– Ваше величество, – задыхаясь, начал «шпион», но вдруг вся твердость, все спокойствие слетело с него, и княгиня Кребниц, рыдая, упала на колени перед Иосифом.
Император мрачно зашагал взад и вперед по палатке, не говоря ни слова, не пытаясь ни остановить, ни утешить молодую женщину. Видно было, как она боролась с собой, чтобы подавить свою слабость. Мало-помалу она овладела собою, рыдания становились тише и слабее.
– Довольно слез! – сурово сказал наконец император, останавливаясь около княгини. – Встаньте и объясните мне смысл и значение этой недостойной комедии. Что вам надо было от прусского короля?
– Ваше величество, – ответила Луиза, вставая и вытирая слезы, – я действовала по поручению ее величества, вашей державной матушки. Вот, – она расстегнула одну пуговицу камзола, ухватилась за пришитую к подкладке ленточку и дернула ее; тотчас же подкладка разошлась, обнажая внутренний кармашек, в котором были какие-то бумаги, и княгиня продолжала: – Вот, ваше величество, соблаговолите вскрыть и прочитать.
Иосиф взял поданный ему конверт, запечатанный большой печатью, и с лихорадочным нетерпением стал рассматривать надпись. Почерк, безусловно, принадлежал Марии-Терезии, да и печать ее, без сомнения.
– Я не могу вскрыть пакет, адресованный прусскому королю моей матушкой, – холодно сказал он, – но если это не тайна, то соизвольте сообщить мне, княгиня, что заключается в этом письме.
– Какая же это теперь тайна? – уныло ответила молодая женщина. – Я все расскажу вашему величеству…
– В таком случае начните с самого начала, княгиня.
– Когда после благословенного вечера, проведенного в Китайском павильоне…
– Княгиня, теперь мы обсуждаем государственные дела, а потому оставьте романтические намеки!
– Я долго думала о войне и взглядах, высказанных вашим величеством. Мысль, что я не могу согласиться с тем, кто всегда был для меня полубогом, угнетала меня. Но я пыталась образумить себя тем, что я, может быть, просто не доросла до понимания широких государственных задач. Каково же было мое удивление, когда на следующий день ее величество, часто удостаивающая меня милостивой беседы по важным вопросам, заговорила со мной о войне и высказала свои сомнения почти в тех же выражениях и совершенно в той же форме, какими они представлялись и мне. Ее величество говорила, что не могла заснуть всю ночь от мысли: «Война вспыхнула за неправое дело, она не принесет нам счастья!» Этот разговор повторялся несколько раз, но я каждый раз воздерживалась от высказывания своих мыслей. Однако, когда ее величество однажды – это было недели две тому назад – категорически потребовала от меня, чтобы я высказалась, я не посмела солгать и заявила, что вполне согласна с мнением моей державной покровительницы. Ее величество, очень доверяющая моим научным познаниям, приказала мне составить для нее секретный доклад о баварском вопросе. Я еще раньше изучила из личного интереса относящийся к Баварии материал, а потому могла сейчас же приступить к работе. Не могу описать, с каким тяжелым чувством взялась я за нее! С одной стороны, я не могла кривить душой и освещать вопрос вопреки своему искреннему убеждению, с другой – вся эта работа, идущая вразрез с планами и взглядами вашего величества, казалась мне чем-то вроде измены…
– И она была изменой! Продолжайте, княгиня!
– Когда я представила свой доклад ее величеству, императрица залилась слезами. Она просила моего совета, требовала, чтобы я подала мысль, как избежать войны, не затрагивая самолюбия вашего величества и не поступаясь государственным достоинством. У меня была идея, но я боялась высказать ее, так как меня угнетало то, что я должна действовать против воли вашего величества. Неизвестно, как сложилось бы дело, если бы князь Голицын не попросил недавно тайной аудиенции у ее величества. Князь почтительно заявил, что его правительство крайне недовольно открывшимися военными действиями, что Россия твердо решила помешать кровопролитию, особенно потому, что Австрию нельзя считать морально правой. При этом князь добавил, что если Австрия желает, то он уполномочен взять на себя посредничество. Императрица сообщила этот разговор мне, и тут я уже не могла скрывать свой план долее. Этот план заключался в следующем. Еще во время своего первого замужества я привыкла в мужском платье следовать повсюду за маркизом де Клермоном; мне пришлось многое перенести в то время; на мою долю выпало немало самых причудливых приключений; физически я была закалена, как юноша. И вот я предложила, чтобы императрица через русского посла просила у прусского короля принципиальный ответ, согласен ли он начать переговоры; если да, то к нему будет тайно командирован человек, уполномоченный выработать прелиминарии соглашения, после чего можно будет пойти официальным путем, но при этом прусский король должен был бы дать слово, что тайные переговоры оглашены не будут. Все это предлагалось сделать для того, чтобы в глазах страны и всего мира пощадить самолюбие вашего величества…
– Какая заботливость!..
– Прусский король ответил, что он согласен. Тогда я отправилась в путь. Ее величество сделала несколько возражений, касавшихся моей внешности, но я ответила, что умею носить мужское платье, не вызывая сомнений, что после тифа, которым я была больна около полугода тому назад, мои волосы еще не успели отрасти и что накладную косу легко заменить мужским париком; что у меня очень низкий для женщины, почти юношеский, тембр голоса, и таким образом моя внешность не возбудит никаких подозрений. Князь Голицын, посвященный в нашу тайну, дал мне сертификат, удостоверяющий мое звание первого секретаря русского посольства при венском дворе, и я тронулась в путь. Остальное ваше величество уже знает…
– Какие же соглашения признала возможными ее величество?
– Благоволите прочитать секретные инструкции, данные мне ее величеством.
Император взял бумагу, поданную ему Луизой, прочитал ее и возвратил княгине пакет и бумагу со словами:
– Что же, отправляйтесь с богом, господин барон Ямвич! Я прикажу не задерживать вас более. Ступайте, продавайте Австрию, а если «старый Фриц» заупрямится, то киньте ему парочку коронных земель австрийского дома, чтобы умилостивить грозного короля и склонить его к миру… Ступайте, как почтительный сын, я желаю вам успеха.
– Ваше величество, умоляю…
– Молчите, княгиня! Я не хочу ничего слышать более! Да вы и не можете мне сказать что-либо. Как император я отношусь к вам с полным уважением; ведь всякий вправе держаться своего мнения и понимать государственные интересы по-своему. Вы не преследовали, не могли преследовать личные цели, потому что выгоднее для вас было бы оказаться на моей стороне, а не ее величества, значит, вы действовали из благородных побуждений. Но… – лицо Иосифа исказилось мукой, он всплеснул руками, схватился за виски и скорее простонал, чем крикнул, – мать, мать! Что ты делаешь с Австрией и своим сыном!
– Ваше величество!..
– Молчите, княгиня! Итак, я как император могу сказать только: «Да свершиться воля твоя!» Но перед вами не только император, перед вами человек, который говорил вам о своей любви и которому вы сами клялись в пламенных чувствах. А вы изменили мне; да, да, княгиня, изменили мне! Любовь – не просто физическое слияние, это вы сами всегда твердили. Любовь требует общности душ, общности взглядов, чувств, интересов. Если бы вы оказались преступницей, я оправдал бы вас, стал бы вашим укрывателем, потому что любовь выше правды, выше закона! Вы же не могли подняться до той высоты любви, которая не допускает осуждения, критики, анализа. Вы предали меня, а это – не любовь, не та любовь, по крайней мере, которой требую я. И поэтому я говорю: «С глубоким уважением приветствую не по-женски мудрую княгиню фон Кребниц и с отвращением, с негодованием забываю, что ее можно было бы звать просто «Луизой». Луизы нет, ее никогда не было! Ступайте, княгиня!
– Ваше величество, и осужденному предоставляют право последнего слова.
– Вы настаиваете? Хорошо, говорите, княгиня. Но только покороче. Я плохо чувствую себя.
– Ваше величество. Я с глубокой скорбью, с полным отчаянием выслушала ваш приговор. Не о себе скорблю я – для меня все кончено: исполнив поручение ее величества я навсегда уйду из мира и запрусь в стенах монастыря. Мне нечем больше жить, так как мечтой всех последних лет была любовь вашего величества. Я любила вас свято, искренне, горячо, любила больше самой себя… О, не делайте такого презрительного жеста, ваше величество! Ведь я говорю это не для того, чтобы разжалобить вас, пытаться вернуть так быстро промелькнувшее былое счастье. Нет, я глубоко чувствую, насколько решителен и бесповоротен ваш приговор. Но мне больно за вас, ваше величество. Вы – я чувствую это – слишком страдаете от того, что считаете моей изменой. Мне грустно, что вы способны думать обо мне с отвращением. Верьте, ваше величество: все, что сделано мною, я сделал только из любви к вам. Может быть, я ошиблась, не так поняла любовь; может быть, я действительно просто не сумела подняться до той нравственной высоты, какую вы хотите видеть в любви, но в своих поступках я все же руководствовалась только любовью. Если вы хоть немножечко поверите мне, если вы найдете возможным хоть со временем думать обо мне без ненависти, мне будет легче нести свой крест!
Иосиф грустно смотрел на молодую женщину, суровые складки лба разгладились, взор выражал уже не ненависть, а глубокую скорбь.
– Княгиня, – сказал он, – простите, если в припадке страшной нравственной боли я был с вами более резок, чем вы того заслуживаете. Но мне безумно жалко улетевшей грезы, трудно примириться, что я опять один. Но что же делать, высшие силы руководят нами, они таинственно сплетают нити наших судеб… Мы бессильны бороться против рока… Я не сержусь на вас, Луиза, а только скорблю о том, что прошлое безвозвратно кануло в вечность. Дайте мне свою руку, Луиза, пусть это последнее рукопожатие примирит нас с нашей судьбой.
Он протянул ей руку. Луиза схватила ее и покрыла горячими, страстными поцелуями; несколько слезинок обожгло императора…