на вдруг пали свиньи, он никогда не будет разводить их — ведь это ясный знак нерасположения к нему судьбы и нечего ее испытывать. Как говорят тагалы, «мое счастье, даже если я ничего не будут делать, найдет меня, раз оно предназначено действительно мне».
Такая пассивность в немалой степени объясняется и властью церкви над умами филиппинцев. В местном варианте католичества чрезвычайно сильна вера в рок. Судьба человека предопределена богом задолго до его рождения, и попытки изменить ее ни к чему не приведут и даже выглядят кощунственно. Счастье (а под ним понимается богатство, высокое социальное положение, здоровье, долголетие и многодетность) дается свыше. Мироустройство, хотя не обязательно признается справедливым, воспринимается как оно есть, потому что на то воля божья и стремление преобразовать его — грех[42].
Крестьянам свойственно представление, что на всех отпущено строго ограниченное количество материальных благ. (У помещика всего больше, но это другое дело, это «от бога».) Следовательно, улучшение положения одного из них возможно только за счет остальных[43]. «Мы все и во всем равны» — таково единодушное мнение «маленьких людей» в деревне. Поэтому любое нововведение в каком-нибудь хозяйстве соседи встречают с неодобрением и подозрением — они видят в этом угрозу своему благополучию. Отсюда взаимное недоверие, и, как следствие, боязнь вызвать его. Всякий старается показать, что ему не лучше, чем прочим. Бывает, что человек живет хуже, чем мог бы себе позволить, опасаясь вызвать зависть. Я встречал крестьян, окончивших сельскохозяйственные школы, тем не менее они обрабатывали землю дедовскими методами, дабы не возбуждать недобрых чувств и не давать повода для сплетен, к которым филиппинцы так чувствительны. («Язык длиною всего в полвершка, но убивает и дато».) Когда некоторые крестьяне, прислушиваясь к рекомендациям, пробовали разводить кур в клетках, соседи в один прекрасный день передушили всех кур — не смогли спустить столь дерзкого новшества. Когда кто-нибудь разводил у дома огород (местным крестьянам огородничество практически неизвестно, в их рационе постоянно не хватает овощей, хотя возле каждой хижины есть свободный участок земли, вполне пригодный для их выращивания), соседи ломали забор и пускали на грядки свиней. Подобное отношение к нововведениям, могущее показаться неоправданным и даже жестоким, объясняется также и опасением, что появится еще один «сильный человек».
Готовность оказать помощь, столь типичная для общинников, распространяется лишь на некоторые традиционные виды деятельности (вспашка, посев, строительство дома, проведение фиесты), в иных начинаниях на соседей рассчитывать не приходится. Напротив, нетрадиционные формы деятельности встречают резкое осуждение, что, естественно, отбивает охоту заниматься ими. Не исключено, что частые празднества, угощения, вообще гостеприимство и «принцип дележа» имеют целью отвести зависть соседей. За кажущейся простотой и бесхитростностью крестьянской жизни кроются сложные интриги и козни (какими бы пустыми и вздорными они ни выглядели со стороны). Внешнее согласие и единство оборачивается жестокой борьбой внутри общины, расслоение которой есть несомненный факт.
Введению новшеств мешают и предрассудки, которые все еще широко бытуют в крестьянской среде. Чего стоит, например, убежденность в том, что крыс (полчища их нередко начисто губят урожай) уничтожать нельзя, ибо тысячи их сородичей будут мстить. Если же власти заставляют применять ядохимикаты, крестьяне под любым предлогом стараются уклониться от этого. Случалось, их буквально принуждали выполнять приказы. Крестьянин, у которого за спиной стоял вооруженный солдат, со слезами молился «духу крыс»: «О дух крыс! Прости меня, я не виноват! Это не я, это сильные люди из города велят мне убивать твоих подданных. Да падет твой гнев на них, а не на меня». Он был глубоко убежден, что, уничтожая крыс, совершает действие, которое погубит его семью.
Все перечисленные факторы оказывают давление на человека, причем оно не обязательно выражается в каких-то действиях. На тао давят общепринятые взгляды и обычаи, он боится быть не таким, как все, глушит свои стремления, ибо жить в общине и игнорировать ее практически невозможно. Когда человек с подобной психологией попадает в город и становится рабочим (если найдет работу), он с трудом приобретает нужные навыки. Не исключено, он так никогда и не сможет приспособиться к новой жизни, и это удастся только его сыну.
Здесь все непривычно. В поле можно отложить работу на день-другой, начать ее чуть раньше или чуть позже, там допускается довольно широкое варьирование без ущерба для конечного результата. Уход за буйволом-карабао несложен: когда возникает надобность, он сам идет к водопою. Производство же требует строгой дисциплины и четкой организации труда без каких бы то ни было отклонений, оборудование нуждается в тщательном и постоянном уходе. Вчерашний крестьянин приобщается к этому далеко не сразу. Отсюда частые жалобы на недостаточную квалифицированность и дисциплинированность рабочих. Дело тут не в нежелании работать (у того, кто видел филиппинца в поле, едва ли повернется язык обвинить его в лени), а в коренном отличии характера труда.
Требования, которые промышленность предъявляет к человеку, часто прямо противоречат традиционным установкам. Один пример. Современное производство немыслимо без жесткого контроля во всех звеньях. Между тем контроль — это нечто, совершенно неизвестное в крестьянской общине. Более того, проверить, как человек выполняет порученное дело, — значит оскорбить его, поставить и контролера и контролируемого в положение уаланг хийа. Этого следует всячески избегать, и начальник, бывает, просто отдает приказание сделать то-то и то-то так-то и так-то. Позже, когда задание оказывается невыполненным или выполненным плохо, он может принять соответствующие меры (и то с массой оговорок, призванных «сохранить лицо»), поскольку у него появляются основания для выражения недовольства. Если же случается поломка или авария, один ссылается на другого («мне об этом не говорили») и найти виновного невозможно: все предпочитают скрыть аварию или объяснить ее какой-нибудь выдуманной причиной.
Крестьянин не привык заниматься одним делом: в деревне он и пахарь, и плотник, и сборщик кокосовых орехов (он же добывает из них копру). На современном предприятии труд строго специализирован. Работа на одном месте, бесконечное монотонное повторение одних и тех же операций действуют удручающе, что отрицательно сказывается на производительности. Это вызывает нарекания, а они, в свою очередь, еще больше угнетают рабочего. Похвала же воспринимается как разрешение пренебрегать своими обязанностями.
В деревне крестьянин не использовал механическую энергию, плоды его труда были зримы и осязаемы. В городе он работает у бездушного станка (подчас ненавидит его) и не знает, что происходит с продуктом труда. Не удивительно, что он чувствует себя совершенно сбитым с толку.
Под влиянием традиционной психологии находятся и «сильные люди». Предприниматель, заводящий собственное дело, не вполне свободен в своих действиях. Если даже он окончил лучший коммерческий колледж в США, приобрел практические навыки рациональной организации производства, успех ему еще не гарантирован. В ста случаях из ста многочисленные родственники, близкие, просто знакомые начнут осаждать его просьбами найти «местечко» (речь наверняка пойдет о лицах, заведомо не имеющих соответствующей квалификации). Отказать — значит подвергнуться моральному осуждению, что отрицательно скажется на деловой репутации. И в 99 случаях из ста он будет создавать ненужные штатные единицы и мириться с низкой производительностью труда.
Кроме того, «сильный человек» очень чувствителен к своему статусу, что ведет к большим «престижным» тратам. Вместо того чтобы расширять производство, он расходует средства на сооружение роскошных вилл, плавательных бассейнов, на приобретение многих автомобилей, одежды от дорогих портных, драгоценностей. «Новая олигархия», т. е. национальная буржуазия, старается (а иногда просто вынуждена) не отставать от «старой», земельной аристократии, социальное давление заставляет ее распоряжаться капиталом не так, как ей, быть может, хотелось бы. Стремление «держаться на уровне», болезненная чувствительность к мнению других, к вопросам престижа вынуждают людей даже со средним достатком идти на необоснованные расходы.
В то же время статус дает «сильным людям» весьма ощутимые привилегии[44]. Более или менее крупные чиновники, например, бесплатно пользуются различными услугами (с них не берут денег даже в частных клиниках), платят налоги в размерах меньших, чем предусмотрено законом, и т. д. Те же привилегии распространяются и на просто богатых людей, не занимающих никакого поста.
Но прежде всего приверженность правящей верхушки к статусу объясняется тем, что он обеспечивает ее господство. Представители элиты отнюдь не склонны делиться своей властью с «маленькими людьми». «Сильный человек» не поощряет их участия в принятии решения, а единолично выступает как суд в последней инстанции, как высший арбитр, мнение которого не оспаривается. Он заинтересован в том, чтобы зависимые от него лица испытывали страх и неуверенность — в таком случае они и далее будут обращаться за защитой лишь к нему. Он всегда ставит себя в центре, и вся деятельность сосредоточивается вокруг него. Другими словами, «сильный человек» на Филиппинах обладает всеми чертами авторитарного руководителя. Отсюда его настороженное отношение ко всякого рода нововведениям: они могут подорвать его власть.
В филиппинских условиях и государство оказывается довольно неэффективным орудием модернизации. Чрезмерно раздутый бюрократический аппарат сковывает инициативу. Чиновники, по сути не несущие никакой ответственности и заинтересованные прежде всего в обеспечении собственного благополучия, занимаются лакадом в ущерб своим прямым обязанностям. Отсутствуют навыки методичного, планомерного труда. Государственные органы (равно как общественные организации и частные фирмы) бывает, с жаром берутся за какое-то новое дело, но, увы, быстро остывают, теряют ин