две, прежде чем услышал он, как заскрипела, открываясь, дверь дворницкой квартиры.
— Кто там? — кричала сонным голосом вдова. И только разобрав ответ, открыла.
— От кого заперлись? — устало поинтересовался Самсон, мысленно, впрочем, одобряя ее осторожность.
— От кого, от кого? — раздраженно забурчала она. — Вам ли не знать! От петлюровцев!
— А что, они уже в городе? — пошутил парень.
— Если нет, то завтра — послезавтра обязательно будут!
— И кто это вам сказал?
— На базаре сказали!
— Много они там на базаре знают! — ответил на это Самсон.
— Ой много, Самсончик! — заявила вдруг вдова, и голос ее прозвучал уже не сонно, а душевненько. — Так много, что ты и представить себе не можешь! Базар же это не тока торговля, обман и обмен! Это ж большая политика! Там люди за слова не отвечают, поэтому всю правду-матку в глаза и режут!
У Самсона не было ни сил, ни желания обсуждать базарные новости. Он хотел было помочь вдове засов на место поставить, но она это сделала легко и сама. Потому что двери, сделанные с душой и ответственностью, оставались соразмерными своим замкам и засовам, не выгнулись, не разбухли, не перекособочились из-за дождей, снегов и ветров.
Самсон осветил свечой более темный по краске прямоугольник деревянного пола между спинкой кровати и широким подоконником. Там еще недавно стоял его сундук, в котором он бы мог сейчас взять себе чистое исподнее, а то и постельное белье поменять! Но сундук, несмотря на уже имеющуюся резолюцию Найдена на заявлении о возврате, все еще занимал место в его кабинете. И если б не занимал, то и куртка бы лежала теперь на нем, а не на спинке стула. Туда одежду бросать было удобнее, на крышку сундука, покрытую белой кружевной бельгийской скатеркой, которую мама раньше два раза в году стирала.
Опустив ноги на пол, Самсон еще пару минут посидел на кровати, после чего встал и достал из кармана куртки бумаги, вытащенные у напавшего на него ночью неизвестного.
Первая же развернутая и прочитанная бумажка бросила Самсона в дрожь! «Предьявитель сего товарищ Мартенс Леонтий Адамович действительно есть помощник заведывающего Активной частью Особого отдела Всеросийской чрезвычайной комиссии при 3-й Армии. Коему все учреждения, как гражданские, так и военные, обязаны оказывать всяческое содействие при исполнении им служебных обязаностей, как то: арестовывать указанных им лиц, по первому его требованию проводить обыски и выемки, проверять документы у кого он найдет нужным. Товарищу Мартенсу разрешается ношение и хранение всякого рода оружия и беспрепятственный и свободный проход и проезд». Приклеенную фотографию на левой стороне дополнительно прошили нитками, которые своими концами были вплавлены в красную сургучную печать выдавшего документ учреждения.
В голове зашумело.
«Это что же, я в чекиста стрелял?» — с ужасом подумал Самсон.
И тут же, словно в кинематографе увидев вчерашнюю ночь, вспомнил, что чекист стрелял в него первым. А вот почему он стрелял? Может, он сидел в засаде и перепутал Самсона с настоящим врагом?
Пальцы рук ощутили холод, и ладоням стало холодно. Соединил Самсон свои руки, стал тереть друг о дружку ладони, чтобы согреться. Взгляд его упал на кровать слева, где другие бумаги из кармана напавшего на него чекиста лежали. Опустив удостоверение с другой стороны кровати, Самсон поднес к глазам следующий документ.
«Мандат. Дан сей как удостоверение личности тов. Кириллову Михаилу Владимировичу, что он является членом Киевского Губернского Военно-Революционного комитета и членом Киевской Губернской Чрезвычайной комиссии, что подписями и приложением печати удостоверяется».
Следующий картонный документ оказался какой-то польской легитимацией на польском языке и на фамилию Будржевского, однако тоже без фотографии. А вот на последней бумажке фотография присутствовала. Этот документ удостоверял личность помощника начальника Киевских железнодорожных мастерских Кочевых Петра Филимоновича.
Мысли Самсона спутались. Он взял в руки первое удостоверение с красной печатью и последний документ. Фотографии оказались одинаковыми: квадратноликий мужчина среднего возраста с русыми волосами и немного презрительным взглядом светлых глаз. Один — чекист Мартенс, второй — помощник начальника железнодорожных мастерских Петр Кочевых.
Тяжесть в груди нарастала. Подумалось Самсону, что вчера, совершенно без всякого умысла, а только из-за отсутствия дров на электростанции он сорвал чекистам какую-то важную операцию. Об их операциях и облавах он уже слышал, но как-то жизнь уберегала его от роли свидетеля или, что хуже, подозреваемого. И вот совершенно нежданно-негаданно он стал больше чем свидетелем невероятной и трагической ошибки!
«Надо доложить Найдену», — решил Самсон. И сразу стало ему спокойнее.
«Честность — это лучший способ сохранения самообладания и самоуважения». Так говорил отец, когда видел, что маленькому Самсончику не хочется признаться в каком-то мелком проступке. Эти слова тогда казались Самсону странными и тяжеловесными. Он знал, что человека должны уважать другие люди, но не понимал: почему человек должен так же уважать сам себя? Теперь ему слова отца были понятнее, но сказать об этом отцу уже не представлялось возможным. Разве что на могиле на Щекавицком кладбище!
Собрав документы, а также опустив в портфель маузер с россыпью патронов, отправился Самсон в участок, даже не подумав о чае и завтраке. По поводу чая он, конечно, мог оставаться спокойным — Васыль чай разносил всем на втором этаже. Может, и на первом тоже, но жизнь первого этажа с канцелярией и камерой для дознаний Самсона интересовала не сильно.
Найдену, что-то писавшему, сидя у себя за столом в маленьком кабинете, неожиданный ранний визит Самсона пришелся не ко времени. Он попросил зайти через полчаса. И вот в эти полчаса пропал у Самсона весь запал выложить старшему товарищу ночное происшествие как на духу. Может, поэтому рассказывал через полчаса Самсон Найдену о перестрелке возле церкви путанно и сбивчиво. Однако вроде никаких деталей он не упустил и на стол Найдену выложил из портфеля маузер с патронами и все взятые из кармана раненого бумажки.
— Прикажете написать все? — спросил он в конце.
— Погоди! — остановил его Найден.
Изучил документы, покрутил в руках маузер — левая рука уже была не на привязи к шее, а значит, ранение оставило Найдена в покое.
— Ничего не пиши! Это оставь мне! Я узнаю! Потом подумаем! — сказал он, не скрывая озабоченности.
Перед обедом читал Самсон несколько десятков заявлений потерпевших о новых кражах и грабежах. Ничего вроде бы особенного в этих заявлениях он не вычитал, но отметил про себя, что написаны они все весьма грамотно, что говорило о хорошем образовании потерпевших.
— Такое чувство, что теперь только грамотных грабят, — сказал он, возвращая пачку бумаг Васылю.
Тот посмотрел на Самсона хитрыми глазками.
— Так ведь безграмотные и не напишут! Утрут слезу и дальше пойдут! — сказал он.
— Но ведь у безграмотных и красть нечего! — ответил на это Самсон.
— Как сказать, как сказать! — многозначительно, уходя, протянул главный по чаю.
Провожая его взглядом, Самсон обратил внимание на беззвучность его сапог. То есть скрипеть-то они поскрипывали, но сам шаг был тихим. Значит, не носил он железные набойки!
Закрывшись на крючок, Самсон стянул с ног сапоги и с помощью штатной отвертки для сборки-разборки нагана освободил подошвы сапог от звонкого железа.
«Теперь меня ночью никто не услышит!» — подумал.
На обед удалось ему уговорить Холодного составить ему компанию. И отправились они в советскую столовую. В обмен на талончики с печатью получили по миске горохового супа и по тарелке кукурузной каши с куском селедки. На запив — по стакану узвара.
Похлебывая суп, рассказал Самсон бывшему батюшке о странном поведении немецкого портного, который не захотел получать обратно украденные выкройки.
— Так может, ткань и до этого краденой была? — предположил Холодный, почухивая нежную бледную кожу чисто выбритых щек. — Или испугался, что арестовывать его пришли? Может, рыльце у него и так в пушку!
— А еще я другое спросить хотел, — задумался вслух Самсон, подняв взгляд на сидевшего напротив. И тут, как назло, спросил он совсем не то, что имел в виду: — Можно ли в нынешнее время венчаться не в церкви?
Холодный чуть не поперхнулся супом. Откашлялся, но на лице возникла довольная улыбка.
— Конечно, — сказал он, отпивая из стакана узвар. — Знаю я одного батюшку-атеиста. Артемием звать. Он себе часовенку на Собачьей тропе построил, за ночлежным домом и покойницкой. Он там разъяснения тем, кто в Печерскую лавру идет, дает по поводу Бога и молитв.
— Какие разъяснения?
— Ну как проповеди против Бога! Объясняет, что зря они туда идут и что молитвы их надеждам не помогут!
— Так если он будет венчать, это ж все равно в церкви? — не понял Самсон объяснений Холодного.
— Часовня священника, который не верит в Бога, церковью не является. Это же почти советское учреждение!
— Но если учреждение, то у него должна быть печать для скрепления входящих в союз?
— Про печать не знаю, — признался Холодный. — Но мы же там недалеко в патруль ходили! Можешь подойти и спросить. Токо смотри, чтоб собаки не покусали! Там их множество! Запомни: отец Артемий.
— Я запомнил, — закивал Самсон и снова промелькнуло у него в мыслях, что за главный вопрос он к Холодному имел: — А я тут еще об одном деле думал… Зачем человеку много краденого серебра?
— Краденого? — Холодный задумался. — Если б не краденое, то монастырям всегда надобно много! Для окладов, для крестов… А краденое — не знаю. Может, чтоб в свой колодезь бросить для очистки воды… Но это вряд ли! Такое раньше делали!
— А если человек в вампиров верит и их боится? — спросил Самсон. — Будет такой человек серебряные пули против вампиров лить?
Холодный тяжело вздохнул.