лки на естественный ход событий воспринимаются как неубедительные. Случается и обратное: с вашим появлением произошло несчастье, и тогда ваша репутация загублена безвозвратно, и никакими стараниями ее не восстановить. Суеверного человека отличает какая-то удивительная способность фиксировать все, что подтверждает его веру, и игнорировать то, что противоречит ей.
В обрядовой сфере трансформация христианства еще более разительна. Вообще ритуальная сторона явно преобладает в местном католицизме. Еще Рисаль писал, что «указы церкви пользуются большим уважением, чем законы бога, ритуалы важнее сути, церемонии важнее принципов». Филиппинцев, собственно, прежде всего привлекла пышность и красочность католических обрядов. Это быстро поняли монахи и использовали для насаждения христианства. Жители островов и до пришествия испанцев очень любили праздники. Обычно начало и окончание сельскохозяйственных работ отмечалось плясками, песнопениями, жертвоприношениями, а также пиршествами с возлияниями. У филиппинцев, как и у других народов на определенной ступени развития, мировосприятие было религиозным по преимуществу, и всякое действие имело сакральное значение. И сейчас в представлении здешнего крестьянина земледелие есть также — и даже в первую очередь — священнодействие, которое должно сопровождаться строго установленным ритуалом.
С приходом колонизаторов языческие сборища сменились христианскими праздниками, которые называются испанским словом фиéста и составляют одну из самых красочных особенностей филиппинской жизни. Каждая деревня и каждый город имеют своего святого покровителя, в честь которого и устраивается фиеста, длящаяся три дня, а то и больше. Это — огромное событие для всего населения Еще за девять дней до праздника начинают служить торжественные мессы по заказу «сильных людей», которые стараются перещеголять друг друга в убранстве алтаря, качестве хора, нарядах.
На улицах воздвигаются арки, создаются кочующие оркестры (в день праздника они начинают играть в четыре утра и будят всех к мессе), проводятся конкурсы красоты, выбираются король и королева фиесты, организуются гонки карабао, а вечером устраивается непременный фейерверк, к которому филиппинцы явно питают слабость. И, конечно, много едят и пьют. Расходы обычно берут на себя «сильные люди» (своеобразная подать, налагаемая на них традицией). Этим проверяется, насколько правомерно относить ту или иную семью к данной категории: не можешь платить — значит, потерял право на статус. Происходит своего рода «перераспределение доходов» (по сути же просто подачка) — тоже пережиток патриархальности.
В дни фиесты все покинувшие родные места стремятся вернуться туда. Крестьянин вынимает из сундука единственную имеющуюся у него пару башмаков (он наверняка ни разу не обувал их с прошлой фиесты), женщины надевают лучшие платья и украшения. В каждом доме готовят обильное угощение — нельзя ударить в грязь лицом. Случается, что накопления, сделанные в течение года, спускаются в несколько дней. Филиппинский труженик мирится с лишениями, ограничивает себя во всем, влезает в долги под людоедские проценты — только для того, чтобы блеснуть во время фиесты. Это стремление становится понятным, если представить себе его тусклую, монотонную жизнь. У него просто нет иной возможности почувствовать себя человеком, свободным — пусть три дня в году — от давящей обыденности. Больше ему негде проявить себя. О том, что будет дальше, задумываются мало: «бахала на», как говорят тагалы в таких случаях, — «будь что будет». Многие считают праздники национальным бедствием, поскольку колоссальные средства тратятся непроизводительно, люди среднего достатка разоряются, бедняки попадают в еще большую зависимость от богачей и ростовщиков.
Даже священники признают, что в фиестах мало христианского: люди пляшут, поют, участвуют в красочных процессиях и почти не думают о боге. Правда, даются театрализованные представления на религиозные темы. Кажется, не оставалось ни одного библейского сюжета, который не был бы инсценирован: показывают, как змий соблазнил Еву, как Иуда предал Христа и т. д. В таких представлениях в роли актеров с огромным удовольствием и великим энтузиазмом выступают сами жители. Разыгрывание мистерий имеет вполне определенный смысл: они служат важным средством социального воспитания, публичного утверждения норм народной нравственности.
Впрочем, нередко праздники оборачиваются другой, некарнавальной стороной, и тогда религиозный фанатизм превосходит всякое разумение. В ряде мест в наши дни, как и в средневековье, устраиваются шествия бичующих себя грешников. Иногда толпа повторяет путь Христа на Голгофу: участники процессии многие километры несут тяжелый крест, причем терновые венцы впиваются им в голову, а специально нанятые люди наносят им удары бичами, в которые вставлены осколки стекла. Бывает и хуже. Находятся добровольцы (недостатка в них, как правило, нет), желающие испытать крестные муки Иисуса Христа, и вот живого человека распинают на глазах у всех. Разгул фанатизма оставляет тягостное впечатление Правда, такую готовность терпеть физическую боль в какой-то степени можно объяснить тем, что филиппинцы плохо усваивают идею постоянного воздержания от греха — аскетизм явно не их идеал. Поэтому некоторые предпочитают расплатиться с богом тяжкими страданиями однократно, но зато получить право на невмешательство в их личную жизнь в течение всего следующего года.
Самое грандиозное религиозное шествие устраивается в Маниле, в районе Киапо. Когда-то Киапо был отдельным городом и, как всякий город на архипелаге, имел свою святыню — Черного Назареянина. Статуя была изготовлена из черного дерева в Мексике, и в чертах лица Христа явно угадываются черты ацтека. С 20-х годов нашего столетия святыня, так сказать, местного масштаба превратилась в общеманильскую, затем в общенациональную, и возник культ Черного Назареянина. Рассказывают, что однажды приходский священник, спешивший куда-то по своим делам, приказал прекратить традиционную религиозную процессию и вернуть статую в церковь. Но вдруг неожиданно разразилась гроза. Перепуганные прихожане усмотрели в этом гнев божий, разулись и понесли статую дальше. Так ее носят и сейчас: обязательно босиком, обязательно в закатанных по колено штанах, в расстегнутых рубашках и с полотенцем на шее.
Каждый год 9 января у церкви Киапо, где и в обычные дни чрезвычайно многолюдно, собирается вся Манила. На близлежащих улицах перекрывается движение, и из церкви выносят изваяние. Верующие с тревогой всматриваются в него. Если у Сеньора де Киапо лицо темнее обычного (на мой вопрос, как это можно установить, неизменно следовал ответ: «Это же так ясно») — жди беды, если светлее — жди удачи и благополучия. Все исполнено непонятного для непосвященного смысла: больше в этом году оркестров или меньше, беспокойнее толпа или нет. Считается, что всякий, кто сумеет коснуться статуи, обеспечивает себе счастье на целый год, поэтому дело всегда доходит до драки, статуя падает, и это опять-таки многозначительно: чаще ли она падает, чем в прошлом году. В такой давке несчастные случаи — вещь непременная. В культе Черного Назареянина, как и в прочих культах, нетрудно усмотреть тесное переплетение христианских и языческих черт.
Столкновение католичества с язычеством дало разные результаты в разных сферах. Там, где новые религиозные представления не имели аналогии в прежних верованиях, христианские идеи более или менее восторжествовали, хотя и не пустили глубоких корней. Эти идеи обладают для филиппинца скорее концептуальной, чем экзистенциональной реальностью, т. е. он их знает, способен рассуждать о них и объяснить их, но они не пронизывают его жизнь, не служат руководством к действию, поскольку лежат вне его социального опыта. Напротив, о традиционных установках он не рассуждает, он их не осознает а просто живет ими и часто затрудняется объяснить, почему поступает таким образом, а не иначе («так всегда было», «так все делают»).
Там, где традиционные религиозные представления хоть в какой-то мере совпадали с новыми, произошло переплетение, нередко весьма причудливое, тех и других, причем обычно преобладающим осталось языческое содержание. Христианство, например, признает чудо, что соответствовало взгляду доиспанских филиппинцев на магию. У современных католиков архипелага вера в чудеса практически не знает границ. Чуть ли не каждый месяц газеты сообщают о новых чудесах: то явится сам бог-отец, то Христос, то дева Мария, то какой-нибудь святой, то даже воскресший Хосе Рисаль. Любое, пусть самое пустяковое, событие может быть истолковано как чудо.
Официальная церковь, боясь скомпрометировать веру, скептически относится к подобного рода известиям, но простым верующим скепсис неведом, и они массами устремляются к очередному чуду, на котором ловкие дельцы «греют руки». Парадоксальное положение: в христианской стране существует тьма «чудесных» мест — колодцы, гроты, пещеры; они вроде бы и христианские, тем не менее с поклонением им борются священники, усматривая здесь суеверие.
Многие католические обряды приобрели для филиппинцев особый магический смысл. Они, скажем, глубоко верят в силу святой воды, и спрос на нее огромен. Вновь построенный дом сначала окропляют кровью жертвенной курицы, а потом приглашают патера и совершают освящение. Нередко бывает, что к христианскому обряду прибегают с целью нейтрализовать нежелательные результаты, могущие, согласно языческим представлениям, быть следствием каких-то действий, и наоборот[18].
Прежние верования сохранились почти в первозданной чистоте в тех сферах, где новая религия не дала соответствующих эквивалентов. Так, христианство рекомендует больным для исцеления только молитву, тогда как филиппинцы в тех же случаях практиковали и практикуют по сей день сложные магические обряды. При отсутствии медицинской помощи они не считают возможным ограничиться молитвой и идут к албулáрио — знахарю, который знает духов и может изгнать их из больного. Знахарь в сельской местности — важная фигура, ему все чем-то обязаны.