— Вы с ним поосторожней, — озабоченно заговорила мама Надежды. — Когда человек становится своей противоположностью, он может запутаться в добре и зле!
— Каждый может запутаться, — махнул рукой отец. — Время такое, что иногда и непонятно: где добро, а где зло? Вот, например, я уже знаю, что петлюровцы — зло, а по поводу гетьмана даже сказать не могу! А деникинцы? Придут они в Киев — это добро или зло?
— Не придут, — сердито остановила отца Надежда. — Киев не лодка, чтоб ее так качало!
— Ну большевики-то уже второй раз пришли! — продолжил отец.
— А Бог троицу любит, — произнесла мама и тут же закрыла рот ладонью, словно осознав неуместность сказанного.
После чаепития, натянув шапку и надев куртку и амуницию, повел Самсон Надежду на недалекую прогулку.
Вечер казался удивительно спокойным. Вороны каркали размеренно. Мимо позвякивали железными колесами о рельсы трамваи.
— Куда вы меня ведете? — допытывалась Надежда.
Ей нравилось, как прохожие кто с интересом, а кто и с опаской косились на кобуру Самсона.
— Скоро узнаете! — тянул время Самсон.
Они шагали мимо закрытых железными занавесями витрин магазинов, мимо горящих фонарей, освещавших перекрестки, мимо тумб театральных афиш, с которых бросались в глаза незнакомые названия пьес. Вышли на северный край Александровской площади.
— Мы на Крещатик? — снова заинтересовалась целью прогулки Надежда.
— Нет, мы почти пришли!
Остановились они у пустынного базарчика, раскинувшегося возле Самсонова колодязя.
— И что тут? — она разочарованно огляделась по сторонам. — Я думала, вы меня в кафе позвали!
Самсон вздохнул.
— Осмотритесь внимательнее! — попросил он.
Надежда игриво в пируэте обернулась вокруг себя, как балерина, и остановила взгляд на нем.
— Ну говорите же! — попросила.
Он подошел к краю фонтана-колодязя, указал рукой на фигурку Самсона, разрывающего пасть льву.
— Знаете, кто это?
— Самсон? — спросила она и тут же звонко расхохоталась. — Вы решили мне своего тезку показать?
— Да, — кивнул парень. — Тут впервые познакомились мои родители. На базарчике. А потом бросили сюда монетку. И меня назвали Самсоном в его честь, — кивнул он на смешноватую фонтанную фигуру. — Не было б его, не было б и меня!
— Как пьетозненько[3]! — всплеснула она ручками. — Но вы действительно милашка! — Ее рука коснулась плеча куртки, словно она хотела привлечь Самсона поближе к себе. Коснулась и вернулась на место.
— Мне кажется, важно сохранять какие-то фамильные истории! Чтобы тепло в душе оставалось, — голос Самсона стал серьезным, чуть назидательным. — Я сегодня про старые убийства читал… Ну я не буду вам сейчас настроение портить, но мне потом раненый товарищ сказал, что каждый человек есть свидетелем зла или преступления, что каждый, в конце концов, за это заплатит или тем, что станет жертвой, или тем, что будет признан соучастником. И сказал, что я должен еще раз внимательно осмотреться по сторонам, чтобы увидеть то зло, которое я сознательно не замечаю…
— И где вы его увидели? — несколько обиженно спросила Надежда. — У нас дома?
— Что вы, мне ваши родители очень милы! Нет! Зло сейчас находится в моей квартире! Прямо в кабинете покойного отца. Они там спят, они там обсуждают дезертирство, чтобы успеть домой к посевной!..
— И кто же это они?
— Антон и Федор, красноармейцы, — пояснил Самсон. — Они принесли в квартиру три ящика с реквизированным или ворованным добром. И мешок с вещами портного…
— Но, может, они действительно реквизировали?
Самсон отрицательно мотнул головой.
— Теперь я знаю, что реквизированное отвозится на склады, а не на квартиры, где солдат определили на постой!
Надежда замолчала. Она думала и смотрела на безводный фонтан, на мусор, валявшийся под ногами, на деревянные прилавочки, кособокие и изломанные.
— Я бы на вашем месте спросила их прямо! — сказала она вдруг, решительно подняв взгляд на Самсона.
— Завтра я заведу на них дело и опишу свои подозрения подробно! Потом дам товарищу Найдену, и он своей рукой напишет, что делать дальше.
— Видите! Вы переживаете, а правила уже существуют! Надо только не забывать им следовать!
— Да! — согласился Самсон. — Пойдемте, я вас проведу домой!
— Пойдемте!
Когда они вышли к углу Межигорской и Спасской, неожиданно вокруг погасли электрические фонари.
— Ну вот, — грустно выдохнул Самсон. — На электростанции закончились дрова!
— Вы можете достать наган? — спросила испугавшаяся темноты Надежда.
Самсон отстегнул деревянную крышку кобуры, вытащил тяжелый наган, показал ей.
— Не бойтесь, — сказал нежно. — Я вас смогу защитить!
Его глаза привыкли к темноте довольно быстро. Они шли медленнее обычного, стараясь прислушиваться не только к своим шагам. Остался позади покинутый пассажирами и водителем вагон трамвая, остановившийся, видимо, по той же причине внезапной пропажи электрической энергии.
Надежда взяла Самсона под руку и прижалась к нему боком. Они остановились.
— Ты можешь выстрелить? — прошептала она заговорщицки.
— Зачем? — спросил он.
— Чтобы боялись не мы, а нас! — Ее теплое дыхание ударило прямо в левое ухо.
Самсон зарядил наган, посмотрел в темное, спрятавшееся в себя небо и туда же выстрелил. Воздух от выстрела зазвенел и посыпался эхом на крыши близлежащих домов и дальше. Было слышно, как кто-то сорвался с места и побежал, громко ударяя подошвами по булыжнику.
— Спасибо! — прошептала в левое ухо Надежда. И тут же он ощутил ухом прикосновение ее нежных, чуть липких губ.
Глава 17
То, что кабинет у Найдена был в два раза меньше его кабинета, удивило Самсона сразу. Но спросить об этом он решился только этим утром, когда постучал и зашел к нему также и с вопросом заведения дела о преступлении.
Найден сидел на кушетке за столом и с выражением лица, какое может возникнуть, если в рот залетела муха, читал какие-то рукописные бумаги. Левая рука, согнутая в локте, неподвижно висела, подвешенная к шее полотняным ремнем. А может, это был и ремень от винтовки. При виде Самсона на лицо его набежала благосклонность. В ответ на безобидный бытовой вопрос Найден кивнул на буржуйку у окна.
— Тут уютнее, — сказал он. — Быстрее топится, да и сосредотачиваться легче! Как в тюремной камере!
— А что, в большом кабинете работать труднее?
— Там стены не давят, а когда стены давят — это стимулирует! Меньше пустых размышлений, больше работы!
— У меня ведь совсем большой кабинет, — растерянно высказал Самсон, задумавшись о только что услышанных словах.
— Да мы тебя скоро уплотним! — пообещал Найден. — Ты-то по какому делу? А то мне вот каракули агентов читать надо!
— Хотел совета, — признался Самсон. — Мне дело заводить, как при царе было? Через «Донесение»?
— А что, уже есть дело?
— Оно и было, но я до вчерашнего разговора этого еще не понимал. Вы же сказали вчера, что каждый человек живет среди преступников и преступлений, но старается их не замечать, пока сам не станет жертвой!
— Ну?
— У меня в квартире на постое два красноармейца. Они уже снесли ко мне три ящика и два мешка награбленного и планируют дезертировать для возвращения домой к посевным работам.
— А я что говорил! — покачал головой Найден. — Ну давай, впрягайся!
— Так получается, что я доношу сам себе о преступлении?
— Нет, «донесений» больше не пишем! Ты пиши заявление о преступлении в судебно-уголовный розыск Лыбедского участка. Потом покажешь мне, и я тебе наложу резолюцию на расследование! Понял?
Самсон кивнул и отправился за свой стол. Снял ремень с кобурой, опустил на пол по левую от стула сторону. Сразу задышалось ему легче, и, словно боявшиеся прежде его вооруженности, новые мысли в голову пришли. Позвал Васыля, попросил чаю и бумаги. Тот принес папку с делами царской полиции.
— Чистой бумаги пока нет, — сказал он. — Расшивайте дела и на свободных оборотах пишите! А чай сделаю!
Стараясь не отвлекаться на царские протоколы и заключения, выбрал Самсон несколько мало исписанных страниц. Опустил перед собой на покрытую туго натянутой темно-зеленой кожей часть столешницы. Достал ручку и чернила. Сверху написал: «Заявление». Ну и дальше пошло оно легко, словно он всю жизнь заявления писал: «Сим заявляю о преступных деяниях красноармейцев Антона и Федора, готовящихся к дезертированию из Красной армии и подозреваемых в грабежах и незаконных реквизициях…»
Тут легкость, с которой ему писалось, пропала. Понял он, что фамилий своих постояльцев не знает, видел их только в документе определения на постой и тут же забыл. Кроме того, не знает, из какого они отряда или полка. То есть вообще ничего конкретного, кроме адреса их пребывания, то есть своего адреса, он в заявлении обозначить не может. Снова идти к Найдену не хотелось, ведь только-только он его отвлекал от агентских донесений!
Решил по памяти дописать Самсон в заявление то, что видел в мешке и в ящиках. В конце короткого сообщения приписал: «Прошу арестовать вышеупомянутых граждан для проведения подробного следствия и для определения для них меры наказания».
Попив чаю, снова заглянул к Найдену.
— Хорошо пишешь, — закивал тот, прочитав бумагу. — Только мало, не хватает подробностей! Конечно, такие и сами на допросе все расскажут, но подумай! Может, еще что полезное из разговоров с ними вспомнишь?
В обед Самсон вместо советской столовой отправился домой. С собой в кармане он прихватил жестянку из-под монпансье. Красноармейцев в квартире не было. Он зашел в отцовский кабинет. Тут пахло табаком и потом. Увидел, что постояльцы нарушили порядок костяшек на счетных досках, висевших на стенах. Заметил еще два мешка в углу. Порылся в них, а там только одежда, среди которой атласная костюмная жилетка большого размера. Хмыкнув, он отошел к книжному шкафу, открыл дверцу и засунул жестянку с ухом между книгами и верхом второй полки. Дверцу же шкафа оставил приоткрытой.