Лапин начал прикидывать, во сколько обошлась бы волшебнику из песни его любовь дарить детям мороженое в наше время. Вышло недорого. Даже вместе с арендой кинотеатра для «бесплатного кино» и прокатом вертолета сумма была вполне себе скромной. «Попробовать, что ли, на досуге? Глядишь, по телевизору покажут — ха-ха...»
Из-за поворота, побрякивая звонком, выехал велосипедист, нелепый толстенький человечек в выцветшей шелковой гавайке и мятых брюках. Увидав Лапина, он приветственно махнул короткой пухлой ручкой и едва не потерял равновесие. У беседки он остановился, неловко спрыгнул на землю и прислонил велосипед к скамье.
— Опаздываете, — мягко упрекнул Лапин.
Человечек развел руками и хохотнул.
— Совершенно потерял форму! — воскликнул он противным высоким голосом. — Два раза падал в канаву и один раз не вписался в поворот. Видите, руки дрожат. — И вытянул свои лапки ладонями вперед. Ладони были влажные и липкие даже с виду. Весь он был какой-то влажный, липкий и зачуханный. Но улыбался и посмеивался этот человечек непринужденно, носик его поросячий был задран кверху задорно, а в глазах горело лукавство.
— Ну ладно, уважаемый Олег Павлович. Дельце у меня к вам, очень важное. Догадались, по какому поводу?
— Нет, — сказал человечек. — По-моему, наши с вами дела все закончены. Я очень удивился, когда нашел вчера вашу записку...
— Значит, не догадались... Хм. Так я объясню.
Олег Павлович сел на грязную скамейку, не забыв поддернуть брюки на коленках.
— Слушаю вас... — покладисто сказал он.
Лапин заложил руки за спину и, стараясь не смотреть на матовую лысину собеседника, произнес:
— Золото ваше, дружок, никуда нс годится.
— Почему? При мне ваш эксперт смотрел его, был удовлетворен. Вы сами набирали его, сами упаковывали в чемодан... Тридцать кило вывезли.
— Да не спорю. Сделка была честной, на первый взгляд. Но вот беда — захотел я себе прикупить кой-чего на международном рынке да золотишком рассчитаться... Не вышло.
Человечек слушал с неподдельным интересом.
— Тридцать килограммов мусора! — заорал Лапин. — Железных опилок с дерьмом пополам! Это ваши штучки, не прикидывайтесь.
— Я, право, удивлен, — растерянно округлил глаза Олег Павлович. — Что-то я в толк не возьму. A-а! Вы, часом, не оружие прикупали?
— Не ваше дело! — отрезал Лапин. — Вы что же думали, памперсы я буду закупать большим оптом?
Человечек торопливо вскочил.
— Пойдемте-ка наверх, — сказал он, — там нас не услышат. Здесь неудобно.
Лапин пошел за ним следом. На вершине холма они остановились, как на смотровой площадке.
«И хотя нам прошлого немного жа-аль, лучшее, конечно, впереди», — доносилось снизу.
— Что же мне делать? — спросил человечек, сцепив руки на животике. — Это сильнее меня и сильнее вас. Любой может взять это золото, но не любой может пользоваться им. Что я-то могу изменить?
— Не можете? Значит, уступите Воронью Гору мне. Я сам заберу ее.
— Но вы не знаете слов, открывающих горы, — сказал человечек, нервно облизнув губы.
— Спорим, знаю? Бульдозер, экскаватор... Есть еще хорошее слово — динамит... — Лапин хохотнул и отвернулся, стал смотреть на зеленеющую стену деревьев далеко за оврагами.
— Бог мой! Зачем же вам золото, которым вы не воспользуетесь?
— А я разработаю месторождение и продам его. Вам-то что. Я собираюсь вас наказать.
Человечек горестно вздохнул.
— Да-да! — продолжил Лапин. — Вас нельзя пристрелить, нельзя взорвать, денег у вас не отнимешь... Но отобрать у вас дом я могу.
— Что же мне делать? — снова повторил Олег Павлович, очень тихо, почти шепотом.
— Откупитесь. Тридцать килограммов золота, как договаривались. Нормального, рыжего, без колдовства. Я бы мог запросить и шестьдесят, и девяностно после вашего прокола, да ладно, буду гуманен. Подумайте...
— А мне незачем думать, — неожиданно ясным голосом отвечал человечек. — Никакого золота вам не видать.
— Ну как знаете. — Лапин посмотрел на человечка насмешливо через плечо, но вдруг почуял неладное, рванулся — оказалось, поздно.
— Эй! — крикнул он. — Что с моими ногами?
Шея тоже не хотела поворачиваться в нормальное положение. Лапин поднял руки, но и они больше не слушались его — раскинулись в стороны и мышцы свело от напряжения.
— Что за фокусы! — крикнул Лапин. — Эй, пустите меня!
— Это не я вас держу, — возразил человечек, — это вас земля-матушка держит. У нее просите.
Лицо Лапина стало багрово с натуги.
— Ой, пусти...те, пошутил я, — хрипел он, — это шутка была... ой.
— Плохая шутка, — поморщился Олег Павлович. — Моя лучше.
Он снова облизнул губы.
— Потерпите немного, — заговорил он. — Скоро боль и страх пройдут. Останется покой, и тяжелые думы не нарушат его. И впереди будет вечность...
«Ска-атертью, скатертью, дальний путь стелется», — успел еще услыхать Лапин, но скоро густой лиственный шум вокруг вытеснил все остальные звуки.
Могучий кряжистый дуб мгновенно оделся листвой, воздев к небу две исполинские ветви. Человечек постоял около него с минуту, опустив глаза. Потом он почесал нос и вернулся к беседке.
— Вот черт! — воскликнул он. — Велосипед увели!
Действительно, велосипеда не было. Все остальное было как прежде — босоногие девицы, завороженные полетом волана, голубь-инвалид у кормушки, детский хор из транзистора... И прохладный легкий ветерок, какой бывает в начале лета.
История третья
Пять дней собиралась гроза над Москвой. Душно было очень и пыльно. Поговаривали в эти дни, что от чрезвычайной жары расплавился продавец мороженого у метро «Сокол»...
Чахла листва, так и не успев увидеть макушку лета. Мостовые звенели от зноя, а асфальт под ногами был мягок.
Митя, совершенно одинокий в своих скитаниях по раскаленному городу, ужасно маялся. Ежедневно он выходил на охоту, поджарый ласковый хищник. Крадучись обходил свои угодья, но увы — пусты были уютные дворики и террасы летних кафе. Митя мрачнел с каждым днем, и короткими ночами лежал один под раскрытым окном и смотрел в потолок своей комнатушки. Сердце сердито стучало, переполненное до краев волшебной силой, которую некуда было тратить. Тело горело. В душевой Митя падал в обмороки — перед ним в раскрытых кабинках возникали купающиеся первокурсницы, подмигивали Мите и старательно смывали с волос ароматный шампунь.
В общежитии оставалось только двое жильцов — Митя и Шавкат, студент из Пакистана. У пакистанца, судя по всему, были те же проблемы. Митя неизменно натыкался на него в пустом и темном коридоре. Шавкат, от которого пахло сандалом, анашой и красным перцем, всякий раз так выразительно смотрел на него влажными черными глазами, что Митю передергивало.
Казалось, вечно будет длиться этот ад. Но наконец Мите повезло.
В сиреневом жакетике, одетом прямо на голове тело, сидела девушка под горячим навесом в ожидании трамвая.
Затаив дыхание, Митя стоял рядом и осторожно поглядывал на нее. Сближался с девушками он всегда так же, как кормил белок в парке, подчиняя своей воле нечто осторожное и хрупкое.
Девушка в сиреневом жакетике не могла не ощущать тех поцелуев, что тихо касались ее шеи, слетая с Митиных губ бархатными бабочками. Она охотно подставила им и руки, и грудь. Митя не видел ее лица, но знал, что она улыбается. Когда к остановке подкатил трамвай, незнакомка поднялась со скамейки. Митя потянулся за ней, как на поводке.
«Не сегодня, не завтра, — сказала девушка, обернувшись, — и даже не послезавтра... Но в среду я буду ждать вас здесь в это же время. Не забудьте пожалуйста».
Митя не успел и слова сказать, как затворились трамвайные двери, и незнакомка уехала. Трамвай исчез в розовом мареве, а Митя пошел в общежитие ждать среды.
Был третий день неистовой жары. Митя, лежа на застеленной кровати, плавал в поту. Две ночи подряд Шавкат приходил к нему под дверь, шумно вздыхал и пел что-то заунывное, на три ноты, подыгрывая себе на дутаре. В первую ночь это быстро Митю убаюкало, а во вторую он уже не мог заснуть никак. Закрывая глаза, он снова и снова оказывался на трамвайной остановке, заново проживая те пятнадцать минут вблизи незнакомки. Персидским соловьем разливался в коридоре Шавкат, и Митя вдруг увидел, как в щель под дверью вползает стебель лианы. Вот он опутывает ножку стула, тянется вверх, извилистый, как арабская вязь, и покрывается огромными пунцовыми розами... Митя не выдержал, схватил со стола хлебный нож и в два взмаха перерубил сочный стебель. Шавкат заплакал и ушел, шаркая ногами. Цветы увядали на глазах.
Митя добрался наконец до утра.
Было видно, что уж сегодня грозы не миновать. Задул ветер, и далеко к северу от столицы уже сверкали сабельные взмахи молний.
Задолго до назначенного времени Митя покинул общежитие и заметался по городу, не чувствуя ног. Он заходил в книжные магазины, бестолково заглядывал в ларьки, купил зачем-то вчерашнюю газету и тут же забыл ее в троллейбусе. Потом его занесло в пельменную, он заказал две порции со сметаной, заплатил и ушел, не дождавшись...
Очутившись на месте, Митя плюхнулся на лавочку и стал ждать.
«А вдруг она тебя разыграла? Что ты будешь делать, если она не придет?» — посетила его первая разумная мысль за весь день.
Митя застонал, и в животе его что-то осело.
Но тут приплыл совершенно беззвучно двухвагонный трамвай, встал перед Митей и загородил собою весь мир. И в заднем вагоне, за смутным оконным стеклом, Митя увидел свою незнакомку. Выходить она не собиралась, напротив — манила его пальцем к себе. В последнюю секунду Митя влетел в вагон, получив дверьми под зад.
Прошло секунд тридцать, прежде чем он понял, что едет в вагоне один.
Митя затряс головой и принялся лупить кулаками в дверь. Но ехал он в заднем вагоне, и толку было немного.
Он решил спокойно досидеть до ближайшей остановки и упал в кресло. Со спинки соседнего сиденья на него вытаращилась гнусная рожа, нацарапанная по краске чьими-то ключами. Рожа немедленно показала язык и подмигнула. Митя подскочил, как укушенный, и сбежал на переднюю площадку.