Осматривать животных и заполнять бумаги решили Алёна с Вилли, а мне досталась неприятная обязанность помогать Саве кормить животных и убираться в боксах. Неприятная не почему-то там, а потому что с Савой. Но деваться было некуда.
Сава привёз на грузовой тележке еду для зверей, которую зоотехникам ежедневно выдавали в столовой. Тут были кости с мясными ошмётками на них, какие-то жирные обрезки, кочаны капусты, морковь и другие овощи и даже несколько яблок. Всё это надо было порезать, по крайней мере для лис и остальной мелочи, и разнести по боксам.
— Начнём с конца, — сказал мне Сава. — Там чёрный мишка и пёс, а вот блок гризли надо будет вымыть дезраствором, но это потом, как с едой закончим.
— Я могу сам разнести, если ты на порции разделишь, — сказал я Саве, надеясь, взяв на себя эту работу, избавиться от его присутствия.
Но Сава поглядел на меня исподлобья — было в нём всё-таки что-то злое, звериное — и покачал головой:
— Ну нет уж, тебе два дня осталось, а я тут на зарплате, нечего инструкции нарушать.
Я покраснел. Не хочет меня Сава из виду выпускать, считает чудиком, который может выкинуть всё что угодно, если без присмотра оставить…
Мы расположились с ним в хозяйственном помещении блока, кормовой, рядом с каптёркой зоотехников. Здесь у узкого окна стоял большой железный стол, на котором Сава как раз принялся резать огромным ножом мясо. В углу стопкой стояли миски, жестяные тазы для еды. В другом углу у входа — палки и инструменты, а на стене, на допотопном крючке висели списанные защитные комбезы Савы и Петра Симеоновича. И вообще, пахло тут кровью и сыростью, не так, как в остальном блоке.
— Подавай мне куски и миски, — скомандовал Сава. — Сразу всё распетрушим — и к отделке.
На краю стола у стены стояли старые механические весы, на циферблате которых почти стёрлись все деления, но зато белой краской поверх была нарисована полоса, обозначавшая норму. Миски были пронумерованы по номерам боксов, так что тут было не запутаться. Мы довольно быстро разложили всю еду, и Сава добавил жирный обрезок свиной кожи с салом поверх порции Помидорки.
— Старикану сила понадобится, — объяснил он, хотя я и не думал спрашивать.
Подхватив по две миски, мы пошли в боксы. Несмотря на то что я был в тот день погружён в мрачные предчувствия и томительное ожидание относительно Самсона, я запомнил очень хорошо и Помидорку, и боязливых лис, и енотку с печальным выражением лица, и драчливых кроликов. Им Алёна чуть ли не каждый день обрабатывала раны, которые они наносили друг другу в вечных потасовках. И Чарли, конечно, который робко мне улыбнулся в тот момент, когда Сава отвернулся, чтобы налить свежей воды в его миску. Как я ни уговаривал себя, а в душе моей кошки скребли, когда я на них глядел.
Когда с кормёжкой было закончено, Сава велел мне как следует вымыть при помощи шланга бокс гризли, чем я и занялся, отчасти даже довольный тем, что на меня не устремлён постоянно мрачный Савин взгляд. Я всё подготовил: подключил шланг, открыл сливное отверстие в углу и пустил воду. Струя ударила, смывая запёкшуюся кровь, размазанные по углам остатки еды и экскрементов…
Мне вдруг стало душно, и я, забравшись на койку, подёргал за рычажок вентиляционной решётки. Медведь, если подумать, с трудом помещался в аниме поперёк этого бокса. И по всему выходило, что провёл он в таких клетках-камерах едва ли не большую часть жизни. Когда-то у него была хозяйка, которую он привык называть мамой. Она приучила его так называть себя. А потом отправила жить в клетку, каким-то образом решив, что это неплохо… «Иногда, — напомнил я себе, — люди отказываются от своих собственных, человеческих детей. Что уж говорить про животных».
Примерно на уровне моих глаз на стене бокса я заметил грязное пятно — и вспомнил, что Самсон как раз тут колошматил кулаком… Смывая это пятно со стены, я понял, что, скорее всего, Алёна права насчёт меня. Ну куда мне в науку, если я уже который день думаю про оборотня-медведя как про человека? Стал ли он человеком, когда Лайла Доббс взяла его к себе и научила говорить? Из всего, что я знал о биологии, об оборотнях, следовало, что нет. Как был зверем, так и остался. Да, он испытывает радость, боль, тоску, страх — как и люди, но понимает ли, что обречён на смерть? Почему он молчал, когда я просил его заговорить, ведь это могло спасти ему жизнь… Может ли он построить достаточно сложное умозаключение для этого? А если может, то чем тогда отличается от человека?
— Эй, парень, — прервал мои невесёлые размышления Сава, — давай заканчивай тут, утопил уже всё.
Он занёс в бокс ведро с жутко воняющим дезраствором и натянул на лицо респиратор.
— Мне помочь? — спросил я, завернув воду и смотав шланг.
— Овава, — ответил Сава. Это значило «отвали». Ну я и отвалил, конечно.
Алёна и Вилли всё ещё были где-то в боксах, кажется у Чарли, так что я решил воспользоваться перерывом, выскочил из блока и постучался в соседний. Мне открыл крайне недовольный доктор Осин.
— Можно мне Анку или Ксанку на минуточку? — попросил я.
— Понятия не имею, где эти проныры, — сказал он. — С утра отправил их в главный корпус за результатами анализов, но так и не дождусь, видимо, до вечера.
— Спасибо, — сказал я и побежал поскорее в главный корпус, очень надеясь, что близнецы сейчас «дожимают» Алекса и скоро я получу свой смарт или хотя бы видео с говорящим Самсоном.
Я влетел в главный вход, едва поздоровавшись со знакомым охранником, и тут меня окликнула Маша Цейхман.
— Ёжик! Ты что собираешься делать? — Она, в белом лабораторном халате поверх её обычной футболки и джинсов, подбежала ко мне и схватила за рукав.
— Делать что? — спросил я, глядя в её округляющиеся от ужаса глаза.
— Гризли, то есть Самсон… Я думала, ты прибежал, потому что… — Она поднесла ладонь к губам, словно стараясь удержать слова внутри.
— Нет, я в техотдел, — сказал я скороговоркой. — Что Самсон?
— Завтра, — едва выдохнула Маша, — операция завтра. Первая, диагностическая, но Громов очень торопится. Я послала сообщение Ви, думала, он передал.
— Не передал, — сказал я, чувствуя, как мурашками покрываются предплечья и шея. — Какая ещё операция?
Мы остановились прямо посреди главного коридора, здесь вечно множество народа ходило из кабинета в кабинет, какие-то посетители и работники бухгалтерии всякие. Так что теперь нас то и дело толкали и ворчали, что мы стоим столбами посреди дороги.
— Пойдём в столовку, — сказала Маша, взяла меня за руку и повела, как малыша.
В столовой было почти пусто — до обеденного перерыва оставалось ещё несколько минут. Мы сели в самом углу за маленький столик, и Маша, то и дело скорбно поджимая губы, рассказала мне, что её обожаемый профессор Громов очень торопится, потому что для эксперимента давно всё готово, а результаты, когда они появятся (а они непременно будут положительными, ведь Дарий Александрович не может быть не прав!), должны быть представлены на конгрессе в Вене уже осенью. Время не ждёт, и поэтому сегодня взяли анализы, ещё раз перепроверили, а завтра первая, диагностическая, операция. Они возьмут у Самсона образец и проверят приживляемость.
— Образец ткани? Это же вроде простая биопсия, зачем операция?
— Нет, Ёжик! — Маша покачала головой. — Им нужен образец органа. Я не знаю точно, что там и как, я всего лишь…
— Можешь меня провести в лабораторию?
— Зачем? Ты же не собираешься просто… Ёжик, даже если ты откроешь клетку, выпустишь его, это не поможет.
— Я знаю, Маша. Я не такой дурачок, как ты думаешь…
Но на самом деле я и вправду решил, что в конце концов, если это будет единственным выходом, просто открою его клетку, выпущу, и пусть он делает что хочет. Убьёт кого-то, может, даже меня? Запросто. Убил же он охранника в том своём первом дисциплинаторе…
«Ну и пусть», — подумал я зло, отгоняя страх и нахлынувшие волной сомнения.
Маша что-то говорила, но я сидел, поставив локти на стол, обхватив руками голову, и почти её не слышал.
— Машенька, цветочек, — раздался рядом с нами курлыкающий голос Женьшеня, — ты тут беседуешь с мальчиками, а я там тебя в лаборатории разыскиваю, голубушка.
— Да, простите.
Маша поднялась со своего места, дёрнула себя за полы халата и сказала:
— Евгений Евгеньевич, тут у Ёжика, то есть Евсевия Никитенко есть важная информация по поводу гризли.
Я поднял голову и удивлённо уставился на Цейхман.
— Нам надо поговорить с вами и Дарием Александровичем.
— Важная информация? — Женьшень удивлённо поднял кустистые брови, но не перестал улыбаться. — Такая важная, что её нет в ветеринарном заключении?
— Да, — сказал поскорее я и тоже поднялся. — Очень важная информация, которой нет в документации.
Женьшень перестал улыбаться, но смотрел на меня всё ещё насмешливо:
— Ну говори, говори, голубчик. Слушаю тебя очень внимательно.
— Нет, — я мотнул головой. — Простите, но мне нужно именно с профессором Громовым поговорить. Это очень важно.
— Да ну, что ты, милый дружок, — Женьшень облизал губы и махнул на меня рукой, — станем ли мы ради этого отвлекать руководителя лаборатории, профессора, от работы? Нет, не думаю, что станем, говори всё мне.
— Но это действительно важно, Евгений Евгеньевич! — воскликнула Маша. Её звонкий голос разлетелся по всей столовой, и на нас стали оборачиваться.
— Цейхман! — загремел тот, грозно выпучивая глаза. — Кто тебя учил дерзить? Думаешь, так в науке можно продвинуться?
— Евгений Евгеньевич, — перебил я его, — информация, которая может отложить или отменить вовсе завтрашнюю операцию. И рано или поздно профессор Громов её узнает. Хорошо ли будет, если всё сорвётся, а потом станет известно, что вы могли это предотвратить?
Женьшень перевёл взгляд на меня, хотел что-то сказать, но потом оглянулся на народ, который постепенно стал наполнять столовую.
— Грязными методами работаете, голубчик, но так и быть. Идите-ка, поросятки, оба за мной.