«Высокородный господин барон! Я хотел переговорить с Вашей милостью о делах, но ввиду того, что курс бумаг на фондовой бирже не изменился, и Ваши бумаги стоят по-прежнему высоко, и я не получил никаких указаний от нашего делового уполномоченного, пока все может оставаться по-старому. Завтра днем я буду иметь честь явиться к Вашей милости. Да ниспошлет Вам Бог Авраама и Иакова спокойный сон!
Ваш преданный слуга Ф.».
Лахнер поспешил раздеться и лечь в постель. Ему казалось, что он сейчас же заснет мертвым сном, и он даже боялся, как бы ему не заснуть во время раздевания, – так велика была его нравственная и физическая разбитость. Действительно, едва его голова коснулась подушки, как он сейчас же провалился в черную бездну.
Внезапно сквозь сон он почувствовал на себе взгляд чьих-то остекленевших, безжизненных глаз. Ему не хотелось просыпаться, но этот взгляд настойчиво требовал пробуждения. «Кто это?» – думал сонный, усталый мозг. «Карлштейн… убитый Карлштейн!» – глухо произнес чей-то голос в самом мозгу Лахнера, и от этого возгласа он сразу проснулся и вскочил. Но в комнате было пусто и спокойно; только от колеблющегося света ночника на стене дрожали неясные тени.
Лахнер взглянул на часы, лежавшие около его изголовья на ночном столике. Как? Да может ли это быть? Неужели он проспал только пять минут?
Спать хотелось безумно, неудержимо, но сон бежал его глаз. Стоило Лахнеру сомкнуть усталые глаза, и из тьмы на него глядели мертвые очи Карлштейна. Лахнер открывал глаза, устремлял взор к стене, но дрожащие тени сами собой складывались в силуэт убитого, и казалось, что этот силуэт извивается в предсмертных конвульсиях.
«Барон Кауниц» затушил ночник и снова лег. Но наступившая тьма казалась еще кошмарнее – со всех сторон на него надвигались десятки, сотни мертвецов и каждый из них смотрел с укором, каждый требовал возмездия…
– Разве я хотел твоей смерти? – страстно заговорил Лахнер, обращаясь к призраку Карлштейна. – Разве я знал, кого убиваю? Да и знал ли я вообще, что убиваю? Только Люцельштейн виноват в этом. Ну, так ступай к нему! Я только жертва неумолимого рока…
Но призраки не внимали. Их костлявые, залитые свежей кровью пальцы, скрючившись, тянулись к Лахнеру.
– Прочь! – дико взвизгнул он, вскакивая на постель и замахиваясь на пустоту.
Призраки рассеялись. Но Лахнер не решался лечь; он высоко подложил подушки и устроился полусидя на кровати.
Он стал смотреть в окно. Сквозь спущенные тяжелые гардины в случайную щелку пробивался слабый огонек. Лахнер уставился воспаленными глазами на этот огонек. Он ни о чем не думал, почти ничего не сознавал. Только в лихорадочном мозгу проносились отдельные картины, лишенные связи, проносились, словно обрывки туч в бурную осеннюю ночь…
Огонек… Но ведь это вовсе не огонек, это – фонарь, и стоит он на снегу, тускло отбрасывая вокруг себя ломаный кружок света. Что-то виднеется в полосе света, какое-то серое, бесформенное тело. Красный ручеек бежит к фонарю… Что это?
«Это Карлштейн, убитый Карлштейн!» – насмешливо произнес чей-то голос в мозгу Лахнера.
Не будучи в силах терпеть далее эту муку, он вскочил, зажег ночник, а затем и все имевшиеся свечи и снова улегся.
Теперь было легче – призраки отступили. Правда, в темных складках гардин, в сероватой мгле углов еще роилось что-то, но это было далеко, – к постели «они» не могли бы подступить…
«Тик-так. Тик-так. Тик-так», – отбивали часы.
Лахнер прислушался. И перед ним вдруг ясно обрисовалась маленькая ранка, из которой, вот так же пульсируя, «тик-так», била свежая кровь…
Он встал, отнес часы в соседнюю комнату, принес оттуда еще лампу, зажег ее, закурил трубку и, накинув халат, уселся в кресле. Так и просидел он весь остаток ночи.
В десять часов к нему явился Зигмунд и доложил, что явился парикмахер.
Разумеется, как и всегда, болтливый куафер явился с целым запасом свежих новостей.
– Теперь я могу доложить вашей светлости, – сказал он, приступая к своим обязанностям, – что значило странное поведение французского посла. Или, быть может, это уже известно?
– Нет.
– Так вот, Бретейль был жестоко обижен князем Кауницем. У нашего министра имеется манера держать знатных господ часами в передней. Когда недавно посланник явился к нему, ему пришлось прождать более часа. Наконец, обидевшись, он ушел и хотел немедленно уезжать. Но старая лиса Кауниц спохватился, что зашел слишком далеко, и прислал извинительное письмо: все дело, дескать, в недоразумении, ему не доложили и тому подобное. Таким образом, все было улажено.
– Верно ли это?
– Ну еще бы! Об этом говорит весь город, а потом – смею вас уверить, – я поставляю только самые свежие, самые первосортные новости.
– Ну, что еще нового в Вене?
– О, сенсаций так много, что не знаю, с чего начать. У шевалье Катальди отняли его исконную привилегию держать денежную лотерею, посредством которой он грабил простой народ. Этим мы всецело обязаны нашему благословенному императору. Ведь Иосиф Второй – это наш государь. Он вечно вращается среди простого народа и, чуть заметит, что что-нибудь не так, сейчас же вступается за обиженного. Сколько у него бывало стычек с полицией из-за этого! Не узнают его и начинают тащить на расправу. Впрочем, иногда из-за этого бывали довольно пикантные историйки совсем на другой почве. Мне только вчера рассказали приключение, происшедшее с императором не далее как третьего дня. Рассказывал человек вполне надежный, но я должен был дать ему самую страшную клятву, что не пророню об этом никому ни полслова. Дело, видите ли, в следующем. У нас имеется полицейский комиссар, который переведен в Вену из провинции всего месяца два тому назад. Это человек немолодой, очень некрасивый, но крайне слабый до женского пола. В его участке проживала некая Лизетта, очень хорошенькая девушка, портниха. Наш комиссар стал приударять за ней, домогаться ее взаимности, но Лизетта, как говорится у простонародья, попросту «отшила» влюбленного полицейского. Тот пригрозил ей, что это дело ей так не пройдет. А для угроз он имел маленькое основание: Лизетта особенной строгостью нравов не отличается, и если ей понравится какой-нибудь молодчик, так она готова отдать ему все, что имеет. Конечно, Лизетта – девушка бедная. Но недаром французы говорят, что «самая красивая девушка не может отдать больше того, что имеет». Да и то сказать, никто с Лизетты больше того, что имеется в ее распоряжении, никогда не требовал… И вот случилось так, что Лизетта привлекла внимание самого императора, и между ними завязался хотя и короткий, но нешуточный роман…
– Ну, что ты говоришь, милейший! Это уж совсем неправдоподобно. Ведь известно, что наш Иосиф ведет на редкость чистую жизнь.
– Ваша светлость, наверное, долго не изволили быть в Вене, а то вы знали бы кое-что, о чем известно всем и каждому. Смею уверить, что необычайная нравственность нашего императора – просто легенда. Народ обожает его и готов наделить всеми добродетелями, в особенности такими, какими не обладает сам. Ну, да эта легенда для потомства. А теперь все знают, что наш Иосиф отнюдь не похож на своего библейского тезку. Да и с чего бы ему быть им? Мужчина в цвете лет, вдовец…
– Ну-с, так что же произошло?
– Однажды Лизетту в глухом переулочке схватили за руки два дюжих солдата и хотели непременно расцеловать. Вдруг откуда ни возьмись какой-то бюргер в сером плаще кинулся на солдат и давай бить их палкой. Те хотели было проучить непрошеного заступника, но как взглянули ему в лицо, так и кинулись бежать сломя голову. Слово за слово, Лизетта и ее заступник разговорились между собой, понравились друг другу, и Лизетта попросила, чтобы бюргер проводил ее домой. С тех пор заступник стал довольно частенько навещать Лизетту. Комиссар подметил это и решил застать их на месте преступления: ведь вам известно, какая беда грозит девушке, если полиция заметит, что она водит к себе кавалеров. И вот комиссар однажды вломился к Лизетте в комнату в довольно пикантный момент. Разумеется, как только императора – это был он – узнали, так и всей истории конец, но беда никогда не приходит одна. В той же квартире, где Лизетта имеет комнату, проживает бедная старушка, а эту бедную старушку навещает баронесса Витхан. Последняя вообще много помогает бедным и, кроме того, имеет к этой старушке какое-то отношение. И вся эта история разыгралась при ней. А вы сами можете понять, что для императора нож острый – выдать свою тайну именно баронессе. Зато, говорят, просто комедия была глядеть, какой взор бросила прекрасная Эмилия на бедного Иосифа. Вообще баронессе Витхан везет на всякие истории – сколько их постоянно происходит с нею! Не изволили слышать про убийство, случившееся в прошлую ночь?
– Нет. А кого убили?
– Племянника маленького Кауница.
– Кауница? – удивленно переспросил Лахнер.
– Ну да, маленького Кауница – так прозвали графа Перкса, который старается во всем подражать князю Кауницу. Он одевается совершенно так же, имеет такой же выезд, такие же экипажи, нюхает тот же табак, заказывает те же кушанья, имеет такого же дога, как князь, и точно так же никуда не выходит без собаки. Старик бездетен и усыновил своего племянника Карлштейна. Последний считался богатым наследником: ведь у старого чудака колоссальное состояние. Но человек предполагает, а Бог располагает. Вчера молодого наследника убили.
– Но кто, где и за что?
– Убил его ревнивый любовник Эмилии Витхан. Как, вероятно, известно вашей светлости, баронесса Витхан и графиня Пигницер считались первыми красавицами Вены, и между ними было очень ожесточенное соперничество. Соперничали они не только из-за звания первой красавицы, но и из-за сердца нашего императора. Ну, да наш Иосиф – человек добрый и быстро помирил их: одарил каждую своей благосклонностью и сейчас же отставил от себя. Да еще бы ему поступить иначе! Ведь обе они в тысячу раз хуже той самой Лизетты, про которую я вам только что рассказывал, хуже не по красоте, разумеется, а по нравственности – ведь у Витханши вечные любовные истории, только она хорошо прячет концы в воду. И вот ее последний тайный любовник, узнав, что она обручена с бароном Люцельштейном, решил убить их обоих. Он знал, что баронесса чуть не каждый вечер отправляется молиться мощам святого Ксаверия, надеясь вымолить себе у Бога прощение за свою развратную жизнь. Знал он также, что Люцельштейн частенько провожает ее туда и обратно. И вот он встал в засаду за деревья, растущие при дороге, и напал на них. Надо же было так случиться, что на этот раз с ними был приятель Люцельштейна, молодой Карлштейн. Ревнивец принял его за жениха, убил на месте, а баронессе нанес тяжелую рану. Люцельштейн долго преследовал убийцу, но тому удал