Медведь поднял голову и посмотрел на меня.
— Вообще-то я хотел записать на смарт, как ты разговариваешь, — добавил я быстро, не сразу вспомнив, что зверь понимает только английский. — Но если ты отдыхаешь, то…
Мне не хотелось уходить, так и не сделав того, зачем пришёл, не зная, когда ещё может выдаться удобный случай. Потребовать от него перехода? Это был единственный выход, хотя смотреть на оборот у меня не было никакого желания.
Я подошёл к зверю, достал смарт и уселся на кушетку.
— Мне нужен твой гомункул, — сказал я, медленно выговаривая английские слова, — хочу записать на смарт, как ты говоришь.
Медведь медленно поднялся. Громко сопя, понюхал смарт в моей руке, затем обе ладони и легонько ткнулся носом в мой живот.
На мгновение прежний страх вернулся: вдруг это было каким-то наваждением, всё это я просто придумал, просто совпало, и теперь я сижу рядом с бессмысленным кровожадным зверем, который обнюхивает свой сегодняшний обед?!
— Гомункул, — я попробовал ещё раз, глядя медведю в глаза, надеясь увидеть в них искру понимания. — Снимай шкуру.
Я повторил команду, которой Сава заставлял медведя оборачиваться, в надежде, что до него хоть так дойдёт смысл сказанного.
И это сработало. Зверь фыркнул, отошёл на пару шагов и начал переход. Я тут же зажмурился. Никогда раньше не обращал внимания на то, сколько странных звуков издаёт живое тело в процессе трансформации. И дело не только в тяжёлом дыхании — это-то как раз не удивительно, ведь переход даётся огромными потерями энергии. Кости! Они скрипят, знаете ли, кишечник издаёт утробные звуки, лёгкие сжимаются с сипом. В общем, слушать почти так же неприятно, как и смотреть. Пока медведь оборачивался, я успел почувствовать сожаление, что не сфотографировал его аниму. Просто так — очень уж красивой она выглядела по сравнению с гомункулом даже в сером карантинном боксе.
Я открыл глаза, вздрогнув, когда медведь дотронулся до моей щеки влажными после перехода пальцами. Это прикосновение, такое обыденное, если подумать, обыкновенное среди людей, поразило меня из-за того, что сделал это зверь. Откуда он мог взять такую человеческую осторожность, даже аккуратность?
Он стоял, выпрямившись во весь рост, возвышаясь надо мной ещё больше, чем обычно, из-за того, что я сидел.
— Хорошо, — сказал я и ткнул в кнопку камеры на смарте. — Ты понимаешь меня?
Медведь хрипло выдохнул:
— Да.
— Ты умеешь произносить слова? Разговаривать?
— Да.
Тут я замешкался. Простое «да» выглядело не слишком впечатляюще, нужно было что-то другое. Нечто, что точно докажет владение речью. Я никак не мог придумать, медведь в это время стоял молча, хмуро сведя брови и мрачно на меня глядя. К счастью, я вспомнил Чарли!
— У тебя есть имя? — бодро спросил я.
— Да.
— Как тебя зовут?
Медведь оскалился, показывая все зубы, и издал короткий рык, который вовсе не был похож на слово.
— Это твоё имя?
— Да.
— Кто дал тебе его?
Медведь молчал какое-то время. Я смотрел на безобразное лицо, увеличенное на экране смарта. Брови его хмурились, верхняя губа дрожала, нос сморщился. Он думает? Подбирает слова?
— Сам я, — ответил он и снова рыкнул.
В этот момент на экране смарта поверх видео повисло сообщение — пришло письмо на электронный адрес, и — ого! — оно было от Лайлы Доббс.
Я остановил запись и открыл его.
Лайла Доббс не оправдала моих ожиданий, сообщение оказалось слишком вежливым и гладким. Однако из него следовало, что медведя доктор знает и действительно с ним работала.
Недолго думая я написал быстрый ответ: «Кстати, прямо сейчас могу дать вам поговорить по слайпу».
Нажал «отправить».
И тут же, точно она ждала у компьютера, звякнул ответ: «Да, пожалуйста» — и номер слайпа.
Пока я возился с письмом, медведь устал стоять, опустился на пол рядом с койкой и с равнодушным выражением наблюдал за мной.
Я быстро подключился, и через минуту на меня из окошка программы посмотрела женщина средних лет. Было плохо видно, потому что у них там уже стемнело и доктора Доббс освещал только свет от смарта. Но слышно отлично.
— Вы Никитенко? — спросила она высоким, острым голосом, словно чайка вскрикнула. — Где он?
Едва медведь услышал этот голос, он оскалился, глаза загорелись.
Я повернул смарт к нему камерой, так чтобы доктор Доббс его увидела.
— Самсон, — сказала она. — Самсон. Это ты? Вижу, что ты. Никитенко, дайте ему смарт.
Но медведь уже сам потянулся и почти вырвал смарт у меня из рук.
— Самсон, — продолжала доктор Доббс, — этот мальчик написал мне, что ты в России? Как ты там оказался? Впрочем, я это узнаю. С тобой всё хорошо? Тебе хорошо?
— Да, — ответил медведь. — Да, мама.
Вот это да! Я ушам своим не поверил сначала, но он ещё раз повторил это «да, мама», потом провёл осторожно, нежно пальцем по экрану. Но из-за этого движения соединение прервалось, экран погас.
Медведь зарычал и отшвырнул смарт в сторону.
— Тише! — только и успел сказать я, подобрал поскорее телефон и открыл дверь.
В коридоре было тихо, только из бокса одинокой теперь енотки доносилось едва слышное поскуливание.
И в этот момент позади меня раздался звук, показавшийся мне оглушительным.
Я обернулся — медведь стоял у стены и со всей мочи бил в неё кулаком.
— Что там за дурнина? — раздался грозный голос Савы, я стремглав выскочил и поскорее закрыл за собой дверь бокса.
Сава вышел в коридор, стукнул, проходя мимо, ногой по двери в бокс енотки, чтобы та замолчала.
— Чего тут? — спросил он меня, подойдя ближе. Вот вроде бы я с ним не ссорился, а всё равно испытывал к нему безотчётную, внутреннюю какую-то неприязнь. И он это чувствовал — и недолюбливал меня в ответ.
— Ничего, я смарт уронил, они и расшумелись.
Сава хмыкнул, с удовольствием глядя на мой смарт, по экрану которого разбежались паутиной трещины.
— Расшумелись — значит, сейчас успокоим. — Он повысил голос: — Тишина в боксах! Кому сказал!
Он перехватил в руке резиновую дубинку, которой частенько орудовал и которую животные боялись как огня, и пошёл в первый попавшийся бокс — это был бокс Чарли, а он-то совсем не шумел. Оттуда тут же раздалось жалобное хныканье.
К счастью, бить ни в чём не повинного, кроткого Чарли не стал даже такой зверь, как Сава. Он прошёлся для устрашения по всем боксам и задержался только у гризли. Его он наверняка снова бы избил и вряд ли послушал меня, попробуй я вступиться. Но, на счастье, в блок вернулись Алёна и Вилли и послали Саву на склад, готовить клетки и всё прочее для перемещения животных по лабораториям, а меня усадили доделывать таблицу. Так что всё обошлось.
— Что это с твоим смартом? — спросил меня Вилли вечером, когда мы вернулись в общежитие.
Я рассказал ему, что зашёл к медведю и снял его на видео, пока их с Алёной не было. И про звонок доктора Доббс рассказал, хотя и без подробностей.
— Значит, ты снял его разговор? Это очень хорошо, потому что, похоже, профессор Громов торопит Медузу и медведя могут забрать в лабораторию до того, как карантин закончится.
— Как так? Это же против правил!
Вилли, хотя по нему было заметно, что он совершенно не одобряет такого положения дел, ответил:
— Учёные ради высоких целей могут нарушать правила.
Как мы с Вилли ни старались, мой смарт отказался включаться, и у меня даже отвёртки подходящей тут не было, чтобы попытаться его вскрыть и вытащить карту памяти, где, как я надеялся, сохранилось видео с медведем. Нам пришлось воспользоваться помощью Анки и Ксанки, которые всех в Конторе уже знали как родных.
— Конечно, знаю, кто тебе поможет, — сказала Анка (она была в жёлтых носках, когда я вызвал её в коридор из комнаты). — Это Алекс из техотдела. Он спец.
— Отлично! Познакомишь меня с ним завтра?
— Ну… не знаю… — Анка наклонила голову и смотрела на меня не мигая — точь-в-точь ящерка на муху.
— Ты чего? — спросил возмущённый такой несправедливостью Вилли. — Ему же помощь нужна.
— Это-то понятно. Если бы смарт был твой — без вопросов помогли бы, — ответила она. — А так — есть условие.
Вот это да! Никогда прежде близнецы не выдвигали никаких условий — всегда быстрые, ловкие и готовые прийти на помощь. А тут на тебе! Но по особенной прищуринке в Анкиных глазах я почувствовал, в чём тут дело.
— Ну говори, что за условие, — сказал я мрачно.
— Завтра скажу, — ответила Анка. — Утром без пятнадцати восемь выходи в коридор, тут и скажу.
И она юркнула обратно в свою комнату, захлопнув перед нами дверь.
Всё ясно. Ровно без пятнадцати, чтобы ни в коем случае в свою распрекраснейшую лабораторию не опоздать, Цейхман выходит из комнаты.
— Хотят, чтобы я с предательницей помирился.
— А ты разве не хочешь? — спросил Вилли. Раньше не замечал за ним большой любви к Маше.
— Не хочу. Знать её не хочу. Но если они так, то ради дела… Как там ты говоришь-то: «Учёные ради высоких целей совершают всякие гадости».
— Вообще-то я сказал не совсем так.
Мы вернулись в нашу комнату, я ещё немного безнадёжно повозился со смартом, пока Ви категорически не потребовал выключить свет.
Я никак не мог заснуть. Лежал, глядя в темноту комнаты, на стены, по которым гуляли блики от фонаря за окном. Слушал всё ту же, заунывную, надоевшую этим летом до ужаса, дробь дождя по жестяному подоконнику…
Вилли теперь знал, что медведь говорил со мной, и про то, о чём он разговаривал с доктором Доббс, что зверя, оказывается, зовут Самсон, хотя сам он предпочитает рычащее имя, которого не выговоришь. Но я так и не придумал, как рассказать про то странное, что произошло в самом конце. Про то, что медведь назвал Лайлу Доббс мамой, про то, как изменилось его лицо потом, как он швырнул мой смарт и долбил кулаком в стену. Как хотите, пусть Алёна Алексеевна — настоящий ветеринар, доктор, и знает гораздо больше меня, но никакая это не «стереотипия», никакое это не привычное движение от скуки. Это самое настоящее горе.