— Сценарий о чем? Я не умею писать сценариев...
Виталик мучительно ощущал беспомощную банальность своих реплик.
— Ты не понимаешь. Скажи мне как клептоман клептоману: тебя привлекают старинные ложки?
— Я не клептоман...
— А разве этот пиджак ты не украл у Стаса Горейкина? Там в нагрудном кармане была связка писем от его любовницы-француженки. Ты опубликовал их и получил кучу денег, но все спустил на лечение одной особы, которой ноги отрезало трамваем на Кузминках. Кстати, вагоновожатым был твой любовник? Или мать человека, которого ты застрелил на охоте два года назад в городе Симферополе? Бывают в жизни и такие совпадения...
— Вы, верно, шутите? — шепотом спросил Виталик.
«Сосед» ужасно громко расхохотался.
— Кто это? — спросила Кирри, хрипя заговорщицки.
— Это?.. Вы... ты что, его видишь? — обливаясь потом, задохнулся Виталик. «Сосед» замолк и трусливо прикрылся «триколором». — Это «сосед». Сложно объяснить.
— А, это твое альтер эго на прогулке, — понимающе сказала Кирри. — Ловко. Не очень-то он вежлив, впрочем, ты не лучше. Ты же знаешь, что я кладу сахара три ложки на чашку.
— Не знаю я.
— Теперь-то точно знаешь! Итак, вы с приятелем, беглым каторжником, зарыли деньги, отобранные у бедной вдовы. Но план местности съела собака. А твой приятель уронил на ногу гаечный ключ, достиг тем самым просветления и уехал на Мадагаскар ловить лемуров. Говорят, хорошо обученные лемуры могут принимать телепатические сигналы и мастерски воруют по карманам. Ну а ты, изнасилованный пьяным отчимом своей невесты, поджег муниципалитет и скрылся. Что с тобой было дальше?
— Чего ты от меня хочешь? — устало взмолился Виталик.
— Я хочу знать, когда ты наконец напишешь книгу.
— Какую книгу?
— Договор на которую я подписала в издательстве. Договор на твое имя — если ты не сдашь материал в срок, тебя оштрафуют.
— Это какой-то бред! — возопил Виталик.
Кирри надула губы, и на глаза у нее навернулись крупные мутные слезы.
— К-как ты смел нагадить мне в душу... Как ты мог так оскорбить меня... Я, беззащитная хрупкая женщина, поверила тебе... — хриплый голос теперь еще и дрожал.
«Господи, не хватало еще и скандала с этой...» — подумал Виталик.
— Я обязательно расскажу Хозяину о твоем поступке. Не думай, я не ябеда, просто должна же быть справедливость... А Хозяин очень не любит ловких пройдох, он отомстит за меня...
Несмотря на некий лишний пафос произнесенного, Виталик не сомневался, что эта безумица может наговорить Хозяину чего-нибудь такого, от чего потом его, Виталика, просто сотрут в порошок. Но Кирри уже смеялась хрипло и от души, высоко запрокидывая голову. Конца шарфика, обвившего ее горло, соблазнительно повисли по сторонам.
— Ну что? Поиграем? — отсмеявшись, спросила Кирри.
— В таком вот духе? Уволь, — ответил Виталик.
— Отчего же?
— Я не умею. И вообще я собирался по делу.
— Как же я могла забыть! Конечно, тебе же еще нужно перезахоронить любимого котенка, который умер от туберкулеза на руках у хроменькой девочки. Ты воровал для нее цветы на Коптевском рынке и спал с ее матерью, расплачиваясь фальшивыми акциями. Теперь она на бобах и скоро ее свезут в «желтый дом», где будут избивать резиновыми шлангами. А ты уже договорился с врачом, и он просверлил для тебя окошечко, чтобы ты мог это созерцать. Но врач этот — тоже ловкий жулик. Он спит с расслабленной олигофреничкой из седьмой палаты и по ночам вывозит ее погулять на Ордынку. А ты и не знаешь, что это его сестра. Ты должен ее помнить — когда из твоего правого легкого извлекали вилку, воткнутую ревнивой рукой твоей любовницы-цыганки, эта олигофреничка прыгала по крышам больничных корпусов в летном шлеме и зеленых перчатках. Вспомни же... В одной палате с тобой лежал мой первый муж — гомосексуалист. В оранжевых кальсонах он шлялся по отделению и критиковал настенные барельефы...
Иногда Виталику казалось, что он теряет сознание. Ему очень хотелось спать, и он согласился бы даже на благоухающего Бурнина под боком, только бы избавиться от этой сумасшедшей. Время бежало как из разбитых песочных часов — невозвратно. Каждая песчинка-секунда хлопала Виталика по темечку, превращаясь на лету в небольшой камушек. Монотонный бурлеск, которым буквально фонтанировала инфернальная гостья, стал похож на многоцветную спираль, какими пользуются заштатные гипнотизеры. Виталику мерещилось, что голова Кирри увеличивается в размерах и самопроизвольно кружит по кухне, вращаясь также вокруг своей оси. Он леденел и кусал себя за палец.
— Сэр, вы грызете палец в мой адрес? — взвизгивала Кирри тоном бретера из Вероны и хваталась за воображаемый эфес, после чего всхохатывала.
— Э нет. Она не сумасшедшая. Она — гений, а ты просто не поспеваешь за скоростью ее мыслей. Ну соберись с силами и продолжи ее реплику. Можно нести любую чушь, главное — увязать одно с другим, — шептал «сосед».
Но Виталику было противно, он понимал, что ему никуда не деться, что уже третий час ночи и метро закрыто, и Кирри не исчезнет отсюда, как минимум, до шести утра. А спать хочется, и покоя хочется. Ну доказала, доказала, что я тупица, неспособный, не годный для ваших изысканных развлечений... Доказала — и убирайся. Бедняга Вундер!
(О Вундере надо рассказать особо, это — потом.)
Они выходили курить без конца, во рту у Виталика было мерзко, в голове его кувыркались внутренности нескольких расчлененных калейдоскопов, а Кирри все хрипела и хрипела:
— ...и тогда монгол выстрелил из пистолета и прострелил твоей приятельнице мочку уха. Туда попала инфекция, и голову несчастной потом раздуло как пузырь. Она впала в прострацию и написала странное завещание на твое имя. В нем тебе отписывается ее дом в Воронеже, но с одним условием: ты обязуешься сожительствовать с приходящим трубочистом. Трубочист этот — друг детства ее матери. А ее мать, кстати, сожрали бенгальские тигры на съемках фильма про глухонемого клоуна. Этот клоун влюбляется в наездницу и по ночам сношает ее вороную кобылу — Дюймовочку, а та, обученная в цирке, делает книксены. Действие фильма без слов, только музыка. Музыку писал один мой знакомый -— он переболел сифилисом и сошел с ума...
А за окном, в чернильном мраке — метель-метелица, и воздух морозен и чист, но шляются подозрительные тени с плавниками наподобие акульих. И не сбежать, и не вырваться.
— Кирри, я спать хочу, — хнычет Виталик.
— А я что, по-твоему, не хочу? Ты — эгоист. Надо работать, а спать — некогда. Надо думать. Реагировать. А ты — лентяй. Я все должна за тебя делать. А там, на другом конце города, — убитая горем женщина, все счастье которой зависит от этого спектакля...
— Какого спектакля?
— Который мы должны поставить. Я договорилась с худруком, а режиссура не прописана — из-за тебя, между прочим. И я буду выглядеть идиоткой из-за твоей необязательности. Но мы этого не допустим, верно?
В страшном отчаянии Виталик бормотал что-то еле слышное, а Кирри ввинчивала ему прямо в лоб хрипящий ржавый шуруп:
— ...дело в том, что любовница твоей бабушки добавляла в минеральную воду гормональную вытяжку. Гормоны использовались черепашьи — это позволяло ей трезво обдумывать окружающую действительность. Но ее младший брат, летчик, полюбил неграмотную девушку из Иваново и возил ее контрабандой в грузовом отсеке. Однажды по ошибке она выпала оттуда и свалилась в двух шагах от генеральской дочери, гуляющей после обеда по двору закрытого пансионата. У нее от неожиданности случился выкидыш — она разродилась недоношенным мальчиком, покрытым густой шерстью и с хвостом. А ее отец — генерал после этого перестрелял всех обезьян в Сухумском парке. И одна окровавленная обезьяна из последних сил доползла до дома, где под видом отставного профессора доживал свой век убийца одного влиятельного лица...
Когда Виталик проснулся, оказалось, что Кирри уже нет, что уже за полдень, что спал он свернувшись под кухонным столом и что к спинке стула привязан изумрудно-зеленый газовый шарфик.
Виталик трясущимися руками отвязал его и, морщась, выкинул в форточку. Но шарфик, подхваченный ветром, не упал, а повис на ветвях старой липы, росшей под окнами. Шарф обмотался вокруг ветки и махал искрящимся хвостом, прекрасно заметный на фоне заснеженного дерева.
Судьба дерева тоже любопытна. Когда по весне снег сойдет, то все увидят, что многие ветви этой липы украшены использованными презервативами разнообразной расцветки и степени растянутости. Эти приборы выбрасывались из окон «едины» разными личностями, и вот — взошли, как озимые плоды странного свойства. Своего рода символ.
Публика огорчена и пристыжена каким-то сложным обстоятельством, будто бы не имеющим отношения к пьесе.
Так чувствуют себя люди, на глазах у которых поймали карманника или выиграли мильен.
Действие третье
Все декорации теперь знакомы. А вот и Хозяин — толстый волосатый мужчина, одетый в плавки. У него оплывшая книзу фигура штангиста, а на толстом брюхе — зигзагообразный шрам. У него огромная голова, которая кажется еще больше из-за спутанной долгой гривы светло-каштановых волос.
Хозяин — мэтр. Левиафан. Зубр. Мифологическое чудовище. Патриарх. Он — пионер ролевых игр, «Фидонета» и программист, помнящий еще, как резать дырочки на перфокартах. Он презирает «Виндоуз», особенно «-95», он работает только за «геркулесовским» монитором, его модем отлажен вручную, как револьвер ковбоя из столь любимого Хозяином вестерна.
Хозяин, оставшись без родителей полновластным владельцем московской квартирки, заскучал и населил ее нелепыми существами. Получился симбиоз. Обитатели квартиры, пригретые Хозяином, кормят его и обихаживают. И что немаловажно — развлекают.
Это длится уже много лет. Кто-то из постояльцев вышел «в люди», кто-то исчез навсегда. Но традиции соблюдаются. Среди них — преемственность поколений, сложная система взаимного презрения. Жители квартиры 1993-го года презирают жителей разлива 1995-го, а все они сообща будут презирать «малышей», образовавшихся у Хозяина в 1997-м. А юные вертопрахи, сохраняя субординацию и пиетет, втихаря, как мыши, подтачивают и ниспровергают предыдущие авторитеты.