Введение монополии имело и другие последствия. Запрет выращивать продовольственные культуры в «табачных» районах вызвал усиленный спрос на товарный рис. Именно тогда резко увеличились посевные площади под этой культурой на Центральном Лусоне, хотя между землевладельцами и арендаторами сохранялись кабальные отношения. Они дожили до наших дней, и их ликвидация составляет одну из самых жгучих проблем современных Филиппин. С ростом международного обмена расширилось производство таких культур, как сахарный тростник, хлопок и абака (из нее выделывали знаменитые манильские канаты).
В целом же экономика архипелага в период испанского владычества развивалась чрезвычайно медленно. Рис выращивался старыми методами, да и сейчас выращивается так же. Испанцы пытались внедрить новые культуры. Пшеница на архипелаге не прижилась, несколько больше повезло кукурузе, но филиппинцы и ее не слишком жалуют. Только на Бисайских островах, где для риса слишком сухо, она занимает значительное место в рационе жителей, впрочем, и они утверждают, что кукуруза не очень вкусна и что ею «не наедаешься», хотя по калорийности она превосходит рис. Сказываются вековые и даже тысячелетние привычки. Хорошо привились на островах помидоры, какао, кассава, гуава, папайя (последняя даже стала любимым лакомством филиппинцев, и они ею чрезвычайно гордятся, считая лучшей в мире). По-прежнему единственным помощником крестьянина в поле оставался водяной буйвол — карабао довольно слабосильное животное, мясо — которого употребляют в пищу. Испанцы завели было лошадей, но в жарком климате они выродились в мелких маловыносливых животных. Их потомки сейчас возят туристов по кривым и узким улочкам китайского квартала Манилы, где малолитражке не проехать. И, если дорога идет в гору, возница, обращаясь к седокам с обычной филиппинской вежливостью, просит: «Извините, господа, ей тяжело. Не угодно ли вам пройти метров сто?».
«Дряхлая испанская монархия, — пишет советский историк, — эксплуатировала Филиппины по старинке. Обедневший испанский аристократ приезжал на архипелаг только для того, чтобы, став там чиновником или офицером, нажить себе состояние путем поборов, подкупа, взяток. Испанский торговец был редкой фигурой на Филиппинах; еще реже можно было встретить здесь испанского промышленника или плантатора… На мировой рынок попадала ничтожная часть местной продукции: канаты из манильской пеньки, ценимые знатоками манильские сигары, незначительное количество риса, перца, кофе, какао. Но и этими товарами торговали преимущественно не испанские, а британские или немецкие фирмы». Для обмена, как и раньше, использовались старые пути сообщения — по рекам и внутренним морям, по суше же грузы (и самих колонизаторов тоже — в паланкинах) переносили носильщики-«туземцы».
При испанцах природные богатства лежали втуне. Драгоценные металлы добывались в незначительном количестве, потом добыча их и вовсе прекратилась. Только в XX в., уже при американцах, она резко возросла. (Перед второй мировой войной Филиппины занимали шестое место — в мире по добыче золота).
Более существенные изменения произошли в землевладении. Накануне завоевания земля находилась в общем пользовании барангая. Там, где не было поливного земледелия, частая смена участков из-за быстрого истощения почвы исключала закрепление их за отдельными лицами и даже за отдельными общинами. По сути, барангай мог иметь столько земли, сколько его жители были в состоянии обработать и защитить от набегов соседей. Идея частной собственности на землю была чужда обычному филиппинскому праву, хотя не исключено, что кое-где на Лусоне зарождались элементы феодальных отношений. С точки зрения традиционного правосознания никто не мог отчуждать ее. Испанцы же с самого начала признали дато, махарлика и всех свободных собственниками участков, которые обрабатывались зависимыми людьми, и «покупали» у них эти участки. Так, иезуиты «приобрели» у местного дато земли барангая Киапо (в то время деревня близ Манилы, ныне ее центр) и, несмотря на протесты жителей, остались там полными хозяевами, ибо с документами в руках доказали колониальной администрации, что все было сделано «на законном основании»[13]. По мнению филиппинцев, это был грабеж — нечто вроде насильственного захвата земель одного барангая другим, а ссылки на неведомый им «закон» и «порядок» были для них пустым звуком.
При испанцах получили распространение две формы землевладения, одинаково чуждые местной традиции. Земли, обрабатываемые барангаями, стали рассматриваться как собственность дато и махарлика и могли быть отчуждены. Остальные были объявлены собственностью короны. Ими наделяли испанцев и тех филиппинцев, которые селились во вновь созданных городах. Эти земли наследовались, но не подлежали отчуждению без согласия властей. В случае если они не обрабатывались в течение двух лет, они снова переходили к короне.
Раздавались земли весьма щедро: их было немало, кроме того, шел интенсивный процесс обезземеливания крестьянства. Нередко за заслуги выделяли «столько земли, сколько можно объехать за день». Многие богатейшие семьи на Филиппинах именно тогда и заложили основу своего богатства. С приходом американцев «священный принцип частной собственности», разумеется, не был поколеблен. Были выкуплены только земли монашеских орденов, прочие же владельцы получили подтверждение своих прав от новой колониальной администрации.
Взгляд на землю как на объект собственности был принесен на Филиппины четыреста лет назад. И все же эта идея плохо уживается с еще стойкими традиционными взглядами. «Кто пользуется землей, тому она и принадлежит» — так было в барангае, так это нередко воспринимается и теперь; как раньше каждый имел право осесть на незанятой земле, так и сейчас можно занять ее, нимало не заботясь о том, кто ею формально владеет (она «божья»). Если участок пустует, если на нем отсутствуют явные признаки принадлежности кому-либо (строение, ограда), то, по мнению филиппинцев, всякий может занять его. Здесь действует скорее «право первого флага», чем имеющие юридическую силу документы, которые мало что говорят. И хотя в стране принят гражданский кодекс, почти до запятой повторяющий европейские образцы, отношение филиппинцев к земельной собственности резко отличается от отношения американцев и европейцев.
Примеров тому больше чем достаточно. Все городские трущобы находятся на землях, принадлежащих либо муниципалитету, либо частным лицам. Требование освободить их и передать законному владельцу представляется совершенно необоснованным: раз человек занял неогражденный участок, значит, он может пользоваться им по праву, «по законам божьим и человеческим». Его вовсе не интересует, что где-то в муниципалитете лежат бумаги с печатями, удостоверяющие принадлежность земли другому лицу. Вот почему на окраинах Большой Манилы пустующие участки, как правило, обязательно огорожены: хозяева их отлично понимают, что участок без ограды будет быстро занят первым пришедшим и тогда нелегко доказать свои права. Суд, конечно, вынесет постановление в пользу законного владельца, но это не произведет особого впечатления. Бесконечная борьба с обитателями трущоб обычно не приносит успеха: посылаются бульдозеры, лачуги сносятся, но на их месте тотчас же вырастают новые, благо дело это несложное. Главное — вселиться в определенное время: если въедешь в новый дом в полнолуние, обеспечен достаток, если в новолуние — нищета. И соблюдение данного правила волнует филиппинца гораздо больше, чем мысли о законности занятия земли.
Несмотря на запрещение властей, торговцы устанавливают свои лотки и лавочки прямо на и без того узком тротуаре или на проезжей части улицы. Требование освободить место воспринимается как несправедливое («ведь здесь же никого до меня не было!»). Примечательно, что жители, которые в первую очередь испытывают неудобства, никогда не жалуются, ибо в душе каждый из них все еще признает «право первого флага». Другое дело, когда есть знак владения. Даже в переполненном автобусе в часы «пик» (его берут штурмом, влезают через двери и окна) оставленная на сиденье газета или носовой платок служат указанием на то, что место несвободно, и никто не проявляет недовольства.
Для новичка, вновь прибывшего в страну, такой подход к незанятому пространству становится очевидным при первой же поездке по Маниле. Никакие правила уличного движения не в силах его урегулировать. Ужасные транспортные пробки на улицах способны вывести из равновесия человека с самыми крепкими нервами. Рядность не соблюдается, обгон совершается «по желанию» — справа или слева, — лишь бы можно было втиснуться. Машины идут как угодно и, самое удивительное, могут остановиться где угодно, если шоферу вздумается поболтать с кем-нибудь. Возмущение не будет понято: «Ведь раз я стою на этом месте, значит, оно мое. Вам неудобно, но при чем здесь я?» Свободное место принадлежит тому, кто его занял, и занявший может находиться на нем столько, сколько захочет.
Подобное поведение и в филиппинской и в зарубежной печати часто трактуется как неуважение к закону, как свидетельство недисциплинированности жителей архипелага. На самом деле в этом, вероятно, проявляется несоответствие закона правосознанию филиппинца. С его точки зрения, такое поведение вполне оправданно и отнюдь не говорит о расхлябанности. Введенный испанцами институт частной собственности на землю и поныне трудно совмещается с традиционными взглядами: простой филиппинец все еще склонен смотреть на нее так же, как его предок в барангае, хотя, конечно, современный крестьянин знает, что такое купля-продажа земли, и прекрасно осведомлен о ее цене.
Заметные сдвиги произошли в социальной структуре общества. Колониальное порабощение смяло систему общественных отношений, сложившуюся на архипелаге к моменту прихода испанцев. В отличие от голландцев в Индонезии или англичан в Индии, конкистадоры не нашли на островах мощных феодальных монархий, а потому не ощутили надобности сохранять даже видимость местной власти в покоренных областях. Не считаясь ни с общественными порядками, ни с религией филиппинцев, они присвоили себе права старой верхушки (она осталась, но с иной функцией), не унаследовав ее об