Кровь хлынула в голову бедной женщины при воспоминании о том, что еще недавно казалось ей величайшим счастьем и в чем теперь она видела наглое оскорбление.
Между тем Лахнер достал из шкафчика бумаги, подошел к столу и принялся рассматривать их. Не спуская с него злых, ревнивых глаз, Аврора думала:
«Но что это за тайник и почему он мог понадобиться Кауницу? Очевидно, Турковский знал о существовании тайника, так как я часто заставала его перед этой картиной. Но какая же связь существует между казненным Турковским и Кауницем?»
Ее мысль лихорадочно работала, глаза гневно блестели, следя за Лахнером, который нетерпеливо перебирал бумаги, жадно просматривал их содержимое и разочарованно бросал на стол. Вдруг он, видимо, нашел искомое. Его взгляд загорелся восторгом, и, схватив одну из бумажек, он принялся осыпать ее поцелуями.
«А, понимаю!» – чуть не закричала графиня.
Она вспомнила, что Турковский после ареста стремился попасть в свое прежнее помещение, что его арестовали перед этой самой картиной, вспомнила, как Турковский говорил о восстановлении чести некой дамы, в которой она подозревала ненавистную Эмилию, вспомнила, что и баронесса на суде ссылалась на какой-то документ, отыскать который не удалось. Теперь, если сопоставить все это с обвинением Феррари, утверждавшего в письме, будто Кауниц вступился за честь Эмилии тогда, когда никто не решился на это, то все становится ясным…
– Ну хорошо же! – злобно прошипела Аврора. – Ты дорого заплатишь мне за это!
Больше ей не было надобности смотреть: она увидела все, что нужно. Поэтому, выйдя из потайной каморки, Аврора прошла в спальню, порылась там в ящичке с медикаментами и, достав какой-то флакон с темной жидкостью, с злорадной улыбкой сунула его за корсаж.
Тем временем Лахнер, которому действительно удалось найти желаемый документ, спрятал его у себя за пазухой, кинул остальные документы, относившиеся к делу тайного общества «Ефросиния», обратно в тайник, закрыл его и принялся укладывать обратно на место куски паркета, что ему удалось сделать довольно сносно.
Покончив с этим, он посидел минутку в раздумье около стола, а затем быстрым движением набросал на листке бумаги ряд завитков, геометрических фигур, балок и т. п., нисколько не заботясь об их согласованности между собой. После этого, свернув бумагу, он отправился к дверям и отпер их: теперь уж ему не для чего было запираться.
Он снова задумался: ждать ли ему возвращения графини Авроры или попросту уйти не попрощавшись? Наконец он решил, что лучше уйти, так как у него есть возможность сегодня же доставить Эмилии документы, и тогда его роль будет кончена. Завтра его ждет арест, может быть, суд… Но не все ли равно? Зато Эмилия будет счастлива и покойна!
Он хотел уйти, как вдруг в дверях послышался легкий стук и показалась голова графини Пигницер.
– Ну, жестокий, – шаловливо сказала она, – можно наконец войти?
– Можно, – ответил Лахнер, стараясь изобразить на своем лице влюбленную улыбку, – я только что закончил набросок чертежа.
– Так скоро? Однако! А могу я посмотреть на это чудо?
– Только издали, Аврора, только издали! – Он отошел на почтительное расстояние и оттуда мельком показал свои бессмысленные наброски.
– Но почему же ты не хочешь показать мне свой план? – капризно надувая губы, спросила Аврора.
– Потому что это лишь черновик, сделанный небрежно от руки. Завтра утром я составлю проект начисто и тогда преподнесу его на рассмотрение и утверждение своей повелительнице!
– Ну что же, повелительнице приходится подчиниться! А теперь ужинать!
– Но право же, я не…
– Что такое? Ах вы дерзкий! Под страхом моей вечной немилости приказываю немедленно повиноваться и следовать за мной в столовую. Я-то старалась! Для вас, милостивый государь, приготовлены в награду за трудолюбие и усердие паштет с трюфелями, икра, лососина, форель с дивным соусом, секрет которого известен только моему повару, тонкая дичь, изысканная зелень, а вы думаете отказаться? Ну нет! Слушать команду! Во фронт! Смирно! Правое плечо вперед, шагом марш!
Даже слюни потекли у Лахнера при перечислении всех этих деликатесов! Сегодня он целый день ничего не ел, за исключением пары бутербродов на товарищеской пирушке у Ниммерфоля. Да и не до еды было: так волновал исход задуманного им дела, так были напряжены нервы!
А теперь чего ему было беспокоиться? Ну попадет он к Эмилии часом позже, только и всего. Ведь драгоценный документ находился тут, возле его сердца. И теперь, когда самое трудное было сделано, тело, веления которого целый день подавлялись умственной возбужденностью, настойчиво заявило о своих правах, тем более что завтра ему для утоления голода будет предоставлена только арестантская похлебка с солдатскими сухарями.
Наш герой сдался и последовал за шаловливо выступавшей впереди Авророй. Он даже догнал ее и попытался обнять, но она ужом вывернулась из его объятий и серьезно запретила повторять подобные попытки, сказав, что прислуга может заметить, а это совершенно лишнее.
Вид накрытого стола, сплошь заставленного роскошными яствами и напитками, заставил Лахнера подумать, какую ошибку сделал бы он, если бы отказался принять участие в этом изысканном ужине. Он с удовольствием набросился на предложенные ему Авророй закуски и пил вино стакан за стаканом.
– Ну а теперь, – сказала Аврора после дичи, – я угощу вас таким вином, которого вы, вероятно, никогда не пивали, да и пить не будете. Это Канарское вино, длительно выдержанное в погребах на месте и хранящееся у нас уже больше тридцати лет: запас его сделал еще мой покойный муж. Это вино подается у меня только в самых редких случаях, но для такого гостя…
Ее улыбка договорила остальное.
Графиня встала, подошла к маленькому столику, стоявшему сзади нее и тоже уставленному винами, взяла небольшую бутылочку, посмотрела на свет и стала разливать вино в два больших бокала. Себе она налила немного, Лахнеру же – полный бокал, причем ухитрилась незаметно влить в него половину спрятанного за корсажем пузырька. Затем, поставив бокалы на маленький поднос, она с комическим поклоном поднесла вино Лахнеру.
– Ну-с, барон, – сказала она затем, садясь на место и сопровождая свои слова многозначительной улыбкой, – чокнемся и выпьем за тех, кого мы любим! Но предупреждаю: этот тост таков, что бокал надо выпить до дна, иначе он не будет действителен.
Лахнер звонко чокнулся с графиней и опорожнил весь бокал до дна: ведь он думал об Эмилии, ведь за нее пил он!
– О, какое дивное вино! – воскликнул он, ставя на стол опустевший бокал.
– Вам нравится? Так я прикажу подать еще бутылку?
– Нет, нет, графиня, разве можно! Вино слишком крепко, оно сразу ударило мне в голову!
– Ну так выпьем легонького! – предложила Аврора и налила ему рейнвейна.
Лахнер взял бокал и сделал глоток. И тут у него все поплыло перед глазами, мгновенное, но сильное головокружение было настолько велико, что он чуть не выпустил бокал из рук.
«Ага! Эликсир начинает действовать! – злорадно подумала графиня. – Видно, за годы, что снадобье хранится у меня, оно еще выиграло в крепости, а не потеряло силы!»
Она с нетерпением следила, как взгляд гренадера все более тускнел, как все бледнее становилось его лицо, и спросила:
– Но что с вами, милейший барон?
– Я не знаю, – через силу пробормотал Лахнер, – кажется, для моей слабой головы вино слишком крепко.
Он сделал попытку встать, но закачался и едва не упал. В ушах звенело, мысли носились каким-то ураганом.
– Но вы серьезно нездоровы! – откуда-то издали, из далекого, липкого тумана донесся до него голос графини.
– Это… нечего… Немножко… воздуха… и… пройдет! Отчаянно напрягая свою волю, Лахнер заставил себя встать и сделать несколько шагов. Однако силы оставили его, он закачался, подбежавшие лакей и паж подхватили его и положили на кушетку. Это было последним, что помнил Лахнер.
– Его милость хватил удар! – испуганно вскрикнул лакей.
– Я сейчас сбегаю за врачом! – предложил паж.
– Оставайся на месте! – сурово остановила его Аврора. – Барон выпил лишнее, вино оказалось для него слишком крепким. Пусть он выспится – через несколько часов он проснется как ни в чем ни бывало. Возьмите его и вместе с кушеткой осторожно перенесите вон в ту комнату. Да смотрите! Если вы оба хоть словечко скажете кому-нибудь, нашей прислуге или посторонним, про то, что барон напился у меня, так будете сейчас же уволены. Я не желаю, чтобы потом смеялись над бароном!
Лакей и паж перенесли кушетку в указанную комнату и по знаку своей хозяйки вышли.
Аврора со свечой в руках подошла к спящему. Она поспешно перерыла его карманы, затем расстегнула жилет и, найдя там спрятанные бумаги, нетерпеливо схватила их, прочла, после чего, побледнев, опустилась в близстоящее кресло.
Первая бумага представляла собою собственноручное заявление Турковского, что он посещал барона Витхана по ночам для того, чтобы говорить с ним о делах их тайного общества. Его посещения не только не относились к баронессе Витхан, но она вообще не знала ничего ни об этих посещениях, ни об объединяющей их политической цели, доказательством чему служит прилагаемая записка барона.
Вторым документом была упомянутая записка, гласившая:
«Дорогой Турковский, хотя закон и не воспрещает собираться по вечерам для дружеской беседы, но все-таки заклинаю Вас спасением Вашей души, ни за что не сознавайтесь в том, что Вы бывали у меня. Начнут искать, допытывать, допрашивать, и как легко из-за неосторожного слова или случайно найденного клочка бумаги попасться в цепкие лапы правосудия. Я уговорил Эмилию написать Вам письмо, из которого можно будет усмотреть, что Вы якобы были в связи с ней и, следовательно, бывали у нее без моего ведома. Это правдоподобно и все отлично объяснит. Так не сознавайтесь же, это единственное спасение для нас обоих! Ваш В.».
Аврора горько рассмеялась.
– Значит, я все-таки ошиблась? – тихо проговорила она. – Значит, Турковский не изменял мне? А я выдала его, послала на казнь… Но он сам виноват! Почему он не хотел быть со мной искренним? Почему прямо не открыл мне существование заговора? Ведь он был очень богат, мы могли бы отлично жить с ним за границей… Но он скрыл от меня это, а я так любила его, что была вне себя от ревности и обиды… – Она страдальчески заломила руки и застыла в мучительной скорби. – Но не все ли равно теперь? – продолжала она, успокоившись. – Это письмо ничего не может исправить, оно не вернет мне казненного. Прошлое умерло, теперь надо думать о настоящем! Этот негодяй, осмелившийся так нагло обмануть меня, должен поплатиться за свое вероломство! – Она подошла к спавшему и с судорожной ненавистью посмотрела ему в лицо. – Но что это блестит у него на груди? Бриллиантовое кольцо на ленте? Но ведь это кольцо Турковского, он так дорожил им, как памятью об отце. Значит, этот негодяй был соучастником Турковского! Хорошо же! Теперь я знаю, что мне делать!