– Луиза! – вскрикнул Иосиф, бросаясь к ее ногам.
Как порыв ветра раздирает завесу тумана, сразу обнажая перед нами новый многообещающий вид, так этот мучительный стон княгини, ее бледность, ее полный страдания жест и страстный полусознательный шепот вдруг осветили перед Иосифом все, и он понял порыв любящей женщины, понял и свое сердце, понял, где таилось так страстно желаемое счастье…
– Луиза, божество мое, Луиза! – повторил он, конвульсивно охватывая ее колени. – О, я, слепец! Слепец!
Княгиня страстно обхватила его голову и шептала, прижимая ее к груди:
– Вот оно, чудо! «А вдруг?» Да, ты был прав, мой бог, мой повелитель! Надежда всегда живет в сердце любящего! Я верила, что ты прозреешь, верила, что такая большая, такая глубокая, такая самоотверженная любовь, как моя, пробудит тебя, заронит искру огня в твое бедное исстрадавшееся сердце! О, мы оба достаточно выстрадали, чтобы иметь право на счастье! И мы будем счастливы, будем, будем! Я стану для тебя всем, я окутаю тебя всеобъемлющей, всепонимающей и все в себе заключающей любовью… Любовь – это великое «все»! О, как ты прав, бог моей жизни!
В соседней комнате послышались чьи-то шаги. Луиза вздрогнула, мягко оттолкнула от себя Иосифа и насторожилась. Вот закрылась дверь, шум шагов замолк вдали…
– Не здесь! – ласково сказала Луиза в ответ на новую попытку Иосифа обнять ее. – Нам надо расстаться теперь. Боже мой, я была бы в ужасе, если бы любопытство случайного зрителя спугнуло то счастье, которое внезапно засверкало передо мной!
– Но где и когда?
– Сегодня вечером в парке…
– Любовь моя, я буду в Китайском павильоне в десять часов!
Луиза обеими руками взяла императора за голову, глубоко заглянула ему в глаза и, улыбаясь, спросила:
– А нас там не потревожат?
– Кто?
– Тени прошлого… Отзвуки былого сна…
– Прошлое умерло, Луиза, умерло, родив наше настоящее!
– Хорошо, жди меня, я приду!
Она слегка коснулась губами лба императора и быстро скрылась легкой походкой.
Иосиф просидел в голубой гостиной еще с полчаса, погруженный в сладкую задумчивость, а потом, отогнав от себя улыбку расцветшего счастья, направился к матери, чтобы обсудить с ней текущий момент и сообщить и своем решении.
Иосиф проговорил с матерью почти до девяти часов вечера. Нельзя сказать, чтобы этот разговор был из числа приятных: мать и сын очень любили друг друга, но неизменно расходились во взглядах, так что тому и другой нередко приходилось работать против политических планов соправителя. Марию-Терезию пугали горячность сына, та страстность, с которой он требовал реформ. Она говорила, что реформа только тогда полезна, когда в ней назрела острая необходимость. Нельзя прививать государству и народу такие воззрения, которые в данный момент еще чужды им обоим. А Иосиф, полный непоколебимой веры в божественное призвание государя, держался того взгляда, что в стремлении к конечному добру нельзя считаться с тем, что может возникнуть на пути: миссия государя – вести народ и государство, а не следовать за ними. Государь – это полководец, который ведет войска согласно своему разумению, не считаясь с ропотом и недовольством солдат, а никак не маркитант, который едет за армией и дает солдатам лишь то, что они потребуют.
Расходились они во взглядах и на баварский вопрос.
Мария-Терезия выше всего ставила фактические, реальные права. Она была не прочь расширить австрийскую территорию, так как это усиливало мощь, а следовательно, упрочивало благосостояние народа. Но это расширение, по ее мнению, было лишь тогда позволительно, когда оно производится либо по законному праву, либо на основании обычной купли-продажи. Война за территориальные расширения допустима только тогда, когда расширяющееся государство имеет неоспоримое право на землю, когда же этих прав нет, то преступно вовлекать народ в неправую борьбу. Между тем прав Австрии на Баварию императрица не признавала, и потому эта война страшила ее.
Иосиф иначе смотрел на дело. Конечно, расти и расширяться путем дипломатических переговоров или юридических доказательств лучше, чем оружием. Но и последнее не должно страшить государя. Вручая ему корону, Господь вручает ему и судьбы народа. Только Богу и отдает государь отчет. Права – это все придумали люди, существует право божественное, и носителем его является государь!
Конечно, Иосиф отлично понимал, что ему не удастся переубедить мать, а потому и в баварском вопросе придерживался особой тактики. Он представил матери приобретение Баварии в качестве обычной купли-продажи, и Марии-Терезии как-то не пришло в голову, что и эта купля-продажа не совсем-то законна, поскольку курфюрст пфальцский своевольно поступается законными правами своих наследников в пользу незаконных детей. Нет, тогда она не подумала об этом и потому не мешала возникшим переговорам. А Иосиф довел эти переговоры до такой степени, когда Австрия уже не могла отступать без ущерба собственному достоинству ни перед чем, – хотя бы даже перед несправедливой войной. Вот в этом-то и заключалась причина огорчения императрицы: она видела, что сын поймал ее в ловушку, и не утерпела, чтобы не упрекнуть его в этом.
Сначала она заявила, что ни в коем случае не допустит войны. Но Иосиф представил ей письма Фридриха II, равно как и свои ответы, и Мария-Терезия не могла не согласиться, что первые дышат вызовом, а вторые – полны такта. Не могла она не согласиться также и с тем, что теперь нельзя под влиянием угроз отказаться от своей точки зрения и уступить Фридриху. Но войны она все-таки не хотела, не могла допустить!
Согласились они на следующем. Конечно, готовность противника к отпору умеряет воинственный пыл нападающего. Поэтому Австрия должна оказаться в полной готовности встретить врага, и император отлично сделает, если выедет в ближайшие дни в армию. Но вместе с тем Иосиф II должен дать слово, что не станет провоцировать врага на нападение, а будет все время оставаться в положении человека, отнюдь не желающего нападать и только защищающегося.
Они уже собирались расстаться, как внезапно им доложили о прибытии курьера. Последний привез неожиданное известие: «старый Фриц», не дожидаясь ответа на свое письмо, двинул войска в Богемию.
Мария-Терезия хотела сейчас же собрать первых сановников государства на совещание, но Иосиф попросил отложить это на следующее утро. Он сказал, что сегодня устал, да и кроме того, ему хочется на досуге еще раз все взвесить и обсудить. Все равно теперь ничего не поделаешь, и излишняя торопливость только приведет к поспешным решениям. Только всех тех, кого мать собирается завтра пригласить, следует тотчас же известить о происшедшем, чтобы и они тоже могли все за ночь обсудить и прийти на совет с готовым решением. Хотя, с другой стороны, что тут обсуждать? Война объявлена, враг вступил в австрийские пределы. Чаша налита, ее надо испить!
Почтительно поцеловав руку матери, Иосиф вернулся к себе. Было начало десятого. До назначенного свидания оставалось достаточно времени, чтобы немного полежать и отдохнуть, да, кстати, надо было распорядиться, чтобы приготовили все там, в павильоне. Император приказал позвать к себе Франца Венцеля и при этом вспомнил, что камердинер должен дать ему отчет в исполнении поручения.
– Что с тобой, Франц? – испуганно спросил Иосиф, увидав, что лоб вошедшего на его зов камердинера тщательно забинтован. – Что у тебя на лбу?
– Доказательство, что я добросовестно исполнил поручение вашего величества, – с мрачным юмором ответил Венцель.
– Да в чем дело? Рассказывай!
– Я явился в указанное вашим величеством место, разыскал девицу Лизетту и, убедившись, что это – именно она, приступил к исполнению поручения. Когда я сказал ей, что ее высокий гость должен уехать, да и вообще больше не может посещать ее, бедняжка так и села с разинутым ртом. Видно было, что это настолько огорошило ее, что она и слова сказать не могла. Тогда я подошел к ней, поставил перед ней шкатулку, раскрыл, думая, что блеск золота и камней приведет ее в чувство, отошел опять на свое место и сказал, что ваше величество полагаетесь на ее молчаливость и скромность… Вдруг она вскочила и крикнула: «Что! Меня купить хотят?» К этому она прибавила несколько малопочтительных выражений по адресу вашего величества, а потом схватила шкатулку, защелкнула ее, да как запустит ее в меня! Она углом врезалась мне в лоб и рассекла кожу – крови страсть сколько вышло… Затем Лизетта столь же малопочтительно прибавила, что через меня возвращает подарок обратно вашему величеству и больше ничего о вас слышать не хочет. Она так искренне любила своего «высокого гостя», а ее подкупают подарками! Затем она очень бесцеремонно вытолкнула меня, выкинула подобранную с пола шкатулку в коридор и заперла дверь. Мне оставалось только взять подарок и отправиться на перевязку!
– Бедный Франц! – улыбаясь, сказал Иосиф. – Мне, право, крайне жалко тебя!.. Тебе не очень больно?
– О, нет, ваше величество, теперь не очень.
– В таком случае ты можешь исполнить второе поручение, на этот раз совершенно безопасное, но такое, которое я опять-таки могу доверить только тебе. Отправляйся в Китайский павильон, отвори там окна, прибери все, накрой там холодный ужин… на двоих, поставь вина, оправь свечи, во второй комнате постели… словом, сделай все, что нужно. Ты понял меня?
– Понял, ваше величество! Все будет сделано немедля!
– Вот чертенок! – пробормотал Иосиф, потягиваясь на широкой оттоманке. – Кто бы мог подумать, что она так бескорыстно, так искренне привязалась ко мне! Вот уж то ничего, то слишком много!.. Бедная Лизетта, как мне жаль тебя! Но что теперь об этом думать? Ведь меня ждет такое блаженство, о котором я уже и не мечтал! Луиза любит меня! О, какое блаженство звучит в этих словах. Она умна, обольстительна, пламенна. Она лучше всех, кого я когда-либо знал. Но зато она не будет торговаться, как корыстолюбивая Аврора, не будет и сентиментальничать и вздыхать, как чувствительная Эмилия. Луиза просто создана для любви, она понимает, что любовь – это все, что нельзя в любви что-нибудь оставлять для самого себя или другого, что все-все без остатка должно быть отдано любимому. Через час Луиза явится в павильон, и… – Он вдруг досадливо наморщил лоб