твенных руководителей (в филиппинских установлениях немало таких несуразностей).
Само голосование вопреки закону далеко не всегда бывает тайным. Чуть ли не в половине деревень голосуют поднятием рук, криком (как на вече: за кого громче кричат, тот и проходит) или проводят опрос. Нередко люди уклоняются от голосования: боятся ошибиться и тем обострить отношения с «сильным человеком». Совет барио в 80 % деревень собирается нерегулярно, от случая к случаю; в 20 % деревень заседания вообще не созываются. Все вопросы обсуждаются в процессе неофициального общения местных пулитико. Таким образом, несмотря на закон 1955 г., действует прежний порядок принятия решении на низшем уровне.
Если учитывать условия жизни в деревне, этому едва ли стоит удивляться. Введение выборного начала само по себе не в состоянии устранить все сложности и развязать инициативу масс. Поскольку власть помещиков не поколеблена, они без особого труда прибирают к рукам руководство барио, добиваясь избрания нужных людей или вовсе обходясь без выборов. Филиппинский крестьянин, которого обвиняют в безразличии, апатии и равнодушии к демократии, отлично знает, у кого реальная власть, и, будучи человеком практическим, неосмотрительно не поступает. Давать может только помещик, и, следовательно, только с ним и стоит иметь дело, а не то прозвучит грозный окрик «скатывай свою циновку». Определяет все не пресловутая апатия, а характер классовых отношений в деревне. Красивые слова о «доведении демократизации до конца» (так рекламировался закон 1955 г.) остались лишь словами. У землевладельцев слишком много средств экономического и внеэкономического принуждения, чтобы можно было говорить о действительных сдвигах в филиппинском барио.
Выборные органы здесь существуют уже 18 лет, но не дали и не могли дать результатов, которых от них ожидали либерально настроенные интеллигенты. И все же нельзя сказать, что эффективность этой меры равна нулю. Изменилась форма господства «сильных людей», хотя власть их не поколеблена. Они большей частью уже не могут непосредственно диктовать свою волю, а вынуждены действовать через совет, что несколько ограничивает их возможности. А в тех районах, где отмечаются волнения крестьян, последним удается проводить в органы самоуправления истинных выразителей своих интересов. Отсюда жалобы помещиков Центрального Лусона на «злоупотребления» этих органов, на их так называемую некомпетентность. Между тем опыт показывает, что крестьяне вполне способны к самоуправлению и отлично разбираются в собственных проблемах.
В целом по стране, однако, власть латифундистов еще слишком велика, чтобы можно было говорить о подлинном самоуправлении крестьян.
Принцип выборности не ущемил интересов «сильных людей» ни в городе, ни в деревне. Напротив, он укрепил позиции правящей верхушки. За годы колониального господства США она сама видоизменилась, появилась ее новая разновидность — промышленная буржуазия (прежде всего выходцы из прежней земельной аристократии), классовые цели которой удобнее всего достигаются в условиях буржуазной демократии. И «старая» олигархия и «новая» действуют через своих ставленников.
Пулитико вербуются почти исключительно из буржуазно-помещичьей среды. В начальный период американского владычества главным источником пополнения их рядов была земельная аристократия, теперь к ней прибавились представители буржуазии и интеллигенции. Раньше пулитико рекрутировались преимущественно из метисов, сейчас положение резко изменилось. По мере роста национализма метисы, занимающие по-прежнему прочные позиции в сфере предпринимательства, оттесняются с политической арены и уступают место «чистокровным филиппинцам» (понятие, впрочем, весьма условное). Человеку с европейскими чертами лица (хотя они все еще составляют предмет гордости) трудно рассчитывать на успех в политической карьере: противники не преминут подчеркнуть, что он не может выражать интересы филиппинцев, а это довод не из маловажных.
Политическая борьба, ведущаяся на Филиппинах с огромным шумом, — это всегда борьба внутри правящей верхушки. Все еще отчетливо выраженный патернализм вплоть до недавнего времени делал радикальные по целям движения довольно неопасными для элиты.
Чтобы сохранить своих сторонников, нужны средства, и немалые (на высшем уровне просто колоссальные), а они есть только у представителей правящего класса. Когда пулитико стоит у власти, он нередко черпает их из государственной казны, но, когда он в оппозиции, он вынужден покрывать расходы из личных средств, иначе его сторонники — основа его могущества — покинут его. Без них он не сумеет сохранить влияние и лишится возможности выторговывать что-либо, когда будет не у власти.
Случается, и сравнительно небогатые люди добиваются столь значительной популярности, что элита не может этого игнорировать. Человек, способный повлиять на исход выборов, всегда привлекает ее внимание, и она старается ввести его в свой круг. «Династии», господствующие в той или иной местности, заинтересованы в про движении «перспективных» молодых людей. Они оказывают им соответствующую помощь, без которой доступ к политической карьере практически закрыт. Такая помощь рассматривается как установление отношений «внутреннего долга», и облагодетельствованный в случае успеха никогда не забудет тех, кто поддержал его в начале пути.
Отыскание «талантов» и их продвижение — дело весьма выгодное. Какой бы пост ни занял протеже того или иного политического босса (пусть даже пост президента), он остается обязанным ему и должен постоянно подтверждать это. Именно благодаря данному обстоятельству правящая верхушка прочно удерживает свою власть.
Обычно молодой человек, избравший политическую карьеру, старается получить диплом юриста[28]. Затем он возвращается в свою провинцию и некоторое время занимается адвокатской практикой. Он общается со многими людьми и старается заслужить репутацию доброго, чуткого человека, понимающего, что такое «внутренний долг», такт и вежливость. Снискав популярность, он обращается к местному пулитико (если только тот сам его не приметил) — чаще всего губернатору или конгрессмену, чтобы заручиться его поддержкой, и одновременно устанавливает контакты с пулитико на уровне муниципалитета. Если все пойдет хорошо, последние поддержат его. Это значит, что через своих лидеров они дадут указание голосовать за него и покроют расходы на предвыборную кампанию (о чем он всегда будет помнить). Добившись положения в провинции, новоиспеченный пулитико может попытаться стать конгрессменом. Для этого ему, с одной стороны, нужно сохранить связи с деятелями в своей провинции, а с другой — заинтересовать либо сенатора, либо самого президента. Лица одинакового с ним ранга мало чем могут помочь ему, скорее они являются конкурентами. Здесь, как и везде, действует иерархический принцип: главное — поддержка — по вертикали (сверху и снизу), а не со стороны коллег.
Уже отмечалось, что пулитико прежде всего посредник. За блага, которые он извлекает из своего положения, он расплачивается тем, что берет на себя неприятную, с точки зрения филиппинцев, миссию выступать в конфликтных ситуациях. Главным стимулом его жизни становится расчет, порождающий грубый прагматизм и цинизм. Общение пулитико между собой характеризуется взаимным недоверием, ожиданием подвоха: каждый стремится к достижению только своих целей и ради них готов на все. Злоупотребления одного пулитико ограничены лишь злоупотреблениями других, но не общественным мнением. Никто не верит в то, что конгрессмен, например, поддерживает (или осуждает) тот или иной законопроект, думая о благе избирателей. Последние часто просто не знают о такой его деятельности. Поэтому он волен сам формулировать «общественный интерес», а будучи представителем господствующего класса, почти неизбежно формулирует его, исходя из выгод и потребностей своего класса, но выдавая их за общенациональные.
Предвыборная борьба здесь часто сводится к столкновениям между отдельными деятелями. Она ведется в развязном, крикливом и даже истеричном тоне, сопровождается взаимными оскорблениями и обвинениями во всех смертных грехах. Возникают коалиции и союзы, которые живут недолго, на их обломках образуются новые, чтобы в свою очередь исчезнуть и дать место другим. Единственное, что остается неизменным — это пулитико, которые грызутся между собой за власть. В этой борьбе предаются забвению обычные для филиппинцев нормы поведения, хотя характер ее можно объяснить в первую очередь ими. Надо во что бы то ни стало уязвить противника, а это легче всего сделать, задев его самолюбие, чувство чести, показав избирателям, что соперник — человек «бессовестный». Личные нападки, а не критика убеждений и принципов представлены в речах политических противников. Это отчетливо видно в приводимой ниже «полемике» между г-ном X и г-ном У (за X и У скрыты имена реальных политических деятелей, ныне уже покойных).
«Г-н X, который мнит себя прекрасным Нарциссом и курит себе фимиам, имеет наглость утверждать, что у него есть литературный дар. Он продолжает обманывать своих избирателей, пытаясь убедить их, что он — автор статьи, которую написал для него другой человек… Убогий клерк, мечтающий о кресле председателя сената и коварно рассчитывающий обмануть своего покровителя! (имеется в виду патрон, оказавший г-ну X покровительство в начале его карьеры. — И. П.) О, жалкий воробей, решивший свить гнездо на самом верху, но свалившийся вниз от головокружения… Бедный Квазимодо, воображающий себя Адонисом и осмелившийся назвать меня шутом!»
Соперник отвечает: «Шут, вообразивший себя поэтом, говорит о своих достижениях, которые ему пригрезились… Что он дал стране? Что он может пропищать своим бабьим голосом? Профессиональный клоун и сплетник желает получить место в сенате… Этим он оскорбляет здравый смысл и политическое чутье избирателей пятого округа. Он боится вступить со мной в открытую полемику и прибегает к акробатическим трюкам, как заправский циркач».