— Когда выходить?
— А хоть сейчас! — повеселела Нинель Андреевна. — На складе возьмите костюм. А перед закрытием подойдите к Гоше, бухгалтеру, он выдаст вам пятьдесят рублей.
— Пятьдесят! — вскрикнул Мозжухин.
— За полдня. Полная ставка — сто в день. Так вы решились?
Мозжухин кивнул, преодолевая тошноту, выслушал, как пройти на склад, и направился к выходу.
У самого порога, прилипнув ладонью к никелированной дверной ручке, он задержался было, но в спину ему ударил сердитый рык Семицветова: «Кто это?»
Мозжухин втянул голову в плечи и убрался поздорову.
Работа Мозжухина заключалась в следующем. По прибытии он переодевался, точнее — одевал на себя циклопическую мобильную трубку, с большим изяществом выполненную из резины и разных сортов пластика. Наружу торчали только ноги в серых брюках и мальчиковатых сандалиях. Внутри телефона было темно и как-то необыкновенно пахло кислятиной. Иллюминатором Мозжухину служила плоская щель, незаметная снаружи. К этому надо было привыкнуть — ничего не видя под ногами, Мозжухин часто спотыкался и падал. Подняться же без помощи рук да еще под тяжестью телефона было сложно.
Руки доставляли много хлопот Мозжухину. Их невозможно было вытянуть вдоль тела. Приходилось держать их на животе либо за спиной, но тогда уставали плечи. Однако у нахождения рук внутри был существенный плюс — от пота кожа Мозжухина начинала зудеть, но он мог чесаться!
В образе телефона Мозжухин прохаживался взад-вперед у дверей фирмы, которая занимала собою небольшой особнячок на Л***ском шоссе. С десяти до восемнадцати ноль-ноль. Перерыва на обед не было.
— Берите с собой бутерброды и термос, — сказал ему Гоша. — Обеденное время — самое горячее. И не забывайте гостеприимно кланяться! Хоть изредка кивайте в сторону дверей нашей конторы!
Понятное дело, ни кивать, ни тем более кланяться Мозжухин не мог, будучи закованным в телефон. Но странное желание — подойти ответственно к своему делу — заставила Мозжухина проявить изобретательность.
«В конце концов, этот целлофановый монстр кормит меня, — подумал он. — А работа не так уж плоха, в сущности. Я забавляю людей..» И Мозжухин выработал своеобразный книксен, исполненный достоинства и в то же время не без кокетства.
Но дети страшились Мозжухина. А взрослые, если и забавлялись, то как-то сердито. В конечном итоге, приседал он или не приседал — результат всегда был тот же. Люди струились мимо.
«Как же они существуют? — думал Мозжухин. — Почему не разоряются? Платят мне, платят Гоше и Нинель, двум каким-то мальчикам у компьютеров... Чертовщина!»
Мозжухин жевал бутерброд. Когда ноги его уставали, он прислонялся пластиковой спиной к рекламному щиту. В конце дня он, уже переодевшись в обычный свой костюм, подходил к Гоше. Красивый, аккуратно причесанный Гоша в дорогостоящем свитере псевдогрубой вязки презрительно выкладывал на стол купюру. Удивляясь, Мозжухин замечал, что презрение это с каждым днем усиливается и переходит уже в гадливое негодование. Гоша стал злым и иногда снисходил лично поиздеваться.
— Что же вы нынче, господин Мозжухин, плохо работали!— говорил он светлым голосом. — Ходите мало, шаркаете... Три часа стояли у стенда. А? Дам-ка я вам вместо сотни сорок рублей. Впрочем, на бутылку все равно хватит. Или вам нужно две?
Мозжухин молча смотрел в пол, задевая взглядом и краешек стола. На этом краешке рано или поздно все равно появлялась бумажка и, забрав ее, Мозжухин уходил.
Раз, задержавшись за дверью, он услыхал:
— С детства меня раздражали убогие. Как увижу какого-нибудь дауна или паралитика — все настроение насмарку. А Мозжухин этот — еще хуже! Разве можно было дойти до такого? Он же человек! По образу и подобию! Ну не уважаешь ты себя, уважай хотя бы образ и подобие. Тьфу, алкаш!
Так в сердцах говорил Гоша компьютерным мальчикам. Мозжухин расстроился.
Он и раньше подозревал, что все идет как-то неправильно, но не мог сформулировать эту неправильность. Забыл слова — вернее, смысл тех самых, правильных слов.
«Что-то было, тогда, раньше... — Мозжухин, скрытый от нескромных взоров, потирал наморщенный лоб. — Во мне ли самом? В атмосфере? Ну, положим, я был студент, верил... Свобода, «Лед Зеппелин», по морде кому-то дал из идейных соображений... Нет, вздор. Не то...»
Образ, зыбкий, но несомненно прекрасный, находился, предположительно за плотной завесой тумана, состоящего из наложенных друг на друга противоречивых чувств.
Мучительно и напряженно Мозжухин принялся думать, днем и ночью, в постели и в пластиковых своих доспехах. От умственных усилий, кошмарных и бесплодных, он начал сутулиться. Телефон из-за этого здорово деформировался, согнулся, как венская сосиска.
А в голове у Мозжухина стало пощелкивать. Потрескивать. В ушах слышалось завывание — противный писк перескакивал из одной тональности в другую, без всякой логики и склада.
«Все, допрыгался, — думал Мозжухин. — Схожу с ума».
Ходил он все реже и реже — обыкновенно стоял, опершись о щит. Вспоминал. Чаще всего ему виделось детство. Это было лучше, чем просмотр фотографий, потому что возвращались ощущения, запахи и какие-то особые краски, которых теперь не увидишь. Но вдруг гадкий треск и писк пронзал грезы, картина перед глазами оплывала мутью и кислый запах шибал в нос.
Возвращение было мучительно. Трижды испытав болевой шок, Мозжухин с воспоминаниями завязал. Теперь он просто слушал щелчки, гудение и назойливый писк.
Все эти эффекты пропадали, как только Мозжухин разоблачался. Но сонное оцепенение оставалось. Мозжухин сделался рассеянным. Однажды, уже после работы, он попался Семицветову на глаза, чего раньше старательно избегал. Семицветов грозно вопросил: «Кто это?» — и нехорошо напрягся. По счастью, рядом случилась Нинель Андреевна. Она под локоть, плавно, увела Семицветова к автомобилю. Генеральный свирепо оглядывался на Мозжухина, пока машина не завелась и не уехала. А Мозжухин даже не испугался.
На следующий день после этого инцидента сквозь гул и треск Мозжухин услыхал обрывок «Турецкого марша», — исполненный посредством мерзкого писка разных тонов. Обрывок этот повторялся назойливо несколько часов кряду, пока Мозжухин, из самого омута охватившей его мигрени, не закричал шепотом: «Все! Хватит! Хватит!»
— Что же вы нс отвечаете, Мозжухин? — спросил голос, бодрый и веселый.
Мозжухин обернулся вокруг своей оси. Никого рядом не было.
— Ал-лле! — продолжал доноситься голос. — В конце концов, это не умно! Мозжухин?
— Кто... со мной говорит? — слабо спросил Мозжухин.
— Хозяин ваш, вот кто, — послышался ответ.
— Хозяин фирмы?
— Еще какой! Еще какой фир-рмы!—радостно подтвердили где-то в неизвестности.
— А вам кого? Семицветова?
— На черта мне Семицветов, Мозжухин? Нет, я лично к вам, по важному делу.
— Но вы понимаете, я... — начал Мозжухин, однако его нетерпеливо перебили:
— Вот что, Мозжухин. Я давно за вами наблюдаю. Вы хороший и честный человек. С вами несправедливо обошлись, обделив, вероятно, при рождении жизненной силой — этакой всепобедительной витальностью, хе-хе... Волей хозяина фирмы — чуть менее слабой, чем воля Господа Бога, — я награждаю вас...
Дальнейшего Мозжухин не расслышал. Его, мозжухинское «я» вдруг мячиком подскочило куда-то вверх, бесконечно далеко, в черноту. В черноте этой отыскался висящий без всякой опоры круглый металлический предмет, утыканный антеннами, распорками, еще какими-то малопонятными штуками. Мозжухин больно ударился об него и так же стремительно полетел вниз. Сотни тысяч голосов разом возопили в ушах. Сознание переполнилось мириадами цифр и символов. Все это мгновенно вскипело в мозгу у Мозжухина и пеной пролилось за края рассудка.
Когда Мозжухин открыл глаза, перед ним стояла девушка в красно-зеленом летнем сарафане и трогательно старомодных чистеньких босоножках. В глазах ее, широко раскрытых, метался ужас и рябью пробегало удивление. Девушка фыркнула, развела руками и неожиданно быстро вбежала в двери особнячка.
Мозжухину стало любопытно. Он подобрался к окнам семицветовского кабинета и довольно скоро услыхал громоподобное: «Кто это?»
— У вас там, в телефонной трубке, живой человек! — донесся голос девушки.
— Вам, собственно, чего надо? — спросила Нинель Андреевна.
— Живой человек! Как вам не стыдно?
— КТО ЭТО?
— Девушка, покиньте офис!
— Он же живой! У него же, наверное, дети есть... Как не стыдно!
— Девушка, уйдите!
— КТО ЭТО ?!!
— Нс трогайте меня!
— Охрана, выведите ее!
— Нс смейте!
— КТО ЭТО?!!
— А! А-а!
— Девушка, успокойтесь!
Голоса удалились и стихли.
Охранник вынес незнакомку, аккуратно поставил ее на асфальт и вернулся на пост. Девушка плакала горько и безутешно. Она прошла мимо Мозжухина, даже не взглянув на него.
Мозжухин посмотрел ей вслед. Но мысли его были далеко. «Вероятно, — думал он, — я все-таки сбрендил. Хорошо. Теперь сознание угаснет, личность разложится, растворится, перестанет страдать. Слепой не боится темноты, правильно? Я стану колоритным городским дурачком. Надо мной будут издеваться, даже больше, чем теперь, но я не пойму этого. Лишь бы только камнями не кидали мальчишки... А не попробовать ли прямо сейчас?»
Единственным телефонным номером, который держался в памяти Мозжухина, оказался номер его прежней квартиры, где теперь жила его бывшая жена. Мозжухин мысленно назвал его — цифра за цифрой, — и подряд прогудело в ушах семь коротких ноток. Потом забулькало и раздались длинные гудки.
— Слушаю вас, — сказала бывшая жена.
— Наташенька... — произнес он робко.
— Мозжухин? — изумилась бывшая. — Чего тебе?
Но Мозжухин, перепугавшись чрезвычайно, нажал воображаемый «отбой».
— Получилось! — сказал он. Подумал и добавил: — Ну, держитесь теперь!
* * *
Целую неделю Мозжухин развлекался.
Звонить Семицветову и говорить ему: «Привет, дурак!» было неинтересно. Генеральный был предсказуем и ничего, кроме сакраментального «кто это?», не произносил.