– Фразы! – холодно кинул ему Левенвальд и, отвернувшись, возвратился на свое место.
Лахнера вывели. Председатель приступил к опросу членов суда, начиная с низшего по чину. Таковым был рядовой Петр Штрунк, только что зачисленный в гренадерский императрицы Марии-Терезии полк.
– Рядовой Петр Штрунк, считаешь ли виновным подсудимого?
– Ну да… то есть… конечно.
– Надо выражаться вполне определенно!
– Возможно, что и виноват.
– Значит, ты сомневаешься в действительности обвинения?
– Ой, как можно!
– Если ты не сомневаешься, то должен считать его виновным.
– О господи, вы бы, господин полковник, сразу сказали, что я должен считать его виновным.
Председатель разъяснил, что Штрунк не понял его.
Это совсем испортило дело: Штрунк отказывался высказать свое мнение, говоря, что «господа офицеры» лучше его знают. В конце концов и с большим трудом председателю удалось вынудить его ответить: «Да, виновен!»
Тогда председатель обратился к другому рядовому.
– Рядовой Теодор Гаусвальд, считаешь ли ты обвиняемого Лахнера виновным?
– Нет, – твердо ответил Гаусвальд.
Все члены суда удивленно поглядели на солдата, а председатель обменялся с прокурором недовольным взглядом. Хотя для приговора требовалось простое большинство, которое было обеспечено, но предстояла еще конфирмация[35] приговора, а, по установившемуся обычаю, императрица как шеф полка и император как верховный главнокомандующий неизменно заменяли смертную казнь пожизненным заключением в крепости, если находились голоса, высказывавшиеся за невиновность. Между тем в конфиденциальной бумаге военного министра настоятельно обращалось внимание председателя на то, что виновность должна быть доказана.
– Надо разделить обвинение, по частям мы приведем его к чему-нибудь! – шепнул прокурор председателю.
– Значит, ты считаешь его невиновным? – снова обратился последний к Гаусвальду. – Но обвинение содержит несколько пунктов. Лахнера обвиняют, например, в дезертирстве. По-твоему, он в этом невиновен?
– Нет, у него было отпускное свидетельство, подписанное ротным командиром. Кроме того, он добровольно вернулся обратно.
– Из всего количества дезертиров австрийской армии около четверти после скитаний возвращаются обратно. Это смягчает их участь, но их все-таки судят и осуждают.
– Но не в том случае, если у них имеется отпускное свидетельство!
– Полковой командир окликнул подсудимого и приказал ему остановиться.
– Да, но осталось недоказанным, слышал ли Лахнер этот оклик. Сам господин прокурор заявил, что этот пункт обвинения небесспорен. Поэтому я считаю его невиновным в дезертирстве.
– Рядовой Лахнер обвиняется, кроме того, в нарушении присяги и в покушении на ниспровержение существующего строя. В этом он, конечно, виновен?
– Нет, и в этом он невиновен. Ни в предварительном, ни в судебном следствии нет бесспорных доказательств вины подсудимого. Господин председатель говорил нам, что мы должны быть осторожны в вопросе, который касается жизни, чести и свободы подсудимого. Осторожность в том и заключается, чтобы не осуждать без бесспорных улик.
– Наверное, подсудимый – твой друг, а потому ты и защищаешь его? – спросил прокурор.
– Нет, господин прокурор, – все так же твердо и уверенно ответил Гаусвальд, – совсем наоборот: только потому Лахнер принадлежит к числу моих друзей, что я могу защищать его от позорящих его честь обвинений, что я знаю, насколько он неспособен совершить что-нибудь нечестное.
Прокурор поднялся с места.
– Господа судьи, – сказал он, – ввиду того, что рядовой Гаусвальд сам сознался в дружбе с подсудимым, я не усматриваю в нем того беспристрастия, которое необходимо для судьи. Кроме того, позволю себе напомнить вам последнее слово подсудимого, в котором Лахнер сказал: «Меня даже не спрашивают, как я мог совершить все это один, без соучастников». Значит, соучастники были, а горячая защита Гаусвальдом Лахнера вызывает подозрение, не был ли он его сообщником. Поэтому я требую немедленного ареста Гаусвальда по обвинению в соучастии!
Несмотря на сознание, какую комедию представляет собой этот позорный суд, несмотря на нарушение элементарных требований истинного правосудия с самого начала процесса, при этом заявлении члены суда смущенно потупились, а председатель шепнул прокурору:
– Слушайте, но ведь перед самым бегством Лахнера в казармах с целью отыскания его была проведена перекличка, и все оказались на местах! Какое же здесь соучастие?
– Никакого, – шепотом ответил ему прокурор, – но вы знаете, что нам нужно единогласное решение. Гаусвальда нужно арестовать и допросить, а так как аудитор не найдет данных для доказательства соучастия, то его сейчас же выпустят. Зато в качестве арестованного он выходит из состава, и его мнение о невиновности не будет считаться!
– Но с формальной стороны…
– Да ведь приговор кассирован[36] не будет, а это – единственный выход!
– По дискреционному праву председателя, – громко сказал подполковник, – приказываю страже немедленно арестовать рядового Гаусвальда по обвинению его в соучастии!
– Господин подполковник! – вытянулся в струнку перед председателем унтер-офицер корпуса полевых жандармов, несших военно-полицейскую службу. – Осмелюсь почтительнейше заявить, что члены военного суда до окончания заседания пользуются правом полной неприкосновенности!
– По дискреционному праву председателя объявляю рядового Гаусвальда лишенным звания члена временного военного суда, а следовательно, лишенным также и преимуществ, связанных с этим званием. Предлагаю немедленно арестовать рядового Гаусвальда!
Жандармский унтер-офицер крикнул из коридора двоих жандармов, и те отвели Гаусвальда в сторону.
Дальнейший опрос прошел без заминки: участь Гаусвальда слишком напугала всех остальных, чтобы кто-нибудь рискнул вставить слово в защиту обвиняемого. Лахнер «единогласно» был признан виновным…
Вероятно, читателям, которые следят за ходом современных процессов, многое покажется странным и диким в процессе рядового Лахнера. Действительно, не говоря уже о том, что следствие велось заведомо небрежно, что председатель стеснял защиту обвиняемого, что на суде не было выяснено многое, что должно было бы пролить свет на все дело, в процессе были допущены многие нарушения. Так, суд не представил обвиняемому защитника, во время вынесения приговора прокурор не только присутствовал, но даже вмешивался в опрос, спорил с высказывающим свое мнение членом суда, член суда, не согласный с мнением высших властей, был лишен этого звания и арестован дискреционной властью председателя, не имевшего на это никакого права. Да, все это, с современной юридической точки зрения, кажется совершенно непонятным. Но ведь не надо забывать, что это был суд восемнадцатого века.
Когда Лахнера ввели для выслушивания приговора, он сразу понял, как обстоит его дело. Он увидел, что Гаусвальда, заплаканного, взволнованного, держат двое жандармов, что члены суда стараются смотреть куда-то в сторону. И его даже не удивило, когда председатель объявил ему, что он единогласно признан виновным.
Как-то безучастно, бессознательно присматривался и прислушивался Лахнер к дальнейшим формальностям. Вот председатель раскрывает тома военных законов, подыскивает соответствующую статью, которая грозит смертью через повешение. Вот он берет белую палочку, символизирующую невиновность и жизнь подсудимого, и ломает на две части…
Только в мозгу проносится безрадостная мысль: «Кончено! Прощай, жизнь!»
И в безмолвной, горячей мольбе рядовой Лахнер поднимает руки, а его губы шепчут:
– Господи, возьми мою жизнь, но спаси Эмилию, дай ей возможность оправдаться!..
Вестмайер потерял свою обычную флегматичность. Словно разъяренный зверь, бегал он по гостиной дяди, опрокидывая по пути стулья и сдергивая скатерти со столиков. Молодая домоправительница и племянница придворного садовника, питавшая тайную симпатию к рослому гренадеру, теперь боялась даже заглянуть в ту комнату, где он бесновался: Тибурций немедленно разражался горькими Филиппинами по поводу женщин и опасности связывать свою судьбу с ними.
В дверь постучали, вошел какой-то гренадер.
Тибурций обратился к нему со следующей суровой речью:
– Биндер, чтобы тебя все черти взяли! Твое лицо не предвещает ничего хорошего!
– К сожалению, хорошего и нет ничего, – ответил Биндер, опускаясь в кресло.
– Ты переговорил с баронессой Витхан?
– Нет.
– Почему?
– Потому что она уже в тюрьме.
– Из-за Лахнера?
– Да! Ее обвинили в соучастии. Лахнер хотел сделать ее счастливой и причинил ей только несчастье.
– Значит, она ничем не может помочь ему. Разузнал ты, что с графиней Пигницер?
– Она действительно уехала из Вены.
– Ты узнал куда?
– Говорят, в Баден.
– Нам придется отправиться туда.
– Ну разумеется, – подхватил Вестмайер, – у меня уже имеется план…
– Выкладывай.
– Ты согласен рискнуть кое-чем ради Лахнера?
– Я уже доказал, что не отступлю ни перед каким риском.
– Тогда ты согласишься с моим планом. Я жду только дядю, после чего нам нужно будет сейчас же приняться за сборы.
– А где твой дядя?
– При дворе. Я приставал к нему до тех пор, пока он не обещал мне вымолить прощение Лахнеру.
– Ты надеешься, что ему удастся это?
– Дядя очень добрый человек и сделал много добра людям. При дворе мало таких людей, которые не были бы чем-нибудь обязаны ему. Кроме того, его вообще любят. Ему ни в чем не откажут.
– Положим, если бы это было так, нас не оставили бы гренадерами.
– Против Кауница он бессилен. Постой! Так и есть: дядя идет, я узнаю его походку.
Через несколько секунд в комнату вошел старик, придворный садовник. Его добродушное лицо было теперь красно и рассерженно.