— Но Кафка? — сказала Уна. Ей нравились такие беседы и фамилию «Кафка» она произнесла вкусно.
— Кафка? — Собеседник закудахтал, как давеча на лестнице, и поскреб ногтями рыжую клеенку на столе. — Не смешите, пожалуйста! Человек мстительно разделывается с собственными врагами, помещая их в идиотские ситуации. И это, по-вашему, абсурд? Нет уж. Там, где проглядывает хоть какая-то система, абсурдом и пахнуть не может.
— Одушевленная абстракция перестает быть таковой, — наугад вклеил Виталик.
— Если угодно. Впрочем, все это — детский сад.
— Но — Хармс? — сладко молвила Уна.
Человек с морщинистой лысиной мучительно фыркнул в кружку, облившись чаем.
— Значит, истинный хаос по силам только сумасшедшему? — продолжала Уна.
— Да вы поймите, что в одной системе с человечеством абсурд невозможен. Хаос лежит не за пределами понимания человека, а вне всяких пределов. Столкнувшись с хаосом, человек либо уничтожается сам, даже не успев ничего осмыслить, либо хаос перестает быть, подчиняясь людскому хамскому желанию во всем разобраться. А наши сумасшедшие — они все слишком нормальны...
— Вы ему верьте, — донесся голос Настеньки из комнаты. — У него на этаже в общаге еще один с ума сошел. На почве сессии.
— Неужели? — спросила Уна.
— Натурально.
— Какой ужас!
— Да ну, какой это ужас? Сессию он все же сдал, — сказал Середа и опять закудахтал.
В прихожей и в тамбуре возле сортира, где, очевидно, произошло сражение, было натоптано и таяла принесенная с улицы слякоть. Надо было вытереть пол, и Виталик занялся этим.
В разгар его возни с тряпкой (как и было задумано!) из комнаты вышла Настенька и, наступив Виталику на руку (нарочно!) громко сказала:
— Ишь, какое полезное животное. Уна, твое?
— Пользуйся, — с широким жестом сказала Уна.
— А оно не против?
— Оно никогда не против.
— Ну что ж, животное, давай знакомиться. Я — Дикая Женщина Анастасия. Мудак на кухне — Сергей Геннадьевич Середа. А в комнате за компьютером — мой муж Рогожин.
— Меня зовут Виталик, — сказал Виталик, поднимая глаза.
Дикая женщина смотрела на него пристально, очень серьезно.
— Заканчивай свою бодягу и мой руки, я буду тебя кусать.
— Ты не слишком его! — прикрикнула Уна. — Он у нас хворенький. Пожалей бедолажечку.
— Больных нужно отстреливать, — взвизгнула Настя и отскочила к стене.
— Я совершенно не заразен, — возразил Виталик и пошел полоскать тряпку.
Случай, безусловно, тяжелый, но... Дрянная девчонка явно ждет, что я спасую и буду от нее прятаться по углам, подумалось ему.
Потом Виталик снова вышел покурить. На этот раз он смотрел в окно, уперевшись лбом в «ХУИО», на снег, желтый от фонарного света.
Спустя минуты три (ну еще бы!) вышли покурить и Уна с Настей.
— Ба! И ты здесь? — удивилась Настя (очень натурально). — Да ты везде! Хочешь побыть моим животным? Я тебя хочу.
— Видите ли, — заговорил Виталик, — тот, кто вклинивается между мужчиной по фамилии Рогожин и женщиной по имени Настасья, непременно оказывается идиотом.
Уна захохотала, а Настенька залепила Виталику яростную плюху.
— Не смей говорить плохо о моем муже! — завизжала она.
— Да ты не поняла! — еще громче засмеялась Уна.
— Все равно. Это — на будущее. А сейчас я его укушу. Закатывай рукав!
Рукав у него и так был закатан, хотя давать себя кусать он и не собирался. Но в этот момент, немилосердно скрипя дверью, на лестницу вышел и Середа. Виталик отвлекся на него всего на долю секунды и тут же был укушен в предплечье.
Настя стискивала зубы все крепче и крепче. Середа, увидев расширенные глаза Виталика, сбегал за Рогожиным.
— Что ты!.. Ему же больно, — глухо забубнил Рогожин. Он приплясывал около, невыразительно жестикулируя. Виталик вдруг поразился тому обстоятельству, что Рогожин был одет в байковую рубашку с оборванными пуговицами, похожую на детскую распашонку.
— ЫВЫ ОФОВО, — сказала Настенька.
Середа глядел на это с живым интересом, и когда у Виталика поплыли от боли круги перед глазами, коротко сказал:
— Брэк!
Настенька разжала зубы. Виталик пошатнулся — по руке медленно текла кровь.
— Ужас, смотрите — бледный какой! — сказала Уна.
— «И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым», — отдуваясь, сказала Настя, уперев руки в боки. — Ты почему не кричал? Я думала, тебе не больно... Рогожин, это существо не кричало!
— Ты должна извиниться, — глядя в пол, сказал Рогожин.
— Не подумай даже, — сказал Середа. — Вы, юноша, только что с честью прошли обряд инициации. Носите эти шрамы как медали и демонстрируйте их другим с гордостью!
Виталик ушел в дом. Он заперся в сортире и там тихонько повыл. Полегчало.
Остаток вечера Дикая Женщина с Виталиком не разговаривала. Она приставала к мужу.
— Подари мне его на день рождения, — ныла она, показывая на Виталика пальцем.
— Дорогая, твой день рождения только в августе, — отвечал Рогожин монотонно.
— Тогда на Новый год!
— Новый год уже прошел.
— Тогда на Рождество!
— Рождество тоже уже прошло. Я подарю тебе его на двадцать третье февраля.
— Ты хам, Рогожин. Ты — хам!
Уна была в плохом настроении — Середа охотно разглагольствовал на кухне, но нс хотел соблазняться. Позже, гораздо позже Хозяин Квартиры расскажет, что «физтехи» в большинстве своем равнодушны к женщинам и что Дикая Женщина, охмурив «физтеха» и даже женив его на себе, совершила нечто вроде Гераклова подвига.
Действие второе
Декорации преобразились. Теперь зрители видят комнату в семнадцать квадратных метров.
Две трети комнаты занимает «лежбище» — это обширная низкая тахта без ножек, на которой живописно навалены подушки, одеяла, пледы и спальные мешки. Над «лежбищем» — ковер. На ковре — деревянные мечи и гитара. Оставшаяся часть комнаты отгорожена шкафом и швейной машинкой. Там стоит компьютер. За компьютером — огромный мужчина в плавках. Он усат, у него маленькие, близко посаженные глаза и могучие ляжки неприлично нежного цвета. Это — друг Хозяина, Алхимик. Хозяина снова нет дома, он снова у Венского, а когда придет — тоже будет ходить по Квартире в одних плавках.
Алхимик живет в Питере и временами, бывая в Москве, гостит непременно у Хозяина. Тут ему хорошо.
На лежбище, прислонившись к ковру, сидит Виталик. Он уже давно встал, прибрался как мог и теперь отдыхает — читает. На другой стороне лежбища лежит, укутанная, Ксанта. На ней мохеровый розоватый свитер и черные сияющие лосинки. Она вся состоит из округлостей, которые перекатываются, как шары для боулинга. Ксанта томится духом.
— Вита-алик! — взывает она. — Вита-алик!
— Чего, — откликается Виталик, не отрываясь от книги.
— Виталик, почему ты такой?..
— Какой?
— Такой... витальный!
— Га-га-га! Ох-ха-ха-га-га! — оглушительно смеется Алхимик. Его голова, похожая на горшок с ушками, показывается над швейной машинкой. Он изрекает: — Хорошо, что ты не Бруталик. Иначе был бы брутальный. Ого-га-га-га!
И он с грохотом обрушивается обратно.
— Нет, в самом деле, — иезуитским голосом продолжает Ксанта. — Ты так хорош, что, будь я дурочкой, я бы в тебя влюбилась. Правда.
Виталик пожимает плечами. Экая тоска — на кухне заперлись эльфы неопределенного пола и спорят на свои эльфийские темы. Человеку там делать нечего, он там неуместен, как носорог на выставке фарфора. Прежде Виталика это умиляло, теперь — злит. И он часто бегает в сортир (сортир отделен от кухни нетолстой стенкою) и там нарочно громко пукает и мочится. В эти моменты эльфы конфузливо затихают.
Итак, в кухне — эльфы, здесь — эти. Почитать сегодня не дадут, это ясно. Виталик читает Стейнбека. Это просто заколдованная книга — на любом новом месте жительства она попадается Виталику, но он никак не может прочесть ее до конца. А с виду — обыкновенная такая книжка в красном коленкоре, корешок сверху чуть надорван.
— Право, жаль, что я умна, — ненатурально огорчается Ксанта. — Право, жаль...
— А мне не жаль, — не выдерживает Виталик. — Если бы к твоей красоте да еще бы и глупость — ты была бы слишком неотразима.
— Льстец, — восхищенно говорит Ксанта. Она завернула все свои округлости в драненький плед с претензией на расцветку клана Кемпбеллов. Наружу торчит только сдобное личико.
— Вита-а-алик!
— Ну чего еще?
— Это правда, что тебя поимела Дикая Женщина?
— Враки.
— Значит, правда. Ну, и как ты ее находишь?
— Она бесхитростна, как критский лабиринт, и неприхотлива, как орхидея, — говорит Виталик.
— В этом — ее прелесть, но имей в виду — она опасна...
— Неужели?
— Она, как паучиха, пожирает предмет своей страсти...
— До страсти тут далеко, — сказал Виталик, — как до Атлантиды.
— Тем хуже для тебя, глупый мальчик. Она съест тебя без аппетита, — сказала Ксанта и сладко заныла: — Вита-а-а-алик!.. Ну отчего я так умна? Как бы мне поглупеть? Помоги мне упасть с вершин моего интеллекта к тебе, в бездонную пропасть немудрящего греха!
— Ну уж дудки! Это счастье даровано избранным. — И с этими словами Виталик уходит курить на лестничную площадку. А Ксанта воображает про себя, будто она — нагая среди нагих вакханок, а вокруг пляшут крепкие козлоногие Виталики, бесстыдно выставляя напоказ огромные вздыбленные признаки примитивного жизнелюбия. О-о!
Алхимик тарахтит клавиатурой.
На лестнице «сосед», приняв постный вид, сказал:
— Ну, дорогой, я с тебя удивляюсь. Бери, пока само плывет. Чего ты ломаешься? Дамочка просто из трусов выпрыгивает, а ты привередничаешь.
— Эту штучку я оставлю про запас, — отвечал Виталик. — Время вроде есть. Не хочу, понимаешь ли, рассеиваться. Долой поточные линии разврата. Настала эпоха штучной работы.
— Ну, как угодно. А то смотри — вынырнет из-за угла какой-нибудь любитель Киркегора, которого ты, кстати