка, — сказал рыжий.
Морозов, не торопясь, достал из кармана линованный листок бумаги, расправил его и медленно прочел:
— Didelphidae giganteia subterraneia2. Обладает темно-рыжей или коричневой шерстью, лапы же, нос и хвост — голые. На брюхе имеет шесть сосцов, а женская особь — еще сумку для донашивания плода. Практически всеядна...
Действие седьмое
Путаясь в собственных мыслях и заламывая руки, Виталик гулял по Ленинградскому шоссе. В эти несколько дней он возвращался поздно, весь обрызганный грязью.
— Ты окончательно испортился, — сказала ему Уна. — Посуда не мытая, эльфам грубишь...
— Испортиться может техника. Или продукт, — сказал Виталик. — А что до грубости, то видит Бог, тише и бессловеснее в этой квартире нет человека, чем я.
— А кто сказал Мирилю, что кривоногие мальчики не должны носить лосины?
— Я еще пощадил его чувства, — отвечал Виталик, раздуваясь, — ведь на самом-то деле он — кривоногая девочка...