— Я... не суть...
В темноте сбоку остро кашлянули. Виталик глянул и обмер — там стояла Уна.
— Значит, вы звонили... Но кто? Не эта же дура Морра?
— Это не моя тайна, я вам не скажу. Я должен был вмешаться, и вот... Возьмите же гитару, она очень хорошая...
Аэглин забрала у него инструмент и тихонько проверила настройку.
— Чудесно звучит, — сказала она. — И настраивать не надо. Что ж, я вам обязана. Вас как-нибудь зовут?
Виталик приложил палец к своим губам, кивнул ей и на цыпочках вышел в коридор.
Там кроме Грегуара и томящегося юноши пребывал еще и «братец» с меланхолично-кротким лицом.
— В этой гитаре больше нет необходимости, — произнес Виталик.
Юноша в сиреневом захлопал ресницами.
Виталик подошел к «братцу», извлек из карманов пищалки и, поднеся их к самым ушам «дивного родственника», коротко свистнул обеими. Глаза у «братца» мгновенно стали похожи на оловянные пуговицы, но, надо отдать ему должное, выражения лица он не изменил.
Виталик побрел далее, не оборачиваясь.
В небольшой круглой зале он сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене. Откуда-то смешными зигзагами прискакала фретка и стала нюхать шнурки на его ботинках.
Подошла Уна.
— У Эштвен истерика, — сообщила она.
— Я знаю, — отозвался Виталик.
— Так. Я надеюсь, ты осознаешь, что о твоем участии в концерте речи более не идет?
Виталик кивнул.
Уна долго на него смотрела, а потом сказала:
— Я все не могу тебя понять. Что ты за человек?
— Я не знаю, — тихо ответил Виталик.
— Вот и я не знаю. Мутный ты какой-то... И неясно, как к тебе относиться — на шею броситься или всю морду тебе расцарапать.
Виталик молчал.
— Ну, я пошла, — сказала Уна.
Виталик кивнул.
Уна удалялась медленно, скорбно опустив голову. Фретка увязалась за ней. Из зала донеслись аплодисменты.
Виталик сидел довольно долго в полном одиночестве. Потом явился Грегуар.
— Там Галадриэль наступила в какашки и не может определить, в обезьяньи или в хорьковые. Я предлагал ей понюхать — отказалась... — поведал он.
— Номер Аэглин закончился? — спросил Виталик.
— Да уж минуты три. Вон, смотри!
К ним важно шел юноша в сиреневом плащике. В руках он держал бурнинскую гитару.
— Вот, — сказал он, — велели передать. И еще госпожа Аэглин настоятельно просила узнать ваше имя.
— Сообщите госпоже о нижайшем моем почтении, — сказал Виталик, поднимаясь. Он забрал гитару, неловко поклонился и побрел прочь.
Образовавшаяся внутри него пустота (куда там Ложкину!) была холодна и чиста.
В зеркале лифта отразился «сосед».
— Ну, ты доволен, надо полагать? — осклабился он.
— Доволен, — сказал Виталик.
— И что теперь?
Виталик вдруг всхлипнул и заплакал...
Публика безмолвствует.
Человек в трико. A-а, проняло наконец? Явление четвертое!
Бурнин домой не явился. Со вздохом облегчения Виталик положил кофр на место, переоделся и заварил себе чаю. Агасфер мирно спал, завернувшись в какую-то рогожку. Модем исправно булькал. Мертвый стоял покой на Квартире.
Когда Виталик вышел курить, у подоконника стояла Аэглин.
— Вот здесь, значит, вы стоите вечерами и смотрите в метель, — утвердительно сказала она, смотря на него прямо и серьезно.
— Всезнайка Грегуар сообщил вам, где меня можно найти?
— Да.
— А зачем, собственно? — поинтересовался Виталик.
— Ну знаете... — Аэглин покачала головой. — Я хочу пригласить вас к себе, — сказала она.
— Поздно уже, — Виталик медленно закурил.
— Мы никому не помешаем. Родители предупреждены.
— Да нет, — вздохнул Виталик. — Вы не поняли. Для меня — поздно. Вам не нужно было тревожиться, приходить сюда...
— Не обижайте меня, — в глазах Аэглин сверкнули маятники — тикки-так! — Я знаю, как и чем вы рисковали. Поедемте, я вас прошу...
— Поймите и простите меня, — заговорил Виталик горячо. — Я не имею права влезать в вашу жизнь. Я только предотвратил эту гадость.
— Ради... нее?
— В конечном итоге — нет. — Он махнул рукой, рассыпая искры.
— Так в чем же дело?
— Дело во мне. Я должен кое-что сказать вам, но вы выслушайте только.
В знак согласия Аэглин тяжело кивнула.
— Я фантом, — сказал Виталик. — Мертвец, понимаете? Я лицемерный лгун, притворяла... Вот они все, — он очертил сигаретой пылающую сферу, — лгунишки по-мел-кому. Так — чепуха. Капризные детишки. А я надуваю их всех полномасштабно.
— Я не понимаю... — прошептала Аэглин. — Не пугайте меня, пожалуйста...
— О господи! И в мыслях не было... Милая, чудная девушка, я не могу поехать с вами, не могу позволить себе увлечься вами, не могу даже поцеловать вас, хотя хочется очень!
— Но почему, наконец?
— Потому что я — никто. Я даже не ничтожество. Я — величина отрицательная, понимаете?
— И это говорит человек, совершивший такое...— Глаза у Аэглин стали горькими. Она молчала какое-то время, а потом глухо, со злобой проговорила: — Это они, эти пигмеи, вас в этом убедили? Это вот эти лилипуты ухитрились растоптать вас? Да вся их свора мизинца вашего не стоит, а вы... Как же вы могли!
— Вы не правы сейчас, — сказал Виталик. — Никто меня нс топтал. Вы не плачьте только, ради бога, а?
— Как же, не права... права! Вы думаете, вы — первый? Дурачок вы несчастный... Бедный, бедный...
Виталик промолчал.
— Я сейчас уйду, — сказала она. — Вы только знайте, что можете всегда мне позвонить и я обрадуюсь вам как самому лучшему другу.
— Но сейчас — прощайте, — прошептал он в ответ. — Прощайте и не очень ждите меня... Я боюсь, я устал... От того, что вы пришли сейчас, мне сладко, но очень больно. Уходите же...
— Да, да, — торопливо говорила Аэглин, целуя его. — да... прощайте и... прощайте...
Она ушла. И завертело ее метелью, а Виталик курил и слушал, как стихает в ночи: тикки-так! тикки-так!
— Я дурак? — спрашивал он.
— Ты — дурак! — отвечало ему нечто.
Тикки-так! Тикки-так...
Действие восьмое и последнее
Никогда, слышите вы, никогда в жизни, ни за какие блага, ни за что на свете нс возите пьяных женщин домой на метро! Если вы выберете пешую прогулку, пьяная женщина будет инфернально хохотать, повисать у вас на локте, терять обувь и на всю улицу обсуждать достоинства и недостатки вашего интимного органа. Если вы повезете ее домой на такси, то, скорее всего, она наблюет на заднем сиденье, а потом заснет сном праведницы. Оба этих варианта безусловно, неприятны, но по сравнению с тем, что она может натворить в метро, кажутся забавными приключениями в духе Джерома.
Дикая Женщина Анастасия три раза чуть не рухнула на рельсы, два раза вырывалась от Виталика на эскалаторе, пытаясь бежать в обратном направлении. Подвернувшиеся по дороге мирные пассажиры летели в разные стороны, будто кегли. «Все это закончится в «обезьяннике»,— думал Виталик, ловя Настеньку за ворот сиреневой дубленочки.
— Отстань, — говорила Дикая Женщина невнятно, но громко. — Ты меня ненавидишь, да? Ненавидишь?
— Нет, что ты, — бормотал Виталик, косясь по сторонам. У встречных был какой-то злорадный и насмешливый вид.
— Ты врешь! — кричала Настенька, размахивая головой так сильно, что казалось, голова эта сейчас оторвется и далеко в сторону отлетит. — Ты врешь! Ты — врун. Конечно, ты меня ненавидишь...
Настенька мгновенно зеленела и вдруг исторгала из себя длинную, пенящуюся, с резким запахом струю куда-то в ноги прохожим. Те протестующе пищали и отскакивали.
«Сколько же в нее помещается?» — думал Виталик, объятый суеверным ужасом.
Тут эскалатор закончился, а Настенька по инерции полетела дальше, расставив руки. Сзади кто-то обидно захохотал.
Они возвращались с банкета после морозовской защиты. Виталик присутствовал на защите в качестве стенографиста. В зале помимо ученого совета находились также и знакомые Шуры Морозова, слетевшиеся в предчувствии пиршества.
И пиршество было. Сначала в холле медицинской академии, а потом в квартире, которую сняли на сутки морозов-скис родственники, приехавшие из Минска по сему замечательному случаю.
— Зачем ты пригласил Дикую Женщину? — недоумевал Виталик.
Шура, совершенно замученный и какой-то растерянный, только разводил могучими руками и топорщил усы.
— Сам не знаю... дурак я, наверное, — говорил он.
Защита прошла легко, и было видно, что Морозов даже разочарован. А мама Морозова, невысокая бойкая женщина, сияла от удовольствия. Когда ее сын отвечал на вопросы оппонента, она наклонялась вперед и еле видно кивала головой.
Настенька явилась уже навеселе. От стыда и смущения Виталик ей даже нагрубил, но она этого не заметила.
— Смотри, Шурка-то какой умный! Просто ужас! А? — орала она на весь зал, показывая пальцем на новоиспеченного кандидата.
Виталик смотрел на нес с каким-то брезгливым любопытством, как на диковинное насекомое. «Эти зубы зеленые... Я к ней что-то испытывал? Что за бред? —думалось ему. — Как так могло произойти?»
— Ты решила напиться? — спросил он у нес шепотом, когда они сидели за столом.
— А тебе что за дело? — визгливо закричала она.— Ну надо же! Все лезут в учители!
Виталик пожал плечами и, воспользовавшись перекуром, просто пересел от нес за другой конец стола. А стол был длинный, как взлетная полоса. Он занимал собою почти всю комнату этой квартирки, оклеенной рыжими обоями. По обоям прогуливались важные клопы. Квартиры, снятые посредством бабушек на вокзале, все похожи одна на другую — вряд ли стоит подробно их описывать, тем более, что этот сервис нс вполне законен.
Эта рыженькая квартирка, помимо стола, вмещала в себя человек тридцать родственников, знакомых и друзей Шуры Морозова. Виталик, отвыкший от «приличных» незнакомцев, чувствовал себя некомфортно. Кроме того, его нс оставляло опасение, что Дикая Настенька нарочито задалась целью испортить «цивильную вечеринку». Вела она себя просто невыносимо.