— Славно вы поработали! — обратил на Самсона внимание человек в темном рабочем костюме, сидевший за его столом и записывающий в толстую конторскую книгу ножи, вилки и ложки. — Нам серебро сейчас очень кстати! Скоро будем чеканить из него советские монеты!
Самсон кивнул и сжал сильнее спрятанную в дерюжину и кожу серебряную кость. Обошел стол с другой стороны, открыл нижний ящик и уместил ее диагонально. После аккуратно задвинул и присел в кресло. Стал наблюдать за процессом.
Через час, наконец, он остался один. С пустыми сундуками, мешками и с тремя ящиками немецких книг, вызывавшими раздражение у Найдена. Если сейчас в кабинет он войдет, сразу поведет носом в сторону этих ящиков, и опять придется оправдываться, почему эти книги все еще здесь!
Самсон подошел, принюхался. Да, от книг шел запах подвала. Но не потому, что книги были на немецком языке, а потому, что он их оттуда, из подвала, привез.
Взгляд упал на пустые мешки, лежавшие на полу. Самсон поднял один и стал перекладывать в него книги. Почти весь ящик влез в мешок. Он завязал его и понюхал. Мешок с книгами имел запах мешковины и не имел запаха сырых книг. Тогда Самсон переложил остальные книги в мешки, а ящики снес во двор участка, где стояла их подвода с лошадью.
Вернувшись, заметил, что воздух как бы стал суше. Может, это ящики пахли сыростью, а не книги?
И тут как раз зашел Найден. Сразу посмотрел на противоположную от двери стенку и, не увидев под ней более ящиков с книгами, расслабился, улыбнулся едва заметно.
— От народного комиссара финансов просили передать тебе благодарность! Когда они ее оформят документом, наградим тебя и обмоем! Поздравляю! — заявил Найден.
— Спасибо! — Самсон подошел, пожал руку. — Я готов и дальше стараться!
— Старайся! — закивал Найден и вышел.
Вечером, когда уже стемнело, Самсон и Надежда пили при керосиновой лампе чай и жевали пончики с горохом, которые выдали бесплатно в губернском статбюро в виде премии. Пончики были чуть пересоленные, но свежие, и со сладким чаем под неспешную беседу помогали превращать этот вечер в особенный. В квартире все еще было холодновато. Может, поэтому и Самсон, и Надежда не выпускали кружек с чаем из рук. Ни тогда, когда подносили к губам, ни тогда, когда ставили перед собой на стол.
— Очень запутанная эта история, — продолжал рассказывать Самсон о деле Якобсона. — Хирург сказал, что с такой болезнью кости он и ходить уже не должен, а он прячется! И может, даже бегает, убегает от тех, кто пообещал его убить! От нас тоже! Но ведь он не может далеко прятаться! Тем более, что он возвращался в квартиру Бальцера!
— Ты его арестуешь? — спросила девушка.
— Конечно! — твердо заявил Самсон. — И тогда все прояснится! А пока я не все понимаю. Точнее, иногда все вроде складывается, а на другой день берет и рассыпается!
В дверь вежливо постучали. Явно решила их побеспокоить вдова дворника.
Самсон вышел в коридор, открыл ей.
— Там тебе письмо, — несколько напуганно сообщила вдова, сжимая в руке малую керосиновую лампу, и кивнула вниз, на лестницу.
— Так принесите! — ответил ей Самсон.
— Его нельзя принести! Оно на стенке написано!
— На стенке?
— Пойдем, я подсвечу.
Она вывела его из парадного на уличную темноту и подвела к углу дома. Поднесла лампу к стене. В ее свете Самсон увидел ломаные, выведенные острым угольком буквы, составляющие два слова: «Жди смерти!» и рядом такой же перечеркнутый по диагонали кружок с двумя точками глаз и вертикальной линией носика.
— А почему вы думаете, что это мне? — спросил холодным голосом Самсон.
— А кому же еще? — вопросила вдова дворника и отправилась ко входной парадной двери.
Глава 39
Всю ночь Самсон не спал и держал дверь в свою спальню открытой. Иногда ложился, чтобы успокоить тело и мысли, но как только чувствовал, что вот-вот провалится в царство Морфея, тут же прикладывал всю силу воли и опускал пятки на холодный деревянный пол. Только при зарождении рассвета в гудящей из-за насильного бессонья голове сложилась мысль, хоть и не спасительная, но вспомогающая. На цыпочках сходил он в отцовский кабинет и забрал оттуда жестянку с ухом. Отнес в коридор и вставил в зазор бронзовой дверной ручки, укрепив ее обрывком смятой газеты. Теперь если кто внезапно дверь выломает и откроет, выпадет из зазора жестянка, и грохот ее, благодаря отсеченному, но не бросившему хозяина уху, заполнит голову Самсона, сообщит о непрошеных визитерах!
Успокоенный, он вернулся в спальню и снова прилег. Силы покидали его. Глаза закрылись. И больше не оставалось у него ни воли, ни страха, чтобы бодрствовать.
— Самсон, Самсончик! — услышал он совсем рядом знакомый, теплый голос. — Там коробочка в дверях!
С трудом раскрыл глаза. Надежда стояла перед ним одетая, в полушубке и платке.
— Ты так стонал! Я подумала, заболел! Но лоб холодный! — добавила она заботливо. — Нездоровится?
— Нет, нет, — мотнул он головой. — Тошный сон снился, вот и бродил полночи!
— Что-то съел?
— Нет, — сознание возвращалось в голову Самсона, и он теперь понимал, что просто так, не предупредив, нельзя отпускать Надежду на службу. — Погоди, я встану!
— Мне уж пора!
— Прошу, минутку погоди! Выйди, я оденусь!
Она улыбнулась и отошла от кровати, закрыла за собой дверь.
Когда он вышел в гостиную, Надежда стояла у стола. Самсон дотронулся руками до ее плеч, словно хотел привлечь ее к объятиям. Но не сделал этого, а только внимательно посмотрел ей в глаза.
— Ты можешь сегодня у родителей ночевать? Сегодня и завтра?
— Почему? — удивилась девушка.
— Угрозу получил! Похоже, что кто-то за мной следил и выследил! И знают, где живу!
— А ты? — Лицо Надежды выразило внезапное беспокойство. — Тебе же тоже нельзя тогда! А если убьют?
— Я еще подумаю, но ты после службы к родителям возвращайся! Хорошо? И пока я тебе не скажу, сюда не приходи!
— Хорошо, — она кивнула, и какая-то обидившаяся мышца дрогнула на ее лице, выдала ее сомнения. — Я тебя ничем не обидела? — перешла она вдруг на волнительный шепот.
— Что ты, Наденька! Ты сейчас на улице, на углу дома, сама увидишь! Тогда и поймешь!
Надежда вернулась в свою спальню, собрала в сумку те вещи, без которых девушке не заснуть и не подняться после ночи, поцеловала Самсона в щеку и, не скрывая в глазах грусти и беспокойства, вышла.
Оставшись один, Самсон укрепил жестянку в зазоре дверной ручки еще одним мятым обрывком газеты. После чего с мокрой тряпкой в руке вышел на улицу и постарался стереть со стены угрозу, написанную-выцарапанную угольком. Надпись растерлась в продолговатое темное пятно. Однако буквы и перечеркнутая мордашка со стены исчезли.
В участке стоял грохот. Присланные из Арсенальных мастерских рабочие чинили решетки и общую дверь в арестантских комнатах. Шум, поднимавшийся из подвала, словно курсировал раздражающим ухо эхом, то поднимаясь под потолок второго этажа, то опускаясь и сталкиваясь с новым поднимающимся эхом.
Самсону требовался совет, дельный и от человека, который имел способность к необычному мышлению. Выбор его пал на Холодного, но дверь в кабинет Холодного была закрыта и опечатана.
— Скоро будет, он на выезде! — сообщил Самсону Найден. — А у тебя как? — спросил.
— Движется, — нехотя ответил Самсон.
— Ты это заканчивай! Сегодня пополнение привезут, два специалиста из Харькова, но только за вчерашний день больше ста сообщений о преступлениях и двенадцать трупов!
— А кто же этим занимается? — опешил Самсон.
— Трупы мы на ЧК сбросили, заявления о кражах — под сукно! А знаешь, что интересно?
— Что?
— Пошесть с кражами серебра миновала! — Найден улыбнулся. — Теперь серебро оставляют, ищут золото и изумруды с бриллиантами!
Холодный сам зашел в кабинет Самсона минут через сорок.
— Ты меня искал? — спросил вместо «здрасьте». И тут его взгляд упал на манекен в пиджаке. — Это еще что?
— Прототип преступника, — объяснил Самсон. — Его фигурный образ.
Холодный подошел к манекену, осмотрел его сбоку, потом спереди.
— Интересно, — сказал. — Я такого еще не видел. А что случилось?
Обрисовал ему Самсон вкратце события последних дней. И разговор с Третнером пересказал, и про надписи углем у дверей Бальцера и на углу своего дома.
— То есть они и ему угрожают, — Холодный кивнул на манекен, — и тебе?
— Да, только знать бы: кто это?
— А бумага у тебя есть? Так, чтобы большой листок? — спросил Холодный.
— Нет, все мелкие, на обороте пишу!
— Чего это ты, нам тут из типографии на Крещатике пуд бумаги подвезли! Погоди!
Холодный вышел в коридор. Крикнул: — Васыль! Где ты? — и тут же потребовал у появившегося Васыля принести Самсону бумаги для работы.
Через пять минут лежала у Самсона на отцовском столе пачка фунта в три чистой желтой бумаги, а также две маленькие пачки по полфунта разграфленной, с напечатанными словами и линиями.
Холодный взял листок желтой и карандаш, наклонился и вот так, с опущенной головой, посмотрел на Самсона.
— Нет, ты будешь писать, а я — подсказывать! — придвинул тот листок к усевшемуся на свое место Самсону.
— Так а что писать?
— А все имена-фамилии, кто по этому делу проходит!
Самсон уставился на листок, вздохнул.
— В столбик или в строчку?
— В столбик, конечно, как должников за требы!
Самсон вывел красивым почерком: «Антон Цвигун», под ним написал «Федор Бравада», далее — «сапожник Голиков, портной Бальцер, Якобсон…»
Тут Самсон задумался, вытащил из верхнего ящика стола сшитое серой нитью тонкое дело, заведенное на красноармейцев-дезертиров, и пару листков нового дела о кражах серебра для Якобсона. Полистал первое, пробежал глазами допросы Федора. После этого добавил в столбик: «Красноармеец Григорий».
— Это все? — недоверчиво спросил Холодный. — А чего ты себя не вписал?