Графиня ласково простилась с Лахнером и дамой. Феррари тоже собрался уходить, и, хотя графиня пыталась нежно удержать его, взбешенный тенор отказался понимать ее любовные намеки. Тогда рассерженная в свою очередь графиня кликнула слугу и приказала подать итальянцу его пальто, шляпу и трость. Феррари, рассчитывавший, что графиня станет просить его и что он помирится с ней на предъявленных им условиях, окончательно взбесился и, спускаясь вместе с Лахнером по лестнице, разразился громкими проклятиями.
– Вам что-нибудь нужно от меня? – холодно спросил его Лахнер.
– Нужно ли мне что? – на ломаном языке повторил Феррари, разражаясь горьким ироническим смехом. – Одному из нас придется умереть!
– А я так думаю, что даже обоим, но… в свое время!
– Вы еще смеетесь?
– А вы уже плачете?
– Вы любите синьору?
– Пламенно.
– И я тоже пламенно.
– В таком случае мне вас жаль!
Бедный тенор окончательно потерял всякую сдержанность и стремглав бросился вниз по лестнице, разражаясь итальянскими проклятиями и призывами к мести. Лахнер только рассмеялся ему вслед. Полный самых радужных надежд, он сел в карету и отправился домой.
На другой день во дворце князя фон Кауница царили уныние и отчаяние: дог Гектор приказал долго жить! Вокруг его похолодевшего трупа собрались сам Кауниц, его сестра и дочь Елена. Домашний врач осматривал труп.
– Во вскрытии нет никакой надобности, – заявил наконец доктор. – Я могу с уверенностью заявить, что прелестный пес был попросту отравлен!
– Что? – загремел вне себя Кауниц. – Горе тому, кто совершил это злодеяние! Я буду преследовать его так же, как за убийство человека, потому что Гектор был более «человеком», чем тысяча настоящих людей! Ах, Гектор, Гектор! Где я найду другого такого друга? А все ты, мерзавец! – обрушился он вдруг на Римера. – Теперь стоишь да таращишь глаза! Смотрел бы лучше за собакой, так не случилось бы этого! Ведь я тебе, негодяю, тысячу раз говорил, чтобы ты не пускал его одного на улицу!
– Ваша светлость! – взмолился Ример. – Ни вчера, ни сегодня покойный никуда не отлучался, даже в садик не выходил! Бедный Гектор! Еще вчера он был так весел, так ласкался к господину майору… Гектор, Гектор!
– Убирайся вон со своими причитаниями! – прикрикнул на него князь.
Ример ушел, но сейчас же вернулся с докладом, что явился какой-то человек, желающий сделать князю важные, не терпящие отлагательства разоблачения. Князь приказал впустить его, и в кабинет вошел Гехт, тот самый, которого читатель уже встречал под видом надсмотрщика графини Пигницер.
– Ну, что нужно? – сурово спросил Кауниц.
– Ваша светлость, я ваш верный слуга и только думаю, как бы оказать услугу…
– Оказывай услугу тому, чью ливрею ты носишь! – резко оборвал его Кауниц, указывая пальцем на гербы французского посольства.
– Нет, ваша светлость, проклятый француз купил только мой труд, но не мою совесть и душу, и ежели я пруссак, так не дам чужеземцам обманывать родное отечество.
– Эти чувства делают тебе честь. Дальше говори!
– Ваша светлость, я напал на след самого подлого предательства. Не нахожу слов…
– Или ты найдешь их сейчас же и будешь говорить коротко и без отступлений, или я прикажу выбросить тебя отсюда и угостить палками!
– Недавно во французское посольство явился гренадер, который просил посланника помочь ему. Его, дескать, несправедливо держат в солдатах, не дают выслужиться, и он больше не может выносить такую жизнь. Он просил посла дать ему возможность бежать и обещал тогда сделать все, что от него потребуют. Тогда посол со своим секретарем решили придумать сказку о совещаниях дипломатов, гренадер должен был явиться к вашей светлости с этим ложным известием и таким образом войти в доверие. Он рассказывал, что, заслужив доверие, он без труда будет доставать копии важных документов и сообщать их французскому послу.
– Доказательства? – лаконично бросил Кауниц.
– Вчера наглый гренадер явился к нам в посольство в майорском мундире и передал французскому послу бумагу с заметками, касающимися последнего проекта вашей светлости. Мне удалось подглядеть эту бумажку, там говорилось о предоставлении прусскому королю права воспользоваться Анспахом и Байретом в компенсацию за захват Австрией Баварии.
– Это все? – спросил князь, лоб которого сплошь покрылся мрачными морщинами.
– Нет еще, ваша светлость. Гренадер сказал моему господину, что он отравил собаку вашей светлости, так как собака спала в вашем кабинете и мешала доставать документы.
В то время как Гехт говорил, Кауниц нервно вертел в пальцах свою золотую табакерку, открывая и закрывая ее крышку. По мере того как он слушал, крышка все быстрее отворялась и затворялась, что свидетельствовало о гневе, закипавшем в груди князя. Когда же он услыхал, что собаку отравил Лахнер, он так порывисто дернул крышку, что та отскочила.
– Когда барон де Бретейль узнал об этом, – продолжал свои разоблачения Гехт, – он был невероятно взбешен. «Я хотел иметь дело с человеком, а это какой-то бандит! – крикнул он после ухода гренадера. – Чтобы его больше и на порог не пускали!»
– Ты сказал мне всю правду? – мрачно спросил князь.
– Да пусть меня колесуют, если я хоть слово соврал! – с пафосом заявил Гехт.
Кауниц позвонил и приказал лакею:
– Позвать сюда сейчас же Бонфлера и Римера!
Бонфлеру было приказано снять письменное показание с Гехта, Римеру – сейчас же послать карету за Фрейбергером.
– Боже мой, боже мой! – сказал князь, пройдя к сестре и рассказывая ей о происшедшем. – А я так полюбил этого предателя, так верил ему! Но у него такой честный, открытый взор! Впрочем, что же, бывают ядовитые цветы, на вид очень красивые, но несущие смерть доверчивому человеку. А я еще так верил нашему народу, так стоял за его прирожденную порядочность… Никогда не забуду этого жестокого урока!
В девять часов утра Лахнер был уже у графини Пигницер. На вопрос, когда графиня встает, горничная ответила ему, что не ранее одиннадцати часов.
– Не могу ли я подождать пробуждения графини в зале или в соседней комнате? – спросил Лахнер.
– К сожалению, нет, так как графиня собственноручно запирает комнаты вечером, уходя спать.
Что было делать? Лахнер отправился бродить по городу, посидел в кофейне, почитал иностранные газеты и кое-как убил время до назначенного часа. В одиннадцать часов он снова оказался у Пигницер.
На этот раз графиня приказала принять его, и гренадера ввели к ней в будуар, где Аврора в прелестном дезабилье кушала свой кофе. Она встретила его так нежно, словно он был ее женихом, и принялась хвалить его за аккуратность и ревность в исполнении принятого на себя обязательства.
После кофе Лахнер с Авророй направились в зал. Лахнер обошел все окружавшие зал комнаты и, убедившись, что комната, где висел гобелен с изображением убийства Цезаря, примыкает к залу, выразил желание снести разделявшую их стену, чем, по его мнению, можно было бы расширить все помещение.
Аврора, влюбленными глазами глядевшая на молодого стройного офицера, не имела ничего против, и Лахнер принялся вымерять комнату, чтобы проверить, какую площадь даст она залу. Вымеряя, он убедился, что под картиной квадратики паркета были несколько вдавлены против остальных, и он подумал, уж не вынимается ли один из них, обнажая тайник. Он с радостью бы проверил теперь же свое предположение, но графиня не отходила от него ни на шаг, а потому лже-Кауниц решил отложить это до более удобного времени.
– Так когда же вы приступите к делу, барон? – спросила его Аврора.
– Сейчас же, – ответил тот. – Но для того, чтобы моя работа шла успешно, я должен запереться здесь.
– Как! И вы не позволите даже мне присутствовать при разработке проекта?
– Именно вам-то и нельзя, графиня, – галантно ответил ей Лахнер. – Если вы будете сидеть около меня, то мои мысли будут слишком рассеиваться, отвлекаться. Однажды я пробовал писать стихи, сидя в саду, где цвели роскошные розы, ну и ничего не вышло: я все время смотрел на розу, вдыхал ее аромат и не мог заняться работой…
– Боже, какой вы льстец! – воскликнула раскрасневшаяся от восторга графиня. – Но хотя мне и очень тяжело будет знать, что вы в моем доме, и не видеть вас, я все же подчиняюсь вашему требованию. Вам поставят сюда стол, и вы можете спокойно заниматься своими планами.
Лахнер собирался ответить Авроре что-то в высшей степени любезное, как вдруг в комнату вошла горничная и заявила, что лакей барона хочет видеть его по неотложному делу.
Лахнер вышел в переднюю, графиня ревниво последовала за ним.
– Ваша милость! – затараторил Зигмунд. – Благоволите сейчас же спуститься вниз и сесть в ожидающий вас экипаж. Вас ждут с нетерпением по важному делу!
– Кто именно? – спросил Лахнер.
– Господин, которого вы знаете. Дело спешное и важное.
– Ах, я знаю теперь, в чем дело! – произнес гренадер. – Извините меня, графиня, но я должен бежать. Ведь я не принадлежу себе, и мой министр может во всякое время потребовать меня у себе. Но как только я освобожусь, я сейчас же прилечу к вам, чтобы докончить начатое.
– А когда это будет? – с видом капризного ребенка спросила графиня.
– Я думаю, через час-два, а в крайнем случае – вечером.
Он поцеловал руку Пигницер и торопливо последовал за Зигмундом вниз. В карете сидел Фрейбергер, по молчаливому знаку которого Лахнер уселся рядом.
Карета быстро помчалась.
– Куда мы едем? – спросил Лахнер.
– Недалеко, – очень ласково ответил еврей. – Мы едем ко мне.
– Разве что-нибудь случилось?
– Нет, ничего особенного. Просто вам предстоит явиться в казармы.
Это известие словно громом поразило мнимого барона.
– В казармы? Мне? В казармы? – растерянно пролепетал он.
– А почему нет? Ведь вы же солдат, а солдату надлежит жить в казармах!