— Ну а что ж ты желаешь? Это же как золото! Когда еще так было, чтобы соль дороже сахара ценилась?
Самсон вдруг вспомнил, что последнее время в советской столовой ему вся еда недосоленной казалась.
— Может, ее из столовых воруют? — предположил он вслух.
— Из столовых только по мелкому воровать можно, а тут мешками! Это из вагонов! Там вообще такой хао́с! — Найден опять подчеркнул в последнем слове букву «о» и выразил своим мужественным лицом многозначительный ужас.
— Так а кто там за порядком следит?
— Кто-кто? ЧК, конечно! Но железная дорога — как своя империя, каждая ветка — губерния со своим губернатором и войском!
— Так чего ж они товар от воров не защитят? — возразил Самсон.
— А кто сказал, что у них собственных воров нет? — Снисходительный взгляд Найдена остановил дальнейшие попытки Самсона выражать свои мысли. Но тут он вспомнил о просьбе портного Сивоконя и о долге за пошив костюма и манекен.
— А мы можем для нужд розыска себе один мешок оставить? — осторожно спросил он.
— А зачем нам мешок соли? Три фунта Васыль уже для наших нужд отсыпал!
— Да портному ж надо заплатить! За работу по сшиванию костюма преступника.
— А что, деньгами он не возьмет?
— Просил твердыми продуктами.
— И сколько, ты думаешь, ему стоит дать?
— Счет он на сто пятьдесят рублей выписал. Это с манекеном.
Найден задумался. Потом махнул рукой и сказал:
— Напиши реляцию с просьбой оплатить содействие твоего портного следствию. Да, заплатить солью из расчета на сто пятьдесят рублей. А сколько это будет соли — я позже уточню!
Бодрость потихоньку вернулась в тело и голову Самсона. Особенно после второй кружки чаю, занесенной заботливым Васылем вместе с куском свежего белого хлеба.
— Откуда хлеб? — спросил удивленный Самсон, привыкший уже давненько к пустому чаю, подкрепленному в редкий день баранкой или подсохшим у кого-то в буфете шимандориком[5].
— Пекаря с Галицкой площади спасли вчера! Вернули ему со стрельбой полпуда хлеба! Еще теплого! Случайно получилось! — объяснил Васыль.
— Как случайно?
— Да наши ехали грузовиком, а там налет! И бандиты с мешками хлеба из пекарни, как тараканы! Постреляли их. Хлеб вернули. Вот он с утра и принес свежего! Ценят нас! — В голосе Васыля прозвучала гордость.
Попивая чай, перечитал Самсон написанное перед дремой. Задумался. Бояться теперь ему было некого, не от кого ему теперь было «ждать смерти». А значит, и Якобсону тоже. Только ведь не может знать Якобсон, что ему больше некого бояться! Может, как-то ему сообщить, чтобы он из своей норы вылез? Только не станет ли тогда он бояться того, кто ему сообщит?
Вздохнул Самсон и задумался еще сильнее, попробовал мыслить тактически, шаг за шагом. Вот пойдет он сейчас снова на Бассейную. Вряд ли Якобсон там будет, но может, увидит Самсон следы его нового визита, ведь заходил он туда прежде, уже после убийства Бальцера. И почему-то кровать свою походную тоже туда перенес уже после убийства! Может, там ему на стене где-нибудь и написать, что опасность миновала? Но если он запуган или затравлен, то решит, что это ловушка, и еще глубже спрячется! Как же тогда его вытащить? Да ведь и вооружен он наверняка! Иначе зачем бы этот патронташ в карманах выдумывать? Без стрельбы его никак не возьмешь! Одно хорошо — понятно, что он один и без банды! Потому что иностранец и со своей бандой красноармейской поссорился! Знать бы причину!
Самсон глянул на потолок, потом на окно. Взгляд сам сполз на мешки с книгами, которые теперь стояли на месте ящиков, но ни у кого больше возражений не вызывали.
«Интересно, почему люди к мешкам относятся лучше, чем к ящикам? — зашел в голову странный вопрос. — Потому что не видно что внутри, если они завязаны? Или из-за формы?»
Белый мягкий хлеб таял во рту, растворялся в выпиваемом чае полностью, добавляя в него особой сладости, сытной.
«Но где-то он же должен кормиться? Ретирадой или клозетом пользоваться? В подвале ни едой, ни керосином не пахло! В кухне Бальцера запах какой-то съедобный стоял, но будто из прошлого! Надо идти и смотреть снова!» — решил Самсон.
Глава 42
Левая парадная дверь на Бассейной была ниже других двух парадных дверей этого же дома. То есть не была парадной.
Самсон, прежде чем подняться, прошелся вдоль фасада, присмотрелся к окнам.
От грязных пустых витрин помещения под швейной мастерской веяло войной и разрухой.
Сложнее прежнего открылись двери в парадное Бальцера. Присмотревшись, заметил Самсон, что на месте выломанного замка была вставлена деревянная болванка, которая вытесанным «молоточком» вплотную притиралась ко второй, более узкой половине двери.
В двери, за которой располагалось покинутое торговое помещение, Самсон увидел шляпки двухвершковых стальных гвоздей. Забиты они были по краям и с силой, потому как местами были примяты и краями загнаны под дерево.
На всякий случай потянул Самсон дверь за простенькую ручку на себя. Ясное дело, что зряшное усилие он применил — двери сидели в коробке намертво. Поднялся на второй этаж. Угольком написанной угрозы на стене возле двери не увидел. Зато такие же темные следы от стертой надписи, как и у него на углу дома. Значит, возвращался Якобсон!
Взгляд ушел на мастичную печать, которую он к двери в последний раз прилепил. Ее тоже не было. Но дверь оказалась запертой. Наклонился Самсон к замку, но увидел рядом шляпку такого же двухвершкового стального гвоздя, вошедшего рядом с замком под таким наклоном, чтобы дальше в дверной боковине застрять.
Потянул Самсон дверь на себя, не поддалась она, но чуть скрипнула жалобно. Не так ее загвоздили, как нижнюю!
Поднапрягся Самсон и выдернул гвоздь из боковины вместе с дверью. Замер, прислушиваясь. Тишина придала ему уверенности, и он спокойно, даже не сдернув верхний ремешок с крышки кобуры, зашел внутрь.
В швейной мастерской все стояло и лежало на своих прежних местах. Самсон прошел в жилую часть помещения. Разобранной походной кровати в комнате не было. Все остальное не обращало на себя внимания. Только вот на стене над кроватью Бальцера теперь висела на гвозде необычная горизонтальная фотография гравюрного размера в деревянной рамке под стеклом.
Удивленный, Самсон снял ее со стены и отошел к окну, чтобы получше рассмотреть. Там, на морском пляже, стояла в купальных костюмах немолодая пара — лет сорока, а по бокам — шестеро детей, по трое с каждой стороны, двое мальчиков в матросках и шортиках и четыре девочки. Всем на вид лет по восемь — десять. Слишком много близковозрастных, как для одной семьи.
Вытащил Самсон фотографию из рамки. Внизу на картонке золотом было выдавлено «Fotostudio Zellner», а с оборотной стороны от руки чернилами: «Den Haag, zoet augustus 1907».
В мужчине Самсон узнал Бальцера, только на двенадцать лет моложе. Лицо его выражало радость и оптимизм. Свою жену он не обнимал, а держал за руку, они были «скованы» друг с другом несильно сжатыми ладонями. Дети смотрели в фотоаппарат зачарованно, словно ожидали, что из него вылетит совершенно необычная птица!
Присмотревшись к двум мальчикам, Самсон ничего особенного в их внешности и лицах не заметил. Обычные дети.
Мог ли он в прошлый раз упустить эту фотографию из внимания? Наверное, мог. Он не помнил стенку над кроватью. Он больше смотрел на пол и на стоящие в другом углу носилки походной кровати.
Войдя на кухню, Самсон остолбенел от удивления — на полу под умывальником стояли два ведра с водой. И стол с кухонной тумбой показались ему вычищенными и вытертыми. Грязной посуды не было, но слева от умывальника на средней поверхности буфета стояли чистые тарелки и чашки.
Нервно Самсон проверил клозет и ванную комнату. Там никого не было.
Мысли пропали, вместо них пришла бессловесная оторопь. Ощущение близкой опасности.
Указательный палец правой руки сдернул петлю верхнего ремешка с крышки кобуры. Самсон опять прислушался. Ни малейшего шума. Только заоконное гудение улицы.
Вернулся на кухню. Остановился посередине.
Ноги стали ватными, Самсон боялся сойти с места. Только крутил головой и пытался задуматься, отвлечься от животного страха, за который ему теперь становилось стыдно. Стыдно перед собой.
Наконец ватность из ног ушла. С наганом в руке он открыл нижние дверцы буфета. Там засинели предметы сервиза из мейсенского фарфора.
Снова оглянулся назад, на двери клозета. И взгляд его прошелся по правой стене дальше, на двери ванной комнаты. Остановился взгляд на узенькой, в два фута шириной чуланной дверце. За такими обычно держат швабры и веники. Почему он ее не открывал?
Самсон нервно сглотнул слюну. Приблизился, почти не отрывая подошв сапог от деревянного пола.
«Может, сначала выстрелить?» — подумал, глядя на ручку-набалдашник, какие иногда увенчивают домашнюю трость стариков.
Воображение нарисовало такого старика с тростью в теплом полосатом халате.
Палец, лежавший на курке нагана, зачесался. Но левая рука потянулась к дверному набалдашнику. Самсон резко рванул дверцу на себя и выставил наган вперед, будучи готовым тотчас выстрелить.
Напряжение не отпустило его и после того, как он понял, что в чулане никого нет. Чулан оказался больше обычного. И взгляд Самсона уперся в еще одну дверцу там, где должна была находиться стена. Эта дверца была чуть шире чуланной, и ее обычная, железная ручка показывала, что за ней могло находиться еще одно помещение или же выход на черную лестницу, какой обычно делают из кухни.
Успокоившись от только что пережитого напряжения, Самсон шагнул в чулан, уставился пытливым взглядом на железную ручку и тяжело вздохнул. Снова повторять только что произведенную им «пустую» атаку не хотелось, но другого пути узнать, что находится за дверью, не существовало.
Выбрав момент наибольшей концентрации внимания, он снова дернул уже вторую дверь на себя и выставил вперед наган. Дверь отошла легко и беззвучно, словно была сделана из воздуха. За ней находилось странное приспособление с большим железным колесом, с обода которого свисала и уходила вниз толстая веревка.