— А кто вылил Алхимику кипяток на ляжки?
— А кто убил кошку мадам Полосухер? — спросил Виталик устало и...
И пошел мыть посуду. Но ведь это занятие только способствует концентрации мысли — так в результате и родился у него план, впрочем, сумбурный и нелепый.
Дивный «братец», во всяком случае при свидетелях, к словоерсам не возвращался, а говорил как обычно — просто и не без достоинства. Виталик даже подумал: «А вдруг мне все померещилось?». Но, видя, как Эштвен избегает встречаться с «братцем» глазами, понял: не померещилось, нет.
Раздобыть телефон Аэглин нс составило труда. Третий по счету знакомый тусовщик — некто Дальф (лаконичный юноша с ножом, помните?) — сообщил Виталику требуемую комбинацию цифр.
— И что теперь? — сказал себе Виталик.
Телефонная трубка кусала ухо. За стеклянной дверью автомата маячил цыганистый субъект. Судя по состоянию рук, он торговал картошкой вразнос.
Протяжные гудки оборвались, и строгий женский голос сказал:
— Алло?
— Добрый вечер. Мне, пожалуйста, Аэглин...
— Кого? — удивились в трубке.
«Черт!» — подумал Виталик, а вслух по инерции молвил:
— ...если можно.
— Наверное, вам нужна Галина... Одну минуточку.
Борясь с соблазном повесить трубку и сбежать, Виталик бормотал под нос: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба? Айвенго хренов. Сейчас она рассмеется тебе в ухо лучистым эльфийским смехом и пошлет куда-нибудь...»
— Я вас слушаю, — послышалось в трубке.
— Здравствуйте... видите ли, я не знаю, с чего начать... словом, завтра на концерте...
— Кто говорит? — спросила неизвестная и, наверное, нахмурила брови.
— Вы меня все равно не знаете... Для вас это, впрочем, потеря не великая...
— А все-таки? — настойчиво поинтересовались в трубке.
— Речь не обо мне, а о вас. Завтра на концерте вас хотят жестоко обидеть. Унизить хотят. Я не могу подробнее...
— И что же мне делать? — Девушка на другом краю города удивилась и растерялась. Но в трубке уже звучали сердитые гудочки, оповещающие о конце оплаченного времени. «Вот и все», — подумал Виталик. Впустив вместо себя цыганистого торговца, он направился к магазину «Магистраль». Воротник пальто он поднял, а шляпу надвинул на самый нос. «Она будет поосторожнее, авось пронесет, — мелькало у него в голове. — Или этого недостаточно? Я, как всегда, был неубедителен...»
В «Магистрали» Виталик купил банку зеленого горошка для Уны.
— Сделаю я это или... не сделаю? И если сделаю — что мне за это будет? Уж верно, головы мне не отрубят... Обставить бы это все случайностью, я, мол, ни при чем... «Идите, мол, вы! Какая Аэглин?»
— Чек принес? — спросила Уна ледяным голосом. Волосатый в расписных джинсах маячил рядом.
Вместо чека Виталик в горячке сунул Уне другую бумажку.
— Это чей-то телефон, — сказала Уна, изогнув бровь. — А где чек?
— Зачем тебе чек, если вся сдача тут, до копейки? — не выдержал Виталик, но чек подал. Бумажку же с телефоном он, улучив момент, съел.
«Уну после истории со стенгазетой лучше не злить», — решил Виталик, запивая из-под крана шершавый комок.
Спал он плохо, то и дело запутываясь ногами в одеяле Шуры Морозова. Морозов дрыхнул, как убитый, — счастливый человек... А Виталику помощи ждать неоткуда, и уезжать некуда, и проснуться он не может — и не заснуть никак.
— Ты рехнулся, — надоедливым комаром зудел «сосед». — С кем ты хочешь тягаться? Связался младенец с чертями... Ой, влетит тебе — и за дело. Не суйся, не суйся ты туда. Ну сам подумай — стоит ли эта самая Аэглин твоего заступничества? Наверняка ведь такая же, как и они все...
— А если не такая? А вдруг она другая?
— А вдруг она — «хорошая»? Усеньки-пусеньки! Нет хороших и плохих — есть умные и глупые. Ты, например, — дурак.
— Идина... — бормочет Виталик.
— Инвариантно, коллега... — откликается сквозь сон Шура Морозов. Ему снится ученый диспут.
«Сосед» растворяется в мутном мраке, Виталик идет курить — осторожно, чтобы не потревожить спящих. И в иллюзорной мозаичной метели представляется ему иная квартира, иная кухня — где уют не зависит от настроения, где — тикки-так! — строго бормочут часы, а на красивом, томно изогнутом стуле сидит черноглазая юная женщина. Прядка волос медно-рыжих тревожно вьется у виска, а на скатерти капелька варенья, как кровь.
«Тикки-так!» — напоминают часы, и гитара в другой комнате вдруг отзывается: «Тррень!» И тревожно, тревожно, вдвойне тревожнее оттого, что в окно заглядывает весенний ветер, проводя по стеклу влажным пальцем рябиновой ветки.
Виталик, заболевая этой тревогой, возвращается в ознобе обратно.
Слушая стоны и покашливания модема, он кое-как погружается в горячечное небытие. Трещины на потолке над его лицом напоминают ему очертания Чимганского хребта.
И вот — уже сегодня. В университет — к шести. А в Квартире — о, удача! — никого, кроме Агасфера. И — о, дважды удача! — бурнинская гитара лежит себе в своем саркофаге. Где сейчас Бурнин, с кем он пьет и спорит — никто не знает. Может, он завтра придет, может — через два часа... О, если б завтра...
«Залог успеха — спокойствие», — уговаривает Виталик себя. И тут же берет с полки книгу — погадать. Раскрыта наугад страница «Басен Крылова». Виталик читает:
«Мужик и охнуть не успел,
Как на него медведь насел...»
И принимается хохотать.
Агасфер на кухне раскладывает по клеенке узоры из отстриженных ногтей. Ногти эти желтые, толстые — огромные. С пальцев ног, наверное.
О том, что произошло между ним и мохнаткой, он никому не рассказывал. Вернулся через два дня, тихий и задумчивый, как обычно. Но по какой-то причине седой клок переместился с левого уса на правый. Замечая это, Виталик всякий раз щипал себя за висок.
Прочие странности и нелепости, присущие Агасферу, остались при нем, новых будто бы не прибавилось.
— Доброе утро, — говорит он и принимается тихонько напевать. — И долго я ше-ел дорогами смерти...
Виталик сконфуженно моет посуду.
— Вы знаете, молодой человек, — обращается к нему Агасфер. — Вы милый юноша... Вы не обижали меня, и я вам кое-что сообщу. По секрету...
— Простите, — ответил Виталик, сглотнув слюну. — А вдруг я не подготовлен? Вдруг истина, открывшаяся вам, слишком для меня ужасна и тяжела?
— Истина не может быть ужасна, — нараспев говорит Агасфер и, вытягивая руку, разжимает пальцы. На клеенку сыплется продолжительный дождь из ногтей. «Наверное, он копил их лет десять!» — думает Виталик со страхом.
— Пускаясь в новое опасное плавание, — шепчет Агасфер, — нужно помнить языком вкус земляники. И тогда ты найдешь нужные слова для той, что встретит тебя в конце пути.
— А кто встретит? — спрашивает Виталик, но Агасфер, уже ничего не слышал, выкладывает из ногтей свой заветный орнамент...
Промаявшись до шестнадцати ноль ноль, Виталик пишет записку Бурнину.
«Бурнин! Гитару взял я, — гласит записка. — И если ты это обнаружишь, ты волен оторвать мне голову. Могу лишь пообещать, что верну се тебе в целости и сохранности. Я надеюсь, что ты не опустишься до дурацких сентенций, вроде: гитара для тебя как женщина и т. п. Вольные пророки из твоего поколения за женщин не держатся».
Подписавшись, Виталик кладет записку на то место, где лежал гитарный кофр. Затем он одевается и, прихватив гитару, уходит, ибо — пора.
Виталику казалось, что земное притяжение вырастает по мере приближения его к цели. Во всяком случае, по дороге гитара стала тяжелее раз в семь, а ноги сделались просто чугунными. Гитару он сдал пока в гардероб, а сам, оказавшись в холле, слегка растерялся.
Холл простирался, ограниченный лишь горизонтом. Золото, парча, алый и бордовый бархат, сердолики и топазы на стенах, рубины на потолке, таком высоком, что под ним могли бы летать самолеты... Этот холл был пастью Левиафана, открытой в вечном зевке. А по нему, в одиночку и группами, перемещались счастливцы-студиозусы, с безразличием олимпийцев попирая ногами все это великолепие, прислоняясь к нему, не замечая его.
Виталик учащенно дышал, стоя у стойки гардероба, в котором могла раздеться, наверное, вся Красная Армия. Номерок от вешалки весил как хороший кастет и был, судя по всему, из чистого золота. Где-то в получасе ходьбы от гардероба распахивались поочередно двери четырех лифтов, обдавая вестибюль снопами серебристых лучей. Виталик нервно сглотнул.
— Четырнадцатый этаж — это я помню, а вот куда дальше? Тут можно заблудиться навсегда!
Но от входных дверей до дверей лифтов уже тянулась муравьиная цепочка из приметных личностей. Многие были в эльфийских плащах и с гитарами. А иные — и без этих атрибутов, но все равно какие-то знакомые. Эти личности тоже не обращали на великолепие никакого внимания.
Виталик пристроился в хвосте чинной компании, которая шествовала церемониальным шагом и задавала тон окружающим. Тон был чрезвычайно торжественный, будто и впрямь направлялись эти гости на придворный бал.
Прямо перед Виталиком, высоко вознеся подбородок, ступала пышная дама в изумительном вечернем платье. Великосветского ее облика не портили даже ортопедические башмаки ядовито-красного цвета, выглядывавшие из-под подола.
По бокам от нее, со спесивостью высокородных оруже- . носцев, шли двое с мечами. Деревянные мечи обмотаны были синей и черной изолентой.
У сверкающего лифтового портала собралась небольшая очередь, в которой все новоприбывшие раскланивались и обменивались приветствиями друг с другом. Спесивцы с мечами стояли широко расставив ноги. Длинная, готического типа, белобровая дева подавала руку для поцелуя краснощекому кавалеру в куртке-«косухе». Толстяк, опираясь на гномский топор, куртуазно разглагольствовал с остролицей карлицей в черном. Карлица через слово произносила «Аш-шназг», что, по-видимому, являлось ругательством.
— Привьет! — послышалось сзади.